Павел Сутин - Апостол, или Памяти Савла
– Говорю тебе – есть причина. Я хочу, чтобы в ближайшие месяцы Секст Бурр не писал своему патрону Лонгину тревожных писем. Я хочу, чтобы Лонгин знал, что в Провинции все идет, как шло. Чтобы ни одна малость не привлекла внимания Кассия Лонгина.
– Двадцать человек под началом Шомона… Тяжело будет Никодиму.
– И я думаю о том же, – мрачно сказал Нируц. – Но раз уж они туда забрели, то пусть получат полной мерой. Шомону давно пора выпустить требуху.
– Думаешь, одолеет их Никодим?
– Или одолеет, или сам там ляжет, – без сомнения ответил Нируц. И добавил злорадно: – Ох, как он будет их кромсать!
Когда в родном городе Никодима стало известно, что он поступил в Службу, зелоты убили старшего брата Никодима. Забили во дворе его дома, на глазах у жены и троих детей, шестоперами и дубинками. Перебили ноги и руки, размозжили лицо, искрошили зубы. Добили ударом ножа в горло, выкололи глаза, вспороли живот и натолкали туда навоза.
Севела облизнул губы и представил, как Никодим, получив от Нируца страстно желаемый приказ на вспашку, ведет по улочкам Вифании отряд легионариев. Как он, яростно ощерясь, оборачивается на неловкое бряканье ножен о набедренник, на любой неосторожный звук в сонной тишине улочки. Севела представил, как отряд Никодима быстро крадется по Вифании, как легионарии обнажают мечи и неслышно подходят к воротам и калиткам. Прохладное утро, окраинная улочка, сонное квохтание в курятниках… Осторожные шаги с пятки на носок, побелевшие костяшки кулаков на рукоятях мечей. Прищуренные глаза легионариев, бисеринки пота на висках. Севела представил сморенных к рассвету постовых за глинобитными стенами, раскатисто храпящих молодцов в душных, тесных домишках.
«Он или переубивает всех молодцов Шомона, или сам ляжет. Но он не ляжет там, мой надежный друг Никодим. Он своего дождался. Тум дал ему приказ на вспашку. Кровавое дело совершится нынче в Вифании…»
– Что за Стефан из Нацерета? Ты послал Гирша за сводкой, где указан Стефан из Нацерета.
– Мы с тобой сейчас отправимся в синедриональную комисию, – сказал Нируц. – Каиаху будет недоволен, если я не явлюсь. А ты иди со мной.
– Зачем мне туда?
– Хочу, чтобы ты послушал синедриональных кохенов. Ты ведь думаешь, что твой майор жесток? Ведь так?
Севела пожал плечами.
– Сегодня в Синедрионе будут судить проповедника из Нацерета, – сказал Нируц. – Полюбуйся на синедриональных.
Вернулся Гирш, протянул Нируцу два листа.
– Вот, майор, – сказал Гирш. – Тут об этом Стефане.
– Хорошо… Благодарю, Гирш. Займись своей работой.
Гирш встал к конторке у окна.
– Так что же? – сказал Нируц, разглядывая первый лист. – Стефан бен Самуил Ицхор. Двадцать шесть лет ему. Сирота, восемь лет жил в поселении эссеев. Год назад вызвался на вероучительство, с той поры странствует.
– Странствует? – Севела поднял глаза. – Он не из галилеян ли?
– Нет, он кумранит. В прошлом месяце этот Стефан пришел в Ерошолойм и говорил проповеди в Нижнем городе. Вчера его арестовали по доносу братьев-либертинцев: Стефан-де говорил хулу против Моше и Предвечного… – Нируц встал. – Ну пойдем. Послушаешь синедриональных.
Они шли вдоль Первой Стены. Здесь лежала широкая полоса тени, у подножья густо разросся плющ. Под подошвами скрипели песчинки.
– Этот молодой человек ищет беды, – сказал Нируц. – Он неуравновешен и вспыльчив.
Пригнувшись, они прошли через низкую калитку в стене и оказались на площади Храма.
По краям площади тянулся редкий строй легионариев. В дальнем углу прохаживался тучный краснолицый офицер с соломенной бородкой. Севела прищурился, узнал Сервилия Тулла, центуриона.
– Здесь Тулл…
– Каиаху настоял, чтобы Тулл привел центурию на площадь, – сказал Нируц сквозь зубы.
Они пошли к порталу.
– Адон Нируц! Адон майор Нируц!
Из-за солдатских спин выскользнул кохен.
– Мир вам, рабби Кифар, – Нируц поклонился. – Мы запоздали, прошу извинить.
– Мир вам, адон, – ответил кохен и пристроился рядом с Нируцем. – А я вас жду, его преосвященство уже справлялся… Кто этот офицер?
– Это капитан Малук, старший инспектор резидентуры, – представил Севелу Нируц. – Малук, это рав Кифар, секретарь его преосвященства.
У Кифара были бесцветные бегающие глаза. В углах рта собралась серая слюна. Кохен часто смаргивал, на левой щеке у него рдел созревший прыщ.
Севела поклонился и потянулся за жетоном, но кохен сделал быстрое движение головой, и пятеро легионариев, что стояли у входа, разомкнулись, пропуская. Севела, Нируц и рабби вошли в преддверие.
И там тоже стояли романцы. В мраморном преддверии всякий звук многократно усиливался. Звяканье амуниции, стук древка о каменный пол, лязг налокотника о панцырь – все звучало раскатисто и резко. Легионарии переговаривались, и под высоким сводом их голоса превращались в рокочущий гул. Романцы стояли вдоль стен и оглядывали строгое убранство преддверия. Им, верно, удивительно было видеть храм, в котором нет ни одной статуи.
«Каиаху допустил, чтобы романцы вошли в Храм! – подумал Севела. – Небывалое дело!»
– Как он держится? – спросил Нируц кохена.
– Налево… Нет, нет – сюда… Он ведет себя глупо.
– Дерзит?
Они миновали узкий проход и пошли по галерее. Севела поспешал за кохеном.
– Этот иеваним с первых минут настроил против себя половину комиссии, – неприязненно сказал кохен. – Огрызается и грубит. Заявил рав Иакову, что тот, видите ли, слаб в Декалоге…
– Вполне может быть, что так оно и есть, – сказал Нируц. – Насколько я помню почтенного рав Иакова, его достоинство не в глубоком знании Книги, но в абсолютной преданности его преосвященству.
– Возможно, – осторожно согласился рав Кифар. – Однако дерзить рав Иакову глупо.
– Почему вы говорите, что этот человек – иеваним? – спросил Севела.
– Его зовут Стефаном. Кто же он, если не иеваним? – Кифар покосился на Севелу. – Хотя говорят, что он родом из Нацерета. Странное имя для человека из Нацерета – Стефан. Направо. Сюда. Сиденья для вас во втором ряду.
Кохен с усилием отворил массивную одностворчатую дверь. И тотчас же в уши Севелы ударил гневный крик.
– А так скажи же тогда, богодерзкий Стефан – отчего ты утвержал, что тот кудесник разрушит Ерошолойм и отменит Закон Моше?!
– Не перевирай мою проповедь! – ответил другой голос. – И богодерзким не называй! Я покуда еще не слышал доказательств моей богодерзкости!
Севела ступил в квадратный зал, где посреди в деревянных креслах сидели шестеро кохенов первой череды. Перед ними стоял невысокий человек в холстяной лацерне. За спиной у стоявшего расселись прочие синедриональные, всего здесь было до полусотни кохенов и служек. Два стенографа, склонясь, водили стилосами по таблицам. Нируц взял Севелу за локоть и провел к двум пустым сиденьям. Рабби Кифар мгновенно исчез за рядами. Севела опустился на сиденье, Нируц сел справа.
– Каиаху здесь нет, – шепнул Севела на ухо Нируцу.
Нируц сжал его руку и приложил палец к губам. Потом он кивнул в сторону. Справа, из задрапированной ниши, выглядывало колено под клетчатой полой. Севела подался вперед и увидел человека в кресле. Он увидел хошен с квадратными камнями, цветастые лямки эйфода и венец на шнурах, поверх тюрбана. Обрюзгшее лицо, большой властный рот, мясистый нос и сросшиеся брови – это был первосвященник Каиаху. Уроженец Газы, сын ткача, кохен в Аполлонии и любимец двух наместников, Каиаху бен Эфор.
– Ты говорил слова против святого места и закона Моше! – прокричал престарелый кохен с близко посаженными черными глазами. Старец шагнул к обвиняемому, так, что отлетела пола хитона и мелькнула белая ткань льняных штанов.
– Чушь! – отрезал стоявший и смело посмотрел в лицо кохену, встречая напор. – Трижды чушь! Все, что тебе неугодно, ты объявляешь богодерзким!
– Кто его обвиняет? – тихо спросил Севела.
– Иаков бен Иорам, – шепнул в ответ Нируц. – Того и гляди забьется в падучей. Это излюбленный прием Каиаху. Он выставляет на комиссиях бешеного Иакова. Тот непрерывно кричит на обвиняемых, и люди теряются. Но этот-то парень не из робких.
– Ты все кричишь, рав Иаков, все вопиешь, – свободно сказал Стефан. – Верно, надеешься, что я оглохну. Мне есть что ответить высокой комисии. Только, боюсь, меня тут слушать не захотят.
Колено за драпировкой шевельнулось. И сразу вступил другой кохен.
– Ты вольно проповедовал, Стефан! Ты говорил, что Предвечного нет в Ерошолоймском Храме! – сказал толстый старик со скошеным плечом.
– Не так я говорил! – твердо ответил Стефан. – Вам неверно донесли, почтенные старцы. А может быть, донесли дословно, но вы сами теперь так хотите все представить, будто я оскорбил Храм. А слова мои были такие: Предвечный везде. И в Храме он, и в каждом доме, и над каждой дорогой, и над всеми полями и виноградниками! Я одно говорил и говорю – Храм не есть дом Предвечного! Все мирозданье Ему дом!
