Выстрел из темноты - Евгений Евгеньевич Сухов
У Маруси он отдыхал, квартира дышала покоем и уютом. Где-то за пределами этой комнаты протекала совершенно иная жизнь – со стрельбой и погонями, в которой приходится бегать как загнанному псу. Здесь же ласковые слова желанной женщины, сладость ее сдобного, пахнущего парным молоком тела.
– У Парамона! У него лучшее мясо на всем рынке. Раньше я к нему просто подойти боялась, такие у него цены были высокие. А сейчас мимо прохожу, даже в его сторону не смотрю, пытаюсь еще что-то лучше отыскать. Так он меня сам начинает окликать. Говорит: «Берите любое мясо, я еще и скидку сделаю».
– Сделал? – скупо улыбнулся Николай.
– На четверть! – воскликнула Маруся.
– Он себе в убыток торгует, – хмыкнул Николай.
Щедрость Парамона была вполне объяснима. Неделю назад тот увидел его вместе с Марусей сидевшими на лавочке в Нескучном саду. Почтительно поздоровавшись издалека, Парамон прошел дальше, лишь задержав на Марусе цепкий внимательный взгляд. Увидев ее на Тишинском рынке, признал в ней спутницу Рыжего. Проявляя дальновидность, решил сделать ей немалую скидку.
– Он и о тебе тоже говорил.
– Что именно? – нахмурился Николай.
– Интересовался, давно ли я тебя знаю, и просил передать привет.
– Что ты ему ответила? – отвернувшись, спросил Кобзарь.
Внутри зародилась некоторая червоточинка, портившая настроение. Николай прекрасно осознавал, что в этот самый момент его лицо меняется, становится недружелюбным, жестковатым, даже люди, знавшие его близко, в такие минуты просто шарахались от него в сторону.
Но пугать своим выражением лица любимую женщину Кобзарь не желал, а потому благоразумно отвернулся в сторону, стараясь не показывать свои холодные глаза.
– Сказала, что недавно. Я же о тебе ничего не знаю, ты мне ничего не рассказываешь. Ни где ты живешь, ни чем занимаешься, я не знаю, кто твои друзья, где ты работаешь. Мне бы хотелось с тобой быть как можно больше, вместе жить, но ты этого сам не хочешь. Ты неожиданно приходишь и так же неожиданно уходишь.
На тумбочке стояла настольная лампа с синим тяжелым абажуром. Очень старая, наверняка доставшаяся Марусе от бабушки – бывшей воспитательницы Бестужевских курсов. В ее квартире было немало вещей минувшей эпохи: от фамильных фаянсовых медальонов до секретера с канапе, стоявших по углам. Громоздкие и угловатые, сделанные из мореного дуба, они со всей осмотрительностью берегли тайны своих прежних хозяев.
Но настольная лампа, украшавшая письменный стол, была на особом счету, и, как свидетельствует семейная легенда, это был свадебный подарок деда, в ту пору студента-путейца, своей молодой избраннице.
Не однажды им пришлось переезжать с места на место, в результате чего половина семейных реликвий порастерялась, но вот настольная лампа с абажуром из синей паутинки неотлучно следовала вместе с хозяином даже в лихие годины.
Прошедших минут Николаю Кобзарю было вполне достаточно, чтобы совладать с собой всецело, и, когда он повернулся к Марусе, его лицо выглядело ясным.
– А чего тут сказать? Не так уж и много было хорошего в моей жизни, чтобы я о ней рассказывал. – На губах Кобзаря застыла горькая улыбка. – Беспризорное детство. Собирались в шайки, воровали на базарах, чтобы выжить… Об этом, что ли, рассказывать? Детства как такового и не было. Ты вот меня о родителях спросила, а я их толком и не помню. Так… какие-то бесцветные обрывки воспоминаний, лоскуты, от которых хочется только поежиться. – Разговор давался ему тяжело, никогда прежде Маруся не видела его таким напряженным. Даже внешне он как будто бы переменился: выглядел старше, серьезнее, а морщины, что прежде были неприметными, как будто бы разом углубились, сделались резче и отчетливее, добавив Кобзарю дополнительные несколько лет. – Знаю только, что раннее детство у меня было доброе. Припоминаю даже детскую деревянную кроватку, в которой я лежал. И ватное детское одеяльце с нарядным покрывалом из черных и багровых квадратов. А над кроватью стоит, слегка склонившись ко мне, молодая женщина с длинными черными волосами. Вот она улыбается мне, целует в щеку и говорит, чтобы я засыпал. Я засыпаю, и на этом мои воспоминания обрываются… Я не могу сказать наверняка, кто эта женщина, но от нее шло какое-то тепло, от которого мне становилось хорошо… Перед глазами и сейчас ее мягкие округлые черты лица, но мне хочется верить, что это моя мать… От нее осталась только фотография. А потом лишь одни провалы в памяти и калейдоскопом проносятся обрывки тяжелых воспоминаний из моего беспризорного детства. Если ты попросишь меня рассказать о них, то я не сумею этого сделать. Не потому, что они были одинаковыми и походили один на другой, а оттого, что все они тяжелые и вспоминать о своем прошлом мне просто не хочется. Возможно, что это свойство моей памяти, но такие эпизоды не удерживаются, стираются! Так что порадовать тебя какими-то добрыми эпизодами из моей жизни я не могу.
– Семочка, мой дорогой. Бедненький, как же ты все это время жил! – обхватила Маруся руками голову Кобзаря.
Николай не противился, с благодарностью принял женскую ласку и на какое-то время почувствовал себя защищенным, как когда-то в детстве. Именно так обнимала его мать, чей образ растворился где-то в памяти, но ощущение защищенности осталось крошечным воспоминанием.
Прикосновение любимой женщины было приятно – так и простоял бы согнувшись, находясь в плену ее ласковых рук.
– Скверно я жил, – признался Кобзарь, – пока не встретил тебя. Можно даже сказать, что до встречи с тобой я даже не родился. Сегодня у меня был очень тяжелый день. Настолько тяжелый, что я даже не хочу о нем рассказывать, – произнес Кобзарь, – пойду прилягу.
Николай бережно освободился от ласковых объятий. Присел на кровать, оперся на нее рукой, как если бы пробовал на прочность, а потом снял с себя рубашку, стянул брюки и распластался на простынях во всю длину хорошо тренированного тела.
Уснул быстро, практически мгновенно, как только голова коснулась подушки. Задышал размеренно и глубоко, как случается со смертельно уставшим человеком, наконец отыскавшим желанное успокоение.
Маруся подошла к спящему, некоторое время стояла рядом, разглядывая его привлекательное лицо, мускулистые руки, а потом, опасаясь разбудить случайным прикосновением, легла рядом.
Глава 26
Тяжелый разговор
За два часа до начала совещания старшему майору Рудину позвонил генерал армии Георгий Жуков, с которым он в Гражданскую войну служил в легендарной железной дивизии Гая. Хотя их пути разошлись еще в двадцатые годы, связи они не утратили. Георгий Константинович не единожды позванивал своему былому сослуживцу, справлялся, как у него идут дела, и сам делился пережитым.
Звонка
