Павел Сутин - Апостол, или Памяти Савла
– Я умереть хочу. У меня еще так в личной жизни все запутанно…
– Так, дуй отсюда, – безжалостно сказал Дорохов. – Завтра Машке расскажешь про личную жизнь.
Он отпил из кружки остывший чай и опять стал печатать.
«Проведенные исследования позволяют выдвинуть несколько предположений об особенностях пространственной структуры интерферона. Результаты обращенно-фазовой хроматографии на использованных ранее и описанных сорбентах указывают…»
И потом – отчего ему показалось, что Курганова поможет напечататься?.. А ведь все уже себе представил! Как она звонит доброму знакомому, который ей (естественно!) многим обязан, кого в далеком прошлом пестовала. Звонит, значит, этому человеку и говорит, что объявилось этакое дарование, кандидат наук, неординарный и многообещающий, с квазиисторическим романом под мышкой. И Кургановой, разумеется, отвечают: одной вашей, Софья Георгиевна, рекомендации достаточно, сей же миг включаем в план издательства! вот молодых кандидатов наук нам и не хватало, завтра ждем… И через месяц-другой публикация, и непременно громкий успех… Да она сто тысяч лет назад вышла в тираж. Не осталось у нее ни связей, ни дружб. Во всяком случае, тех дружб, которые могут быть практически полезны. Это он все себе уже навыдумывал. Это же все литературщина: строгая седая дама, «эти сигареты любил Иосиф», «любимое кресло Саши Гинзбурга»… И с чего ему вообразилось, что она захочет помогать? На кой ей эта филантропия? Ну пришел друг сына старой приятельницы, ну притаранил детективную историю по мотивам новозаветных преданий. И что с того?.. Но ведь хочется, чтобы она помогла! А все потому, что он боится вставать в общую колею – пробиваться, получать отписки рецензентов… Да пока еще доберешься до рецензентов! Кто такой? Откуда? Кандидат наук? Иди, занимайся науками. Пиши заметки в многотиражку, раз зудит. И ведь все у него так, все! Не хочет докторскую выстрадать, большой зарплаты добиться, лабораторию получить, отдел получить, на «Жигули» накопить, на дачу, на кооперативную квартиру в Чертанове – рыжье с Димоном добывает. Хочет, чтобы сразу в дамки. Чтобы – раз и все…
«…это предположение недостаточно объясняет причины сравнительно слабого взаимодействия альфа-ИНФ-А с фенил-сефарозой. На степень связывания интерферона с лигандом большое влияние оказывает…»
Опять открылась дверь, вошла Великодворская.
– Миха, я, наверное, зря в аспирантуру пошла, – жалко сказала она. – Ты говорил – чай у тебя, да?
Дорохов достал из стола пачку.
– Заваривай, бездельница. Сахар в шкафу.
* * *«Марк пишет Корнелию.
Имею честь передать Вашему Высокопревосходительству Корнелию стенограмму беседы майора Тума Нируца с капитаном Севелой Малуком.
Стенографирование проводилось скрыто.
Двадцать шестой день месяца гарпея, помещение резидентуры, что в башне Фасаила.
Нируц. Доволен моим поручением? Романцы называют такое «синекура». В присутствие являться не надо, на аресты ходить не надо, докладных писать не надо. Знай себе, беседуй с приятным человеком…
Малук. Ну, положим, два дня я провел в архиве, да еще неделю беседовал с этим приятным человеком в неприятном месте…
Н. Я незамедлительно приказал выпустить его из крепости. Как только ты попросил отпустить гончара, я пошел с этим к Светонию.
М. Благодарю тебя за то, что все было сделано без проволочек. Поверь, Пинхора незачем держать в крепости Антония.
Н. Что в архиве?
М. Записи о семье, а более ничего.
Н. Что ты теперь знаешь о Пинхоре? Что он за человек?
М. Он умный и совестливый человек.
Н. Что еще?
М. Он образован, как кохен первой череды. Он образован, как афинский ритор. Он блестяще знает историю. И в философии он сведущ.
Н. Что еще?
М. Он сносится с галилеянами.
Н. А тех, кто поддерживает галилеян деньгами, он знает?
М. Иных знает.
Н. Имена он тебе называл?
М. Он же говорил о добрых знакомых. Конечно, он называл имена. Я написал отчет.
Н. Я еще не читал твоего отчета.
М. Йонатан Шуви, держатель ссудной конторы «Опалим» в Тире. Вениамин бен Дан Хацор, главный механик на верфи в Доре. Гезер бен Асаф Геман, владелец тридцати меняльных лавок на побережье. Бенгадад бен Иегу Кушит, основатель оловянных копей вблизи Иезера. И еще некий Никанор из Сиракуз, собиратель древностей. Этот Никанор пятый год живет в Тире, скупает статуэтки и утварь, перепродает в метрополию.
Н. Ты справлялся о них в синедриональной канцелярии?
М. Я позавчера оставил в канцелярии запрос на этих пятерых. Признаюсь, поражен – какая огромная картотека у синедриональных. Все западное крыло Храма занимает картотека. Сотни тысяч папок, порядок абсолютный!
Н. Да, у них богатый архив.
М. А я ведь перед тем был в городском архиве. Там совершеннейшая путаница, сведений мало, романцы архив разорили.
Н. Что ответили из Синедриона?
М. О Никаноре из Сиракуз у них записей нет. А что до остальных, то это необычные люди! Я запросил о них несколько городских архивов.
Н. То-то я смотрю, ты стал списываться с архивами…
М. В городских архивах есть многое. Надо только искать в цеховых реестрах, а не в квартальных.
Н. Ты сказал, что это необычные люди.
М. Богаты, но состояния сделали сами. Ни один из них гроша не унаследовал. Незаурядные люди, талантливые. Вениамин Хацор, к примеру, изобрел невиданный способ ремонта судов. Корабль помещют в искусственный водоем, после чего спускают воду. Йонатан Шуви уже шестой год практикует в своей ссудной конторе перепродажу долговых записей. В его руках они становятся таким же средством расчетов, что и деньги. Кушит нанимает молодых дипломантов Schola в Яффе. Я помню ту Schola, я сам учился неподалеку. Там крепко поставлено обучение рудоплавильному делу, студиозусов обучают мастера из Иберии. Так вот, этот Кушит присматривает себе работников еще на втором году учения, а самым усердным из них помогает деньгами. Ты можешь себе представить такое? Это ведь кредит! Он оплачивает их обучение, а потом они рассчитываются с ним из своего жалования!
Н. Гончар говорил, что галилеяне получают деньги от этих людей?
М. Обмолвился несколько раз. Он совсем не умеет лгать. И скрывать ничего не умеет. Он очень беспокоится за Амуни. Что с Амуни?
Н. Выпущу завтра же! Я выпущу Амуни, выпущу Рома и Арафа, пусть проваливают или остаются в Ерошолойме, больше их пальцем не тронут.
М. Я понравился гончару. И он мне понравился. Достойный человек. Но беззащитный.
Н. Как?
М. Он умен, но доверчив.
Н. Ну, так ему недолго придется жить, коли он так доверчив.
М. Славный человек.
Н. Ты, я вижу, сдружился с ним.
М. И ты бы с ним сдружился.
Н. Не вздумай только оберегать его.
М. Он одинок.
Н. Все одиноки…»
…все закончится, – сказал Нируц. – Все закончится для нас – и споры, и погони, и страсть…
Он поднял к глазам стеклянный стакан, чуть качнул и закрутил темно-красную жидкость воронкой.
Севела протянул руку и взял со стола плошку с водой. В комнате было прохладно, но у него горело лицо. Он откинулся в кресле и полил на лоб. Холодные струйки, щекоча, сбежали по шее к плечам, на грудь.
– Мы будем тосковать об этом времени, – сказал Нируц. – У нас будут болеть колени и трястись руки. Мы будем мочиться по каплям, мы будем слезливы и болтливы… Мы будем переминать голыми деснами жидкую кашку. И нам тогда будет безразлично – с кем мы когда-то воевали, почему воевали… Чье учение было верным и нужным людям, кого приходилось убивать, а кого защищать. Не по тому мы будем тосковать, переминая кашку. Будем с неутолимой горечью вспоминать то время, когда мы могли прыгнуть в седло и проскакать тридцать миль… Куда проскакать, зачем – безразлично. Ты станешь вспоминать, как вы с Никодимом рубились с зелотами. Что это были за люди? Чего хотели? За что сражались?.. Наплевать тебе будет на то. Будешь думать лишь о том, что мог свалить крепкого бойца. Ты был быстрым и сильным, и шестопер в твоих молодых руках крутился, как легкая веточка… Будешь вспоминать, как мог прохлопотать на своей Иде до самого рассвета… А уж кто в то время заседал в Синедрионе, кто был наместником, почему Служба сбивалась с ног – это тебе будет казаться совершенной безделицей…
Нируц был пьян, они выпили три баклаги. Севела все ждал, что Нируц неловко поднимется из кресла и, спотыкаясь, отправится спать. Или он выпьет последний стакан и вопросительно посмотрит. Севела крикнет Иду, покажет ей глазами на Нируца и повелительно махнет рукой. Бесовка недовольно подожмет губы, но спорить не осмелится, уведет Нируца в спальню, отдастся ему, а потом, ополоснувшись из кувшина, придет и к Севеле.
Но сегодня Нируц пил, как солдат, а спать не хотел. На Иду он не взглянул. Его лицо расплылось и побагровело. Нируц измазал пальцы в соусе и неряшливо вытирал руки о тунику.
Всю неделю Нируц безотлучно провел в резидентуре, там и ночевал, там и ел. Сегодня он пришел в дом Севелы поздним вечером, отказался от бани, жадно поел и стал пить стакан за стаканом. Большую миску с тушеной курятиной он поставил прямо на колени.
