Гарольд Шехтер - Маска Красной смерти. Мистерия в духе Эдгара По
Таунсенд, разумеется, несколько преувеличил. Я ничего ему не обещал. Но в то же время, несмотря на явные выгоды, проистекающие из благорасположения такого могучего магната, как Беннет, я совершенно не был расположен выполнять какие-либо его желания. Напротив. Его клеветнические нападки, его открыто враждебное отношение к моему другу Барнуму… К тому же я испытывал некоторую симпатию к Таунсенду, поклоннику моей поэзии, и к его работодателю Моррису, в кармане которого, возможно, все еще покоилась моя блестящая сатира на К. А. Картрайта…
— Мистер Таунсенд совершенно прав, — не моргнув глазом, ответил я Беннету. — Он единственный представитель прессы, с которым я намерен делиться информацией по данному вопросу.
— Ладно, — Беннет вытащил изо рта сигару. — Обойдусь и без вашей помощи. Я освещал убийства в этом городе, еще когда вы оба грудь сосали.
Вульгарность этого замечания, да еще из уст лица, когда-то собиравшегося посвятить себя духовному служению, на мгновение лишила меня дара речи. Беннет резко отвернулся и направился к месту, где коронер и судебный медик все еще совещались над прикрытым телом Уайэта. Естественно, газетчик посчитал необходимым осмотреть тело. Он перекинулся словечком-другим с коронером и врачом, опустился на колени, решительно схватил простыню за угол и откинул ее, выставив на обозрение изуродованный труп.
Открывшееся зрелище ничуть не утратило своей ошеломляющей силы. Мертвое тело выглядело еще ужаснее, нежели умирающий, агонизирующий Уайэт. Комната завертелась перед моими глазами.
— По, вам дурно! — обеспокоился Таунсенд.
— Признаю, — слабо выдохнул я. — Знаете, столько сегодня накопилось…
— Вам пора покинуть этот дом, — решительно заявил Таунсенд. — Давайте, я вас провожу. По пути побеседуем.
Приняв его предложение, я направился на поиски капитана. Тот расположился в кабинете хозяина дома и раздавал какие-то распоряжения и указания своим подчиненным, включая и молодого Бойла, первым прибежавшего на мой зов. Я извинился за вторжение и попросил разрешения, в случае, если мое присутствие не является более необходимым, отправиться домой.
Очевидно, вид мой еще красноречивее давал понять, что пора мне на отдых, так как капитан, лишь взглянув в мою сторону, тотчас согласился меня отпустить, напомнив лишь, что в ближайшие дни я должен оставаться в пределах его досягаемости. С чем я немедленно согласился. В сопровождении Таунсенда я покинул несчастный дом.
Народу перед домом оказалось намного больше, чем я предполагал, слушая доносящиеся в комнату звуки. В колеблющемся свете газовых уличных фонарей я определил толпу голов в двести. Люди сидели на крыльце, стояли на тротуаре, бродили по проезжей части улицы и группками толклись в аллеях парка.
Мы с Таунсендом оказались первыми, покинувшими дом за долгий промежуток времени. Толпа сразу загудела.
— Во, кто-то выходит!
— Чё там, ребята?
— А правда у него скальпа нет?
— И язык вырван!
— Что полиция говорит?
— Это барнумский красный, да?
Из реплик следовало, что по толпе циркулируют всевозможные слухи и версии, иные вполне правдоподобные, другие дикие и абсурдные. Мы с Таунсендом пробрались сквозь толпу, стараясь привлекать к себе как можно меньше внимания, и отправились в направлении моего дома.
Свежий ветерок несколько развеял тягостные впечатления, я почувствовал себя лучше. Но затем беспокойство мое снова возросло. Проходя по улицам, я заметил темные фигуры, группами направлявшиеся в том же направлении, что и мы. Многие сжимали в руках какие-то предметы. При свете фонарей мне удалось разглядеть палки, доски, даже (так мне показалось) ружья.
На Бродвее людей стало больше. За один-два квартала от Энн-стрит мы остановились. Спереди доносился гул голосов, ночь разорвало какое-то зарево.
Одновременно осознав случившееся, в один голос мы воскликнули:
— Они штурмуют музей Барнума!
Глава восьмая
Осознание факта, что музей моего друга Барнума атакует разъяренная толпа, поразило меня, как электричество от батареи Гальвани. Усталость куда-то исчезла и уступила место прилившей к мышцам и мозгу энергии. Я без единого слова припустил бегом в направлении Энн-стрит, сопровождаемый перестуком башмаков Таунсенда.
Через мгновение я увидел здание музея Барнума. Перед ним кишела темная масса. Сердце сжалось от отвращения. Я забился в дверную нишу закрытой парикмахерской напротив, не отрывая взгляда от знакомого здания.
Мало что на свете гаже, нежели вид взбешенной безжалостной толпы. Если наблюдать с безопасного расстояния, то самые разрушительные явления природы — громадный водоворот Мальстрем, лавина в Гималаях, тайфун в южных морях — внушают восторженное, возвышенное чувство. О толпе такого не скажешь. Напротив. Трудно вообразить более неестественное и отталкивающее явление, нежели сборище человеческих существ, сознательно отвергших всякий, хотя бы и жалкий, остаток дарованной Господом индивидуальности и слившихся в грубую, бессмысленную общность с единственной целью объединить ненависть и сеять разрушение.
Толпа, собравшаяся перед музеем Барнума, выглядела еще омерзительнее, нежели обычная. Прежде всего ее многочисленность. По моей оценке ее составляли не менее пяти сотен голов. На этом перекрестке, разумеется, часто толпился народ. Но даже когда в прошлом году зеваки сбежались полюбоваться Священным Жуком Погибшей Атлантиды, такой толчеи не было.
Состав толпы тоже сильно отличается от обычной веселой разряженной публики. Исключительно взрослые мужчины, одетые плохо, иные в лохмотьях. Публика того же пошиба, что и вчерашние подонки. Физиономии мрачные, искаженные гримасами ненависти и гнева. Многие явно пьяны, почти у всех оружие: дубинки, вилы, молотки, топоры. Вопят что-то нечленораздельное, слышна плохо артикулированная ругань.
Под стать сценарию и освещение места действия. Множество факелов бросали на потные физиономии собравшихся жуткие, адские отблески. Зрелище это невольно извлекло из подвалов памяти гротескные адские фантазии Иеронимуса Босха, фантасмагории которого — наиболее яркий образец тех кошмаров, которые могут терзать человеческий мозг.
Из своего наблюдательного пункта я иногда ясно воспринимал отдельные фразы, болтовню, выкрики и даже бормотание публики, осадившей дворец Барнума. Удивила не столько быстрота распространения слухов, сколько степень и скорость их искажения при передаче. Кто-то клялся и божился, что последняя жертва — двухлетний ребенок, разорванный на части. Другой утверждал, что нападению подверглась зрелая девушка, потерявшая не только скальп, но и не могу повторить, что еще. Третий точно знал, что убийца полностью истребил многочисленное семейство.
Подбежал запыхавшийся Таунсенд.
— Бог ты мой, — ахнул он, — дело-то, кажется, нешуточное.
Прежде чем я смог что-то ответить, внимание мое привлекло какое-то движение на балконе над входом в музей, где обычно днями напролет сверкали трубы музыкантов. Там появилась человеческая фигура, и я узнал ее в свете многочисленных факелов.
Барнум.
За долгие годы знакомства мне неоднократно представлялась возможность убедиться в его личном мужестве, готовности к отчаянным поступкам, подкрепляемой несокрушимой верой в свою счастливую звезду, в силу воли и способность убедить кого угодно в чем угодно. Нельзя сказать, что железная его уверенность в себе была полностью необоснованной. За долгую карьеру ему неоднократно удавалось убедить серьезных, казалось бы, людей, признанных даже мудрыми, в том, например, что некая дряхлая старуха-негритянка — 161-летняя нянюшка Джорджа Вашингтона, что мумия обезьяны с приспособленным к ней каким-то образом рыбьим хвостом представляет собой останки реликтовой русалки…
Здесь предстояло справиться с задачей потруднее. Одно дело — втереть очки доверчивой публике, подсунув ей упомянутых «Джойс Хет» или «Фиджийскую Наяду», совсем другое — уговорить мирно разойтись распаленную ненавистью вооруженную толпу. Похоже было, что именно этого и собирается добиться король зрелищ.
Барнум подступил к кованым перилам балкона и поднял обе руки с видом суверенного монарха, призывающего своих подданных захлопнуть рты и внимательно слушать. По мере того, как толпа постепенно осознавала его присутствие, шум действительно затихал, и вот уже Барнум смог начать свое выступление перед великим американским народом.
— Да что же это такое, господа! — разнесся над обширным пространством городской магистрали зычный голос хозяина музея. — Я призываю вас прекратить безобразие и разойтись по домам! Как вы себя ведете? Вы что, в Европе? Да, у них там такое случается: штурм Бастилии, осада замка, то, сё… Но у нас ведь здесь Америка, благословенная Богом Америка, вы, должно быть, забыли! У нас не принято нападать среди ночи на законную собственность граждан.
