Кэндис Робб - Аптекарская роза
Значит, Микаэло задержал Вульфстана очередным своим приступом головной боли. Генри нырнул в лазарет, чтобы посмотреть, не нужна ли его помощь.
— Генри? — раздался слабый, едва слышный голос.
Послушник начал озираться во все стороны. Боже милосердный! Вульфстан лежал на койке, прижав руку к сердцу. Генри упал рядом с ним на колени, ощупал лоб старика, покрытый холодным потом.
— Что случилось?
Вульфстан приподнял голову, чтобы ответить, поперхнулся, свесился с койки, и его вырвало. Генри побежал за полотенцами и тазиком. Лекарь снова откинулся на подушку, пока Генри вытирал его. Потом послушник помог ему сесть повыше.
— Вы знаете, в чем причина?
— Наперстянка. В напитке.
— В каком напитке?
— Мик… — Старик закрыл глаза, вздрогнул и согнулся пополам.
Головокружение, медленное, гулкое сердцебиение, рвота… Отравление наперстянкой.
— Микаэло дал вам что-то выпить?
Вульфстан кивнул.
Должно быть, сильная доза.
— Где чашки?
Дрожащим пальцем Вульфстан указал на низенький столик. Генри понюхал чашку. Она оказалась вымытой. Он огляделся в поисках воды и заметил влажное пятно у задней двери. Брат Вульфстан был не в том состоянии, чтобы вымыть чашки, а потом вынести воду в сад. А ленивый Микаэло никогда не отличался аккуратностью. Если только он не захотел скрыть следы. Вульфстан снова начал задыхаться, Генри засуетился.
Господи, что же делать? Звать на помощь бесполезно. Все братья на вечерней службе. Вульфстан может задохнуться, если Генри оставит его, отправившись на поиски помощников. А еще нужно обязательно его вымыть. Нельзя же позволить, чтобы бедняга лежал в собственных нечистотах.
Но Микаэло за это время мог скрыться.
22
АМЕЛИ Д'АРБИ
Леди Филиппа, стоя в дверях кухни, смотрела на струи холодного дождя, казавшиеся в темноте серебряными нитями. Воздух здесь был не таким, как в Фрейторпе, затхлый аромат болот приглушался сырым речным воздухом. Вероятно, она совершила ошибку, разрешив Люси приехать сюда. Не только из-за воздуха. Нет, это мелочь по сравнению с тем, что только что рассказали Люси и ее ученик.
Николас Уилтон убил Джеффри Монтейна. Верилось с трудом. Филиппа не представляла, что Николас Уилтон способен кому-то причинить вред. Именно поэтому она и сумела когда-то простить ему смерть Амели. Она подумала о слабом человеке, который едва дышал в комнате наверху. Его болезнь была ключом к пониманию всего, что случилось. Содеянное преступление убивало аптекаря. Николас был хороший человек, но обстоятельства заставили его совершить грех, с которым он не мог жить дальше. Ни во что другое Филиппа не могла поверить. И ей предстояло убедить в этом Люси. Девочка должна понять, что если Николас и совершил убийство, то сделал это ради собственного спасения. Или спасения жены.
Филиппа обернулась к Люси и Оуэну, тихонько сидевшим в ожидании, когда она к ним присоединится. Люси поглаживала кошку, которая свернулась у нее на коленях, словно почуяв, что хозяйку нужно утешить. Святая Мария, теперь, когда ее муж умирает наверху, а прошлое предстало в виде клубка лжи и полуправды, дитя нуждается в утешении. Лучшим утешением, какое Филиппа могла подарить племяннице, было рассказать ей всю правду.
— В детстве у тебя была очень похожая кошечка. Ты назвала ее Мелисенди в честь царицы Иерусалима.
— Эту тоже зовут Мелисенди, — улыбнулась Люси. — Она такая же упрямая и красивая, как та.
Филиппа обрадовалась.
— Значит, ты помнишь не только печаль. Это хорошо.
— Мои воспоминания о Фрейторпе до смерти мамы ничем не омрачены, тетя.
Филиппа кивнула.
— Тогда, возможно, то, что я расскажу, будет для тебя важным. Я хочу, чтобы ты поняла Николаса. Ты не должна его проклинать, Люси. Как и свою мать. Я расскажу то, что тебе нужно знать. — Филиппа присела, налила себе щедрую порцию бренди и, прежде чем начать рассказ, сделала большой глоток. — Но вначале ты должна понять Амели. Ей было всего семнадцать. Ее отдали незнакомцу, который увез ее далеко от семьи, в чужую страну. — Тетушка дернула плечом. — Но так уж заведено. Дочери в семье все равно что рабыни. А потом говорят, что мы много плачем, словно у нас нет на то никаких причин. — Она взглянула на Люси. — Я поклялась, что эта участь тебя не постигнет. Ты должна верить: я дала согласие на этот брак только потому, что ты была не против, наоборот, казалось, ты настроена выйти замуж за Николаса, замужество давало тебе шанс обрести самостоятельность.
Люси промолчала.
Леди Филиппа вздохнула и снова приложилась к бренди.
— Амели привязалась ко мне, испытав огромное облегчение, когда я впервые заговорила с ней на придворном французском. Кроме меня и Джеффри Монтейна, молодого сквайра из свиты моего брата, который был очень добр к ней — более чем добр, как я теперь понимаю, — ей и поговорить было не с кем, как не с кем поделиться своими страхами. Мне не нужно рассказывать тебе, Люси, что твой отец никому не дарил утешения. В чем он теперь, конечно, раскаивается. Ее вообще не следовало увозить так далеко от родного дома. Военный трофей — так называл Роберт свою жену. Можете себе представить? — Филиппа посмотрела на Оуэна. — Раз вы были капитаном лучников у Ланкастера в те годы, уверена, вам это не составит труда.
— Он не похож на сэра Роберта, — тихо заметила Люси. — Оставь его в покое. — Обратившись к Оуэну, она добавила: — Ты не должен обижаться на тетю Филиппу. В свое время ей досталось от мужчин.
Оуэн проглотил уже готовый сорваться с языка ответ.
Леди Филиппа лишь пожала плечами.
— Я хочу, чтобы вы поняли, как несчастлива была Амели… леди Д'Арби. Моего дорогого брата рассердило, когда спустя год супруга еще не произвела на свет наследника или наследницу. Он дал волю своему гневу. Бедняжка Амели. Поведение Роберта лишь все усложнило. Видите ли, у нее прекратились ежемесячные недомогания — я уверена, что это произошло от горя, страха, одиночества и всего такого прочего. Я сказала Роберту, что он сам виноват и из-за страха, который она к нему испытывает, ничего хорошего получиться не может, но брат, конечно, мне не поверил. Мужчины все заносчивы, когда дело касается их семьи. Виновата Амели. Он просто не мог думать иначе. И он убедил ее в этом. Она тяготилась сознанием собственной вины. Больше всего на свете ей хотелось иметь ребенка, малыша, чтобы его любить. Она была готова поверить во всякого рода чепуху. Как раз тогда горничная и привела ее к Магде Дигби. Бедняжка Амели. Она так надеялась на лечение, но снадобье кончилось, а цикл у нее не восстановился. Амели расспрашивала меня о растениях в моем саду, и я начала потихоньку ее обучать. Как-то упомянула про сад Николаса, сказав, что она и Николас одногодки и что он упорно изучает свою профессию. Его сад был уникален, там росли как обыкновенные, так и экзотические целебные растения. Я никогда не думала… — Филиппа затрясла головой. — Многое из того, что сейчас я рассказываю, я узнала от самого Николаса. Он пришел ко мне и во всем признался, прежде чем просить твоей руки. Думаю, он хотел, чтобы ему отказали. Он искал кары.
— За ее смерть? — высказала догадку Люси.
Леди Филиппа не прореагировала на ее вопрос.
— Но он мне нравился. После всего, что теперь от меня узнала, ты вполне можешь сказать: «Глупая старая дура, как он мог тебе нравиться, после того как ты узнала, что он натворил?» На что я тебе отвечу: «А как он мог мне не понравиться?» Он ведь хотел как лучше…
— Тетя, пожалуйста, рассказывай дальше! — не выдержала Люси.
— Что ж. — Тетушка выпрямилась. — Итак. — Она смахнула с юбки невидимую крошку. — Как-то Амели нашла Николаса и сказала, что хочет посмотреть его сад. Николас был очаровательный молодой человек. Деликатный, нежный. С иссиня-черными волосами и пронзительными голубыми глазами. Такого же цвета, как у нее, но смотрели они по-другому. Николас казался ангелом во плоти, в Амели же чувствовалась какая-то потаенная печаль. Было что-то в ее взгляде… — Филиппа замолчала, вспоминая.
Оуэн посмотрел на Люси и увидел, что ее тоже одолели печальные воспоминания.
Леди Филиппа вздохнула и покачала головой.
— Знаете, если бы не эта разница, они бы смотрелись как брат и сестра. Как сейчас вижу их в прелестном саду, они склонились над ползучим тимьяном, он отмечает галочками названия растений, она дотрагивается до цветков пальцами, нюхает их, хвалит, а он смущается и краснеет. У нее была истинно французская манера держаться, которая так покоряет всех мужчин. Он обожал ее, это было ясно.
Люси покраснела при этом замечании. Оуэн испытывал неловкость от того, какое направление принял рассказ Филиппы. Разумеется, такой поворот событий был более чем естественным, но что все это могло означать для Люси? Что могло заставить Николаса жениться на дочери обожаемой им женщины?
