Майкл Грубер - Книга воздуха и теней
— Отчего Эмили умерла?
— Удар током от стиральной машины. Она всегда искрила, а Харлан обещал починить ее, но так и не удосужился, и с ней приходилось обращаться очень осторожно. Иногда я думаю: может, Эмили нарочно убила себя. Он регулярно избивал ее.
— М-м-м… И как сюда вписывается переплетное дело?
Внезапно лицо у нее словно окаменело.
— Ты желаешь знать все обо мне? Почему? Потому что мы один раз переспали? И это дает тебе право получить полное издание жизни Кэролайн Ролли?
— Нет, Кэролайн. У меня нет права ни на что. Однако ты пришла ко мне посреди ночи. Зачем? Ради теплой ванны? Ради виски? Ради того, чтобы поболтать о старых временах в книжном магазине?
— Нет, но… Послушай, мне нужна твоя помощь. Я сбежала от них и не знала, куда пойти. И у нас нет времени входить в детали. Как только они проснутся и обнаружат, что я исчезла, они придут сюда.
— Кто «они», Кэролайн?
— Люди Шванова. Их четверо, в отеле в двух милях отсюда. Они знают, где ты. От них и я узнала это.
— И что… теперь? Опять же — почему я должен тебе верить?
— О господи! Я уже говорила, что не умею вести себя с… реальными людьми вроде тебя. Я лгу, впадаю в панику, убегаю и… Ради бога, можно мне еще выпить? Пожалуйста!
Он налил. Она выпила.
— Ладно, у нас нет времени для долгого разговора. Переплетное дело… Как-то я пошла с детьми к доктору, это нужно было для школы, и, пока ждала своей очереди, увидела эту книгу. Она стояла там как украшение, понимаешь? Ну, как некоторые люди делают у себя фальшивые книжные шкафы с обложками старых книг? Только у доктора были настоящие книги. Эммет и Молли играли с ними, стащили их на пол, строили домики, и девушка в приемной велела им прекратить. Я поставила книжки на полку. Одна из них называлась «Переплетное дело», и я стащила ее. Она была переплетена в телячью кожу, с золотым обрезом. Может, дело в том, что она казалась такой роскошной — эта кожа, бумага… В общем, не Брэддок, а осколок другого мира, драгоценный камень, случайно упавший мне в руки. Вернувшись домой, я спрятала ее и читала по ночам, каждую ночь на протяжении многих месяцев. Идея, что можно делать книги вручную и они будут такие красивые, завладела мною — не знаю почему. А потом Эмили умерла, и Харлан начал колотить меня. Я знала, что если не сбегу, то кончу как Эмили. Либо он убьет меня, либо я сама убью себя, а может быть, убью его. Ну, я и удрала. В первый раз он поймал меня, запер в подвале и избил так сильно, что я едва могла ходить. В следующий раз я дождалась, когда он получил зарплату, взяла пять сотен, пока он спал, и сбежала. Я ловила попутные машины на дороге и остановилась только в Нью-Йорке. Жила в приюте, нашла работу: убиралась в домах по ночам. Именно благодаря этой работе я наткнулась на свой лофт. Это было незаконно, там остались вредные испарения, но чертовски дешево: владелец хотел, чтобы кто-то приглядывал за домом, чтобы бомжи не ограбили его, охотясь за медью. Тогда я впервые услышала имя Шванова.
— В какой связи?
— Он был владельцем дома или части него. Управление недвижимым имуществом. Так у меня появилось место, где жить, и я еще два года убирала дома по ночам, а свободное время проводила в библиотеке. Я изучала переплетное дело, книжный бизнес и все прочее, чтобы состряпать фальшивое резюме. Потом я пошла работать официанткой в ресторане, в деловой части города, потому что мне нужно было выглядеть как обычные люди. Нужно было посмотреть, как они одеваются, как говорят, какие делают жесты. Так я превратила себя в человека среднего класса. На это ушел еще год. И потом я нашла работу у Глейзера. Вот и вся моя грустная история. Может, теперь поговорим о рукописи?
— Давай.
— Я была знакома с Булстроудом… по-моему, я говорила тебе об этом. Сидни познакомил нас, и я прослушала курс лекций по рукописям, который он читал в Колумбийском университете. Едва увидев бумаги, извлеченные из Черчилля, я поняла, что это ценная находка. — Она отпила виски и перевела взгляд на черную ночь за окном. — И ты, конечно, хочешь знать, почему я солгала насчет того, что испорченные книги принадлежали мне, почему сделала вид, что в бумагах ничего стоящего нет, и почему придумала, будто скрываюсь, уговаривая тебя продать бумаги Булстроуду по дешевке.
— Я весь внимание.
— Ладно. Я служу в магазине, и я нашла рукопись в книгах, купленных у моего хозяина за пенни. У меня нет никаких средств, а для того чтобы установить подлинность рукописи и продать ее на аукционе, понадобятся немалые деньги. И если я публично заявлю о находке, тут же объявится Сидни и поднимет такой хай…
— В каком смысле «поднимет хай»?
— О, вижу, ты не знаешь Сидни. Он заявил бы, что я вскрыла обложки, нашла рукопись, не сказав ему об этом, и мошенническим образом приобрела книги за гроши. На дело тут же легло бы пятно, и ни один аукционный дом не стал бы с ним связываться. Сидни — большая «шишка» в этом мире, а я никто. Значит, мне требовалось подставное лицо, и я подумала о Булстроуде. Позвонила ему, пока ты тем утром ждал на улице, рассказала о находке и договорилась о встрече у него в офисе. Он говорил, что, если рукопись подлинная, он даст мне пять тысяч сверх того, что заплатит тебе. Потом бумаги перешли бы к Булстроуду. Даже если его однажды обвели вокруг пальца, он все равно оставался крупным ученым и палеографом. Появление у него рукописи никого не удивило бы. И никакой связи со мной или Глейзером.
— Хорошо, Кэролайн, но я все равно не въезжаю, почему ты не рассказала мне все как есть.
— Ох, ради бога… я же не знала тебя. Может, на следующий день ты сболтнул бы Глейзеру: дескать, Кэролайн нашла бесценную рукопись начала семнадцатого столетия в книгах, что вы продали ей как негодные, ха-ха! Поэтому мне пришлось втянуть тебя в аферу, но так, чтобы ты не знал, сколько на самом деле стоят бумаги.
— Понятно. А то, что произошло после, той ночью… тоже было частью аферы?
Наверно, впервые за время разговора она посмотрела ему в лицо. Отец Крозетти как-то говорил, что патологические лжецы всегда глядят следователю прямо в глаза и удерживают взгляд неестественно долго; он обрадовался, что Кэролайн так не сделала. Вид у нее был, как ему показалось, слегка пристыженный.
— Нет, — ответила она, — это не было частью плана. Я знала, что ты сердишься на меня, и рассказала тебе чушь о дяде Ллойде. Я думала, ты просто уйдешь, но ты не ушел, а наоборот — доставил мне такое удовольствие… Послушай, за всю жизнь у меня никогда не было подобного дня: чтобы кто-то водил меня по разным местам, и покупал мне вещи, и звучала прекрасная музыка, и кто-то заботился обо мне, как о человеке, а не просто хотел меня поиметь…
— Я хотел тебя поиметь.
— Я имею в виду, у меня никогда не было такого человека — моего возраста, приятного мне. Чтобы я тоже хотела его. Я никогда не была ребенком, я никогда не была подростком. Я никогда не ходила в кино с мальчиками. И это оказалось как наркотик.
— Значит, я тебе нравлюсь?
— О, я обожаю тебя, — ответила она так просто, что это прозвучало убедительнее любого признания со вздохами и переживаниями. Сердце Крозетти глухо застучало. — Но что с того? Ты слишком хорош для меня, и это просто нелепо, не говоря уж о моих детях. К чему тебе такая морока? И тогда я сказала себе: ладно, всего одна ночь… не знаю, как сказать… одна ночь молодости, как происходит у нормальных людей нашего возраста. А потом все кончится, как у Золушки, только без хрустальных башмачков и принца. На следующий день мы с Булстроудом обсудили, что делать дальше. Он сказал, что может раздобыть нужное количество денег, и мы встретились со Швановым. Ты когда-нибудь видел Осипа Шванова?
— Нет. Только тех, кто работает на него.
— Ох, он что-то из ряда вон. Лицо такое гладкое, если не считать морщин вокруг глаз. Он напомнил мне Рэя Бриджера.
— Кого?..
— Одного из тех, с кем моя мама встречалась когда-то, но сейчас мне не хочется о нем рассказывать. В любом случае, я сразу поняла, что Шванов — мерзкий тип, но у бедняги Булстроуда и мысли такой не мелькнуло. Конечно, я не стала предупреждать его. Он разливался соловьем, рассказывая Шванову о пьесе Шекспира, о том, что документ Брейсгедла сам по себе стоит от пятидесяти до ста тысяч, но если мы найдем рукопись Шекспира, то даже примерно нельзя сказать, на сколько она потянет. На сотню миллионов? На сто пятьдесят? Дескать, Шванов ничем не рискует — если мы вернемся с пустыми руками, у него остается письмо Брейсгедла, которое можно продать. Шванов дал ему двадцать «кусков» и велел немедленно отправляться в Англию на поиски следов Брейсгедла, этого лорда Д., кто бы он ни был, и самой пьесы. Что профессор и сделал. Я поехала с ним…
— Не попрощавшись. Тебе не кажется, что ты поступила немного невежливо?
