Смертельный номер - Кристианна Брэнд
Когда Лули проснулась, большинство туристов уже вернулись в отель и разошлись по номерам. Полудрема, однако, не помешала молодой писательнице время от времени рассеянно приоткрывать глаза и посматривать, кто куда уходит. Теперь на балконе ее этажа остался лишь человек с одной рукой. Он стоял у перил и вглядывался в темноту залива. Лули поднялась со стула, потянулась, подошла и встала подле него.
— Добрый вечер! — сказала она.
Он вздрогнул и нервно ответил:
— Я думал, все уже легли спать.
— А я еще нет. Вот и подумала, что надо подойти и поздороваться с вами.
— Ну что ж, добрый вечер, — сказал он вяло, как говорят надоедливому ребенку.
— Я также подумала, что мы могли бы и познакомиться, раз уж мы, кажется, вместе путешествуем…
— И почему вам так кажется?
Лули не стала говорить, что это само собой разумеется. Вместо этого она примиряюще ответила:
— Хорошо, тогда лучше скажем так: я надеюсь, что мы будем путешествовать вместе.
— Когда вы лучше узнаете меня, — хмыкнул он, — ваши надежды могут не оправдаться.
— Пока я буду лучше вас узнавать, — парировала Лули, — все еще может измениться.
Это было сказано доброжелательно, чуть кокетливо и чуть снисходительно. Именно эта манера уже помогла ей завоевать кусочек проржавевшего сердца инспектора Кокрилла.
— Тогда давайте выпьем за это, — сдался Лео Родд.
Во всем отеле бодрствовали лишь они двое. Бармен приветствовал их с неистощимым итальянским радушием, оставшись, однако, за стойкой. Лео подозвал его жестом.
— Меня зовут Родд, — представился он наконец своей спутнице. — Лео Родд. А вас?
— А меня Лувейн Баркер. — Лули как всегда слегка покраснела.
— Странное имя. Похоже на имя какой-то писательницы. А вот и бармен. Что бы вы хотели выпить?
Лули ответила, что начала бы с аперитива, скажем с кампари.
— Здесь просто рай, масса фруктов и овощей, нечто вроде фруктового супа на винном бульоне.
Лули глянула на него из-под обработанных яичным белком ресниц, наивно ожидая восхищения своим остроумием. Лео, однако, слышал, как она еще раньше за ужином изрекла эту шутку мистеру Сесилу, и остался равнодушен. Он достал бумажник, положил его прямо на край балконного поручня перед собой и постарался достать одну купюру. Лули как бы ненароком подставила палец и придержала бумажник за один край, но больше никакой помощи не предлагала. Родд расплатился с официантом, неловко сложил свой бумажник и сунул его обратно в карман.
— Спасибо. Вы первая женщина, встретившаяся мне за последние полтора года, которая не доставала бы сама деньги и не расплачивалась с официантом, а потом не складывала бы мой бумажник и не совала его мне в карман, при этом слегка похлопывая меня по плечу.
— Знаю, — сказала Лули. — Смотрела на вас за обедом.
За обедом чета Роддов сидела за одним столиком с Вандой Лейн и двумя незнакомыми дамами. При воспоминании об этом он горько усмехнулся.
— Мисс Лейн, или как там ее зовут, все старалась мне помочь. А жена… моя жена чудесная, милейшая женщина, но — господи прости! — если бы она могла переваривать за меня всю еду только из-за того, что у меня нет руки, она непременно бы делала это.
— Это, наверное, ужасно, — вздохнула Лули, — когда всегда приходится выискивать в меню только блюда, которые можно есть без ножа.
— Ужасно, — согласился он со сдержанной иронией. — Предвосхищу ваш следующий вопрос и скажу: руку я потерял не на войне.
— Да, я знаю. Вы упали с велосипеда и получили газовую гангрену. Я читала об этом в газете и видела фотографию. «Концертирующий пианист потерял руку», статья была на той же странице, где и моя рецензия, — и она чистосердечно добавила: — иначе бы я ее не заметила.
Его глаза помрачнели от горьких воспоминаний: такое глупое, нелепое падение с велосипеда, первые сомнения, неотступный страх, растущий ужас, бесконечное отчаяние… «Концертирующий пианист потерял правую руку…» Но эта женщина не заметила бы статьи, если бы не это… что-то вроде рецензии.
— Вы не придали этой статье значения?
— Ну что вы! Я просто плакала… — Она отвернулась и закусила губу, пробормотав, что и сейчас готова заплакать и весь вечер проплакала бы, если бы не боялась, что потечет яичный белок.
— Яичный белок?
— Для ресниц, — объяснила Лули и повернула лицо в профиль к лунному свету, чтобы ему было лучше видно.
Вид ресниц был ужасен: они напоминали изогнутые заколки для волос. Но в голубых глазах действительно качались слезы. Многие женщины плакали по нему, многие говорили трогательные слова сострадания, но сейчас этих слов милостиво не говорили, сейчас слезы пытались не проливать. Те, что были пролиты над заголовком и страшной фотографией, были пролиты по незнакомому человеку, не напоказ…
— Вы плакали? Из-за меня?
— Ну, не рыдала, конечно, — призналась она снова со странной откровенностью, которая вопреки всему была привлекательной. — Просто слезу пустила. Ведь это было так ужасно для вас — вы больше никогда не сможете играть.
— Понятно. — Он отвернулся и снова долго всматривался в черноту и молчание залива под яркой луной. — Вы увидели меня на фотографии, такого страшного, и заплакали из-за того, что какой-то человек не сможет больше играть на пианино. — Он задумался. — Вы так любите музыку?
— Музыку? — улыбнулась Лули. — О нет. Она меня утомляет.
Лео расхохотался, потом неожиданно протянул к ней руку, привлек к себе, слегка поцеловал в накрашенные губы и отпустил.
— Ну что ж, — сказал он, — теперь вам придется чуть-чуть послушать.
В углу балкона стояло пианино. Два вечера в неделю, когда бывали танцы, на нем играла полная генуэзская музыкантша. Родд подошел к инструменту, сел на стульчик, повращался на нем, подгоняя под свой рост, и — сперва одним пальцем, потом двумя, а потом и всеми остальными пальцами — стал наигрывать мелодию.
Инспектор Кокрилл в полосатой пижаме, стоя на балконе этажом выше, поглядел вниз, прислушался и узнал мелодию. «Так-так, — подумал он. — Вот что значит путешествие! Они даром времени не теряют».
Разумеется, не он один в ту ночь услышал этот веселый
