Борис Акунин - Коронация, или Последний из романов
На этом месте познавательный рассказ прервался, потому что дверь камеры вдруг бесшумно отворилась, и мы оба замигали от яркого света фонаря.
Расплывчатая тень, возникшая в проёме, произнесла голосом Фомы Аникеевича:
— Прошу прощения, Афанасий Степанович. Вчера, конечно, я узнал вас под рыжей бородой, но мне и в голову не пришло, что дело может закончиться так скверно. А нынче на приёме в Грановитой палате я случайно услышал, как двое здешних завсегдатаев шептались и смеялись, поминая некую острастку, которую они задали двум «Блюстителям». Я и подумал, уж не про вас ли это. — Он вошёл в темницу и участливо спросил. — Как же вы тут, господа, без воды, еды, света?
— Плохо! Очень плохо! — вскричал Эндлунг и кинулся нашему избавителю на шею. Полагаю, что Фоме Аникеевичу такая порывистость, проявленная потным господином в одних кальсонах, вряд ли могла прийтись по вкусу.
— Это камер-юнкер нашего двора Филипп Николаевич Эндлунг, — представил я. — А это Фома Аникеевич Савостьянов, дворецкий его высочества московского генерал-губернатора. — И, покончив с необходимой формальностью, скорей спросил о главном. — Что с Михаилом Георгиевичем? Освобождён?
Фома Аникеевич развёл руками:
— Об этом мне ничего неизвестно. У нас собственное несчастье. Князь Глинский застрелился. Такая беда.
— Как застрелился? — поразился я. — Разве он не дрался с лордом Бэнвиллом?
— Сказано — застрелился. Найден в Петровско-Разумовском парке с огнестрельной раной в сердце.
— Значит, не повезло корнетику. — Эндлунг стал натягивать платье. — Англичанин не промазал. Жаль. Славный был мальчуган, хоть и бардаш.
15 мая
— … А ещё помощник буфетчика расколотил блюдо для дичи из севрского сервиза. Я пока распорядился оштрафовать его на половину месячного жалованья, а остальное на ваше усмотрение. Теперь о горничной её высочества Петрищевой. Лакей Крючков донёс, что она была замечена в кустах с камердинером господина Фандорина в весьма недвусмысленном виде. Я никаких мер предпринимать не стал, ибо не знаю, как у вас заведено обходиться с подобного сорта вольностями…
— На первый раз — внушение, — пояснил я Сомову, отрываясь от тарелки. — На второй раз — взашей. Если понесла — выходное пособие. У нас с этим строго.
За окнами светало, а в кухне горел свет. Я с большой охотой съел разогретый суп и принялся за котлетки де-Роган. Больше суток без маковой росинки во рту — это вам не шутки.
После того, как Фома Аникеевич извлёк нас с Эндлунгом из заточения, наши с лейтенантом пути разошлись. Он отправился в Варьете, чтобы переодеться. Звал и меня, говорил, что девочки ночуют в комнатах при театре — и накормят, и напоят, и приласкают.
Но у меня имелись дела поважней. Причём хозяйственные заботы в число сих важных дел не входили, и помощника я выслушивал довольно невнимательно.
— Как прошла коронация? — спросил я, прикидывая, может ли Сомов что-либо знать о вчерашней операции. Вроде бы не должен, но человек он, кажется, неглупый, проницательный. Во всяком случае о причинах моего отсутствия не задал ни единого вопроса. Как бы этак понебрежнее поинтересоваться, не привезли ли из Ильинского Михаила Георгиевича?
— Полное великолепие. Но, — Сомов понизил голос, — среди наших поговаривают, что были нехорошие предзнаменования…
Я насторожился. Нехорошие предзнаменования в такой день — это не пустяки. Коронация — событие исключительное, тут каждая мелочь имеет значение. У нас среди дворцовых есть такие гадальщики, что весь ход церемонии по часам раскладывают, чтоб определить, как будет проистекать царствие и на каком его отрезке следует ожидать потрясений. Это, положим, суеверие, но бывают приметы, от которых не отмахнёшься. Например, в коронацию Александра Освободителя на вечернем приёме ни с того ни с сего на столе вдруг лопнула бутылка с шампанским — будто бомба взорвалась. Тогда, в 1856 году, бомбистов ещё и в заводе не было, поэтому никто не знал, как истолковать этакий казус. Лишь много позже, через четверть века, прояснилось. А на прошлой коронации государь раньше положенного возложил корону на чело, и наши зашептались, что царствие будет недолгим. Так и вышло.
— Сначала, — оглянувшись на дверь, стал рассказывать Сомов, — когда куафер прилаживал её величеству корону к причёске, от волнения слишком сильно ткнул заколкой — так что государыня вскрикнула. До крови уколол… А потом, уже после начала шествия, у его величества внезапно оборвалась цепь ордена Андрея Первозванного, и прямо наземь! Про заколку только наши знают, но оказию с орденом заметили многие.
Да, нехорошо, подумал я. Однако могло быть куда хуже. Главное — венчание на царство состоялось, все-таки доктор Линд не сорвал этого высокоторжественного события.
— Что англичане? — неопределённо спросил я, не зная, известно ли в Эрмитаже о дуэли.
— Лорд Бэнвилл уехал. Вчера, в полдень. Даже на коронации не присутствовал. Оставил записку его высочеству и съехал. Бледный весь и сердитый. То ли обижен, то ли заболел. Оставил щедрейшие наградные всему старшему персоналу. Вам, Афанасий Степанович, золотую гинею.
— Поменяйте на рубли и от моего имени раздайте поровну Липпсу и обоим кучерам, они хорошо поработали, — сказал я, решив, что от этого душегуба мне наградных не нужно. — А что же мистер Карр?
— Остался. Лорд и своего дворецкого ему оставил — отбыл в одиночестве.
— Что мадемуазель Деклик, не скучает без воспитанника? — с деланой небрежностью наконец подступился я к самому важному.
В коридоре послышались тихие шаги. Я обернулся и увидел Фандорина. Он был в домашней венгерской куртке с шнурами, с сеточкой на волосах, в войлочных туфлях. Весь гладкий, мягко ступающий, с мерцающими в полутьме глазами — ну чисто кот.
— Ночной швейцар сказал мне, что вы в-вернулись. А где Эндлунг? — спросил он безо всякого приветствия.
Из вопроса об Эндлунге следовало предположить, что Павел Георгиевич рассказал Фандорину о нашей экспедиции. Несмотря на сильнейшую неприязнь, которую вызывал у меня этот человек, мне не терпелось с ним поговорить.
— Ступайте, Корней Селифанович, — сказал я помощнику, и тот, умный человек, немедленно удалился. — С господином камер-юнкером все в порядке, — коротко ответил я, и чтобы предупредить дальнейшие неприятные расспросы, добавил. — К сожалению, мы попусту потратили время.
— У нас тоже не всё гладко, — сказал Фандорин, присаживаясь. — Вы ведь исчезли п-позавчера вечером, когда Эмилия ещё не вернулась. Она отлично справилась с заданием, и мы с точностью определили тайное убежище Линда. Оказалось, что он прячет ребёнка в усыпальнице княжны Бахметьевой, это такая часовня с подземным склепом, выстроенная близ стены Новодевичьего монастыря. Княжна покончила с собой от несчастной любви лет сто тому назад, хоронить в монастыре её не дали, вот безутешные родители и возвели нечто вроде мавзолея. С тех пор род Бахметьевых пресёкся, часовня обветшала, на двери ржавый замок. Однако это одна видимость. Мадемуазель рассказывает, что, когда её вводили с завязанными глазами в холодное помещение, она всякий раз слышала звук хорошо смазанных петель. Архитектурного плана часовни раздобыть не удалось, известно лишь, что сама усыпальница находится в п-подземелье.
Эраст Петрович стал чертить пальцем на столе:
— Вчера ещё на рассвете п-приготовились. Это [он поставил хлебницу] — монастырь. Вот — часовня [сбоку пристроил солонку]. Вокруг пустырь, тут — пруд [он плеснул на клеёнку немного чаю]. В общем незаметно не подберёшься. Расставили людей по изрядному периметру, замаскировали. Внутрь лезть не стали.
— Почему? — спросил я.
— Дело в том, Зюкин, что вокруг Новодевичьего монастыря ещё со Смутных времён вся земля изрыта подземными лазами. То поляки осаждали, то Лжедмитрий, то позднее стрельцы подкапывались, чтоб царевну Софью из неволи вызволить. Я уверен, что Линд, как субъект п-предусмотрительный и осторожный, выбрал именно это место неспроста. Там должен быть путь отхода, это всегдашняя его тактика. Поэтому я решил действовать по-другому.
Он сдвинул брови, вздохнул.
— Вчера передача камня была назначена на пять часов п-пополудни, так как венчание должно было завершиться в два. Сразу после церемонии «Орлова» вынули из скипетра…
— Дозволение на обмен получено?! — воскликнул я. — Значит, она ошиблась, и Михаила Георгиевича всё-таки решено спасти!
— Кто она? — сразу же вцепился Фандорин, однако понял по моему виду, что ответа не будет, и продолжил.
— «Орлова» мне вверили с одним условием. Я дал гарантию, что камень ни в каком случае у Линда не останется. Ни в каком случае, — со значением повторил он.
Я кивнул:
— То есть, если придётся выбирать между жизнью его высочества и бриллиантом…
