Валерий Введенский - Старосветские убийцы
Внезапно приехал Пантелей, в те времена камердинер Александра Северского, моего пасынка.
Сидевший за столом купец привстал и поклонился. Он был весь перебинтован, так что узнать его можно было лишь по бороде.
– Мы с пасынком и после смерти мужа отношения поддерживали. Переписывались, они с Катей как-то у нас гостили, Вася в Носовку не раз ездил. Александр сводному брату и с карточными долгами помогал, хотя не одобрял такого безрассудства.
Так вот, приехал Пантелей, привез Катю. Князь Александр не решился дочку при французах оставлять: почти барышня, да и красавица редкая: высокая, пухлая, лицом на мать похожа.
Угаров внимательно следил за Елизаветой Северской. В подвале, под действием сонного зелья, та отрицала, что когда-то звалась Катей. Но как совпадает описание: высокая, лицом напоминает Ольгу Юсуфову. А пухлость с годами могла и пройти. Но ни один мускул на лице Елизаветы не дрогнул. Она внимательно слушала свекровь, изредка переглядываясь с Веригиным.
– Зажили втроем очень дружно. Общее горе сплачивает, каждая ждала с войны своего мужчину: Катя – отца, Маша – мужа, я – сына.
Первым привезли Карева. Без ног, контуженного в голову… Сестра, позабыв обиды, самоотверженно за ним ухаживала, а тот плакал целыми днями и просил прощения. Слава Богу, не долго мучился.
Только похоронили, вырвался на побывку Василий. Показалось мне, что война его изменила. Сражался геройски, за Бородино орденом был пожалован. Тоже извинялся за прежние грехи.
Одна Катя в неведении оставалась, очень переживала за отца, знала, что тот партизанит.
На следующее утро после Васечкиного приезда собрались мы с Машей в монастырь, сестре радостную новость сообщить и Господа поблагодарить. Васька крепко с приезду выпил, решили дать ему отоспаться, а Катя рано никогда и не вставала. Вернулись только на следующий день, вечером разыгралось ненастье, возвращаться побоялись.
Отпуск был недолгий, вскоре Вася уехал, а Катя заболела! Жаловалась на слабость, головокружение. Старичок-доктор, осмотрев, заверил, что страшного ничего не находит: жара нет, лихорадки тоже, а хандра у девиц – обычное явление. С замужеством проходит. Но ей становилось все хуже. Катя все время в постели проводила, ей и еду туда подавали. Когда не ест – спит или плачет навзрыд. Стала раздражительной, начала дерзить, чего раньше за ней не водилось
Ближе к лету заметила, что девка-то располнела, и грудь у нее налилась! Служанка доложила, что по утрам Катю часто мутит.
Разговор долго не получался. Я и так и сяк, а она, стиснув зубы, молчит или с пеной у рта уверяет, что все в порядке! Мол, полнота ей к лицу, а тошнит от прокисшего молока.
Никак только понять не могла, с кем Катя согрешила? Из дома не выходила, все слуги мужского полу у нас как один пожилые, для таких забав негодные.
А когда поняла, сама чуть не умерла от ужаса!
Оказалось, что в тот день, когда мы с Машей укатили в монастырь, Васька, как проснулся, сразу опохмелился и начал развлекаться по-своему: голым бегал вокруг дома, палил из ружья, потом принялся колотить слуг. Они все и разбежались. В доме остались одна Катя да пьяный Никодим, его армейский денщик-собутыльник.
Все за столом дружно уставились на Митю.
– Да, – подтвердила Анна Михайловна, – Васька спьяну изнасиловал племянницу. Митя – их сын.
– Ох! – Растоцкая упала в обморок. Ее успели подхватить. Запричитавший муж принялся обмахивать супругу веером, а Тоннер сунул ей под нос предусмотрительно заготовленный нашатырь.
– Дальше рассказывать? – сухо поинтересовалась Северская. – Или в обмороке пока полежите?
– Рассказывай, Анна Михайловна, – отозвалась Варвара Петровна Кусманская. – Всем очень интересно.
– Любопытной Варваре нос оторвали, – напомнила Анна Михайловна. – Ладно. Начала, так закончу. Желая сохранить все в тайне, решила я отвезти Катю в Н-ский монастырь, якобы на лечение. Ухаживать за ней приставила Машу, и не без умысла. Та перед поездкой навестила подруг и каждой по секрету шепнула, что беременна. Мол, перед смертью мужа Бог услышал ее молитвы и сотворил чудо. Хотели мы Катину честь сохранить, выдать ребеночка за Машиного. Всем было бы хорошо! Сестре – дитятко долгожданное, Катюше – спасение от позора!
Беременность протекала тяжело. Бедная девочка часто теряла сознание, постоянно плакала, билась в истериках. Когда пришла весть о гибели ее отца, я не решилась сообщить, Катя и так была не в себе. Благодаря положению настоятельницы Ольге удавалось все держать в тайне. Секрет знали только двое сестер из монастырской лечебницы, где находились Маша с Катей.
После родов у несчастной девочки началась горячка. Маша занималась младенцем, сестры отлучились к другим больным. Катя открыла окно и сиганула вниз.
На глаза Анны Михайловны навернулись слезы. Она перекрестилась, утерлась платочком и продолжила рассказ:
– Тогда я и приняла решение переехать в Носовку. Там нас никто не знал, и тайну сохранить было легче. Поместье по наследству переходило к Василию, а должно бы перейти к Мите, Катиному сыну. Здесь и решили его воспитывать. Машу объявили матерью, а Катю перевезли сюда в гробу и похоронили.
Вася писал мне письма, но я не отвечала. В душе я его прокляла и видеть больше не желала. Допился сынок до чертей, с ружьем бегал по улицам и палил в прохожих, хорошо, что никого не убил. Поместили его в гарнизонную тюрьму. Я узнала об этом из письма Никодима. Грозила Ваське и долговая тюрьма: он проиграл столько, что пришлось продать Раздольное. Чего уши развесили? – прикрикнула Северская на слуг. Те перестали прислуживать и замерли, боясь пропустить хотя бы слово. – Ишь, распустились! Кабан готов?
– Готов, готов, барыня, – поспешил ответить Гришка. Впервые Тоннер видел его трезвым и гладко выбритым. – Сию секундочку, уже несу.
– Когда увидела Васю, подумала: не жилец. Лицо серое, ноги распухшие, меня не узнал. Решилась забрать с собой, пусть уж в Носовке помрет, среди родных. Но он постепенно очухался.
"Отдавать под суд, – сказала я ему, – тебя не хочу. Семье позор не нужен. А Носовка не наша, она Митина. Так что, Вася, жениться тебе нельзя. Никогда! Чтоб других наследников не было".
Вася плакал, раскаивался, икону целовал. На том и порешили. Девок портить ему не запрещала, а чтоб сиднем не сидел, разрешила охотиться.
– А как Никодим здесь оказался? – спросил помолодевший лет на десять Тоннер (бакенбарды обгорели, и их пришлось сбрить).
– В горячке Вася никого не подпускал, только его. Дала взятку, чтоб Никодима из солдат комиссовали по болезни. Егерь из него получился неплохой: лес хорошо знал, в охоте разбирался. Правда, подлец, настойки гнал, но божился, что исключительно для себя.
Так и жили. Митя рос. Я его не баловала, держала в строгости. И учиться заставляла. Если лодырничал – секла розгами, оттого такой славный и вырос.
– Да уж! – не сдержался Угаров.
– Я еще не закончила, потерпите. Вася Митеньку вроде любил. Играл, учил тому, что сам умел: на лошади ездить, стрелять. Всегда повторял, что грех перед сыном и Катей искупит. Церковь исправно посещал, молился подолгу. Видно, просил Господа, чтоб меня побыстрей прибрал.
Маша умерла неожиданно; я, как ее похоронила, начала сдавать: то спину не разогнуть, то с кровати не встать. Видеть плохо стала, читать только на солнышке могла. Продиктовала письмо Ольге, в монастырь. Она от дел по старости отошла, доживала простой монашкой, но пользовалась большим уважением. Попросила мне компаньонку подобрать, женщину не старую, но и не молодую.
С ответным письмом приехала Настя. Сестра прислала дальнюю родственницу, оставшуюся без всяких средств к существованию. Видела я все хуже и хуже, спросила Настьку про возраст. Та соврала: "Сорок", – а я, слепая, разглядеть-то и не смогла.
Поначалу Настя мне понравилась. Указания выполняла беспрекословно, болтовню мою старушечью с утра до вечера слушала, книжки вслух читала. И в хозяйстве толк знала. Я нарадоваться не могла: думала, оставлю дом в надежных руках. А она за моей спиной уже крутила с Васькой.
Настя долго расхваливала какого-то доктора. А мне все хуже и хуже было: пусть, думаю, приедет, чем черт не шутит. Явился – не запылился, осмотрел, прописал микстуру. Не соврала Настя, боли прекратились сразу, только спать я стала целыми днями и не соображала ничего. Даже если проснусь, все равно как во сне. Чем ты, подлец, меня потчевал?
Глазьев приподнялся было.
– Лечение назначила сама Настя, Глазьев микстуру только готовил, – пришел на помощь Тоннер.
– Антон Альбертович, – вступил в разговор Терлецкий. – Вы с Анастасией прежде знакомы были?
– Б-был, – заикаясь, ответил Глазьев. – Матушку ее пользовал, когда та умирала. Они хоть и дворяне, а бедненько жили. А потом у Насти внезапно двухэтажный дом появился…
– На содержание пошла?
– Всякое говорили. А правда неожиданно открылась. В этом доме господа всякие бывать любили. В карты играли, вино пили. Особенно привечали приезжих с толстым кошельком. Настя в спиртное им мою микстуру подливала…
