Фрэнк Толлис - Смертельная игра
58
— Вспыхнула молния, и я убедилась, что он был там. Я увидела его близко, очень близко.
Под гипнозом англичанка-гувернантка вновь переживала ту страшную ночь.
— Матрас наклонился, когда он опустился на кровать. «Амелия, Амелия». Я не могла пошевелиться. Я чувствовала вес его тела на себе, его губы касались моего лица. Я не могла дышать… я не могла дышать… Я стала задыхаться и начала…
Она закашлялась, и Либерман крикнул:
— Хватит, не продолжайте. — Потом добавил более мягко: — Я хочу, чтобы вы удержали этот момент в своей памяти.
Мисс Лидгейт кивнула.
— Скажите мне, как вы себя чувствуете?
— Глубоко несчастной.
— Разве вы не чувствуете гнева?
Лицо Амелии Лидгейт оставалось бесстрастно, но указательный палец правой руки начал дергаться, указывая на приближение Кэтрин.
— Я чувствую себя несчастной, — снова произнесла мисс Лидгейт, как бы отрицая у себя наличие более простых эмоций.
Либерман хотел, чтобы она подробно описывала этот драматический эпизод.
— Лицо герра Шеллинга очень колючее, — сказал Либерман, возвращая молодую женщину к главному ощущению.
— Да, больно.
— Его усы царапают кожу, — продолжал Либерман.
— Да… царапают.
Гнев Амелии Лидгейт усиливался, одновременно вытесняя рвущееся наружу второе «я». Либерман представил его себе, поднимающееся из подсознания, набирающее силу, постепенно завладевающее ее правой рукой — погружающее пальцы в телесную оболочку руки мисс Лидгейт. Берущее над ней верх.
— Амелия… — прошептал Либерман. — Посмотрите на себя со стороны. Что вы видите?
— Ничего…
— Что-то появляется из темноты.
Веки мисс Лидгейт задрожали.
— Что вы видите, Амелия?
— Девочку.
— Как она выглядит?
— У нее длинные рыжие волосы… как у меня… белое платье, похожее на ночную сорочку.
— Вы знаете, кто она?
— Это… Я думаю, ее зовут Кэтрин.
— Откуда вы знаете ее имя?
— Я читала о ней, когда была маленькой. Это была книжка о непослушной рыжеволосой девочке. На картинке она была похожа на меня. Она делала то, что я никогда бы не сделала: не слушалась взрослых, закатывала истерики.
— Она разговаривала с вами, той ночью… когда герр Шеллинг пришел в вашу комнату. Помните?
— Нет, не помню… я ничего не слышала.
Либерман положил пальцы на виски Амелии Лидгейт и начал давить.
— Вы чувствуете давление. Оно растет, и чем больше оно становится, тем больше вы вспоминаете.
— Я не помню.
— Голос Кэтрин в вашей голове. Что она сказала?
Мисс Лидгейт вдруг вскрикнула, как будто почувствовала резкую боль.
— «Убей его!» — вот что она сказала. Она хотела, чтобы я убила его. Это ужасно, предложить такое!
Либерман ослабил давление.
— И что сделала Кэтрин?
— Она взяла ножницы и ударила его.
— А если бы Кэтрин не сделала этого, что герр Шеллинг сделал бы с вами?
— Он бы… он бы… — Голова молодой гувернантки заметалась из стороны в сторону. — Я не знаю.
— Вы знаете, Амелия. Что герр Шеллинг сделал бы с вами?
Дыхание мисс Лидгейт участилось.
— Он бы овладел… Он бы… — ее голос стал громче, — он бы изнасиловал меня.
— Это гнусное, отвратительное преступление.
— Он предал меня.
— Он предал и доверие ваших родителей. Что вы чувствуете к господину Шеллингу в настоящий момент?
— Я злюсь на него.
— Да, Амелия, это вы злитесь. Не Кэтрин. Вы.
Слеза выкатилась из уголка ее глаза, а грудь ее затряслась от рыданий.
— Это неправильно — желать кому-то смерти. Это варварство.
— Но над вами хотят надругаться. Его руки шарят по вашему телу, вы чувствуете запах его одеколона. Вспомните его жесткие усы и то, как он вас хватает, лапает, тискает…
Лицо мисс Лидгейт исказилось, а на шее появилась пульсирующая жилка.
— Я ненавижу его, ненавижу!
— Грубое, как пемза, лицо…
— Ненавижу…
— Тискает…
Вдруг правая рука молодой женщины потянулась и схватила невидимые ножницы. Полностью осознавая теперь свое желание убить, она закричала и нанесла удар. После этого мисс Лидгейт замерла. Казалось, что она окаменела с вытянутой вперед рукой. Тишину нарушало только прерывистое дыхание.
Амелия Лидгейт открыла глаза и моргнула.
Она повернулась к Либерману.
— Все хорошо, мисс Лидгейт, — мягко сказал он. — Все позади.
Она опустила правую руку и пошевелила всеми пальцами. Легкая улыбка появилась на ее измученном лице.
59
Комиссар сидел за своим рабочим столом, просматривая бумаги, выложенные из четырех ящиков.
— Похоже, вы не особенно продвинулись, Райнхард.
Его голос звучал угрожающе.
Райнхард многозначительно начал:
— Ну…
— И вы пренебрегли кое-какой бумажной работой, — оборвал его комиссар.
— Правда?
— Вы знаете, что это так, Райнхард.
— Этих бланков так много…
— Они все необходимы, думаю, вы понимаете это.
— Конечно, господин комиссар.
Райнхард мысленно застонал от перспективы опять продираться сквозь эту канцелярщину. Он полицейский, а не бухгалтер.
— Так не годится, Райнхард, — сурово сказал Брюгель. — Это совершенно неприемлемо.
Райнхард уже собирался сказать что-то в свое оправдание, но рука Брюгеля тяжело опустилась на стол. Сделано это было негромко, но так, что заставило замолчать загнанного в угол инспектора.
— Еще в самом начале расследования я четко объяснил вам, что считаю чрезвычайно важным, чтобы это дело было раскрыто как можно скорее.
— Да, господин комиссар.
— Я надеялся на вас.
— Да, господин комиссар.
— Но чем дальше, тем больше я убеждаюсь, что ошибся в вас.
Брюгель вытянул шею и замолчал, сознательно играя на нервах Райнхарда. Потом он заговорил снова.
— От результата этого расследования многое зависит, вы даже не представляете себе, насколько много, — пробурчал комиссар и покачал головой. Брюгель сейчас походил на быка, рассерженного надоедливыми мухами. — Плохо, — пробормотал он себе под нос. — Очень плохо.
Райнхард был озадачен. Он хотел уже было спросить, что комиссар имел в виду, но вовремя понял, что в его интересах помолчать. Брюгель всегда был вспыльчивым, но сейчас он казался особенно раздраженным.
— Фройляйн Лёвенштайн! — рявкнул комиссар. — Дверь, пуля — есть какие-то результаты?
— Боюсь, что нет, господин комиссар, — смиренно ответил Райнхард.
— Но вы по-прежнему думаете, что мы имеем дело с одним из наших фокусников, я надеюсь? Отсюда ваш первоначальный интерес к Рохе и Брауну.
— Верно, герр Брюгель. Но не только у них было театральное прошлое. Граф Заборски тоже вращался в этой среде, хотя и только в качестве инвестора. Мы получили анонимное письмо с описанием его темного прошлого.
Райнхард наклонился и стал взволнованно что-то искать на столе.
— Оно должно быть где-то здесь, господин комиссар.
Брюгель порылся в куче бумаг на столе, но так и не нашел письмо.
— Что там было?
— В нем были довольно серьезные обвинения в адрес Заборски — как будто он промотал семенное состояние, оставив мать и сестер в Венгрии на произвол судьбы. Я использовал эту информацию, чтобы вывести его из равновесия на подстроенном сеансе.
— Вы знаете, кто мог послать его?
— Нет… но у Заборски много врагов.
— Насколько я понимаю, у графа есть алиби на ту ночь, когда была убита Шарлотта Лёвенштайн?
— Верно, господин комиссар.
— Но его видели выходящим из мастерской Уберхорста накануне того дня, когда было обнаружено тело слесаря?
— Да, герр Брюгель. Заборски сказал, что заходил к господину Уберхорсту по поводу покупки замка для своей входной двери, что звучит вполне правдиво. На графа недавно напали.
— Кто?
— Один из его партнеров по игре в карты. У графа есть крупные долги.
— Как он отреагировал на известие о том, что Уберхорста убили?
— Я не присутствовал при задержании графа в Пратере. Но, говорят, он настаивал на том, чтобы ему разрешили закончить обед.
— Понятно, — произнес комиссар.
— Господин комиссар, герр Хёльдерлин, банкир… он тоже приходил к господину Уберхорсту в тот день.
— Это господин, который сорвал ваш подстроенный спиритический сеанс?
— Да. Он заходил к нему за книгой и тоже мог видеть, что герр Уберхорст проводит эксперименты.
— Какие эксперименты?
— Мы думаем, что он пытался понять, каким образом был проделан фокус с запертой дверью. Если убийца фройляйн Лёвенштайн знал об этом…
Брюгель забарабанил пальцами по столу: пять ударов между длинными паузами. Райнхарду эти звуки казались похоронным маршем. Наконец решив продолжить стук словами, Брюгель произнес:
