Саймон Моуэр - Евангелие от Иуды

— В котором часу вы улетели из Италии?

— Утром. Она отвезла меня в аэропорт.

Следователь вдруг вскинула глаза.

— Синьора отвезла вас?

— Да, подкинула. Отвезла.

— Значит, она была в вашей квартире в то утро, вместе с вами?

— В то утро она пришла ко мне домой. Чтобы отвезти меня в аэропорт.

— Значит, вы последний, кто видел ее живой?

— Да? — Какой-то затянувшийся ночной кошмар. Не тот кошмар, в котором фигурировала Мэделин. И не тот, в котором присутствовал Иуда. В этом кошмаре не было никого, это был кошмар отсутствия, нехватки кого-то, пустоты на чьем-то месте. — Я не знаю. Я не знаю, когда она погибла. Я не знаю, кто ее видел. Как я могу отвечать на подобные вопросы?

— Синьора Брюэр… — женщине нелегко далась фамилия. Гласные получились слишком растянутыми и были слишком сильно акцентированы: Брююээр, — погибла в то утро. Тело ее обнаружили только после полудня погибла она, определенно, утром.

— Но когда?

Следователь будто не слышала его вопроса.

— Вы можете предоставить доказательства, что именно она отвезла вас в аэропорт в указанное вами время?

— Конечно же. Это можно определить по времени регистрации.

— Диктуйте. Время, название авиалинии, номер регистрационной стойки.

Лео повиновался. За спиной у него затараторили клавиши — преследователи, бегущие за ним в то злополучное утро. От этого утра его отделяли всего два дня, но, вместе с тем, отделял целый мир, целая вечность, приобретшая теперь новое значение: последние мгновения, прожитые Мэделин на земле; возможно, последние ее мгновения где бы то ни было. Вот Мэделин входит в квартиру со свойственной ей легкой бесцеремонностью, улыбается, касается нежными руками его рук, лица. Вот Мэделин умоляет его (самое страшное). Мэделин молит об утешении, о завершении начатого, о том хрупком союзе, который позволил бы им хоть краем глаза узреть вечность.

— Видимо, она вернулась в мою квартиру, — сказал Лео. — После того как отвезла меня в аэропорт. Разве портье не видел, как она возвращалась?

Следователь оставалась непреклонной.

— Нам понадобятся материальные доказательства всего этого. Авиабилеты, чеки, все в этом роде. Какие отношения связывали вас с потерпевшей?

— Я же вам уже говорил. Мы были друзьями.

— Какими именно друзьями? Близкими? Вы были ее духовником?

— Был когда-то давно. Когда мы только познакомились. Но вскоре это прекратилось.

— Как она себя чувствовала в то утро? Какой она вам показалась?

Лео пожал плечами. Какой ему казалась Мэделин? Она же погибла, Господи Боже! Какой она могла показаться?

— Нормальной. У нее часто менялось настроение. Иногда она казалась счастливой, иногда — печальной. Иногда это совпадало по времени.

— А в то утро?

Он замолчал. Следователь взглянула на него и явно что-то заметила: ее следовательские антенны уловили некую вибрацию.

— Вы с синьорой Брюэр были любовниками? — спросила она.

— Какой, право, дикий вопрос…

Она безучастно посмотрела на него.

— У меня работа дикая, господин Ньюман. И такая смерть для женщины тоже является дикой. Упасть с крыши — дикость, самоубийство — дикость, убийство — тем паче. Потому мои вопросы тоже диковаты. Я повторю: вы с госпожой Брюэр были любовниками?

— Я священник, — сказал Лео.

Следователь издала странный звук, нечто среднее между смешком и презрительным фырканьем. Очевидно, она была невысокого мнения о духовенстве.

— Мне придется попросить вас сдать кровь на анализ.

— Кровь? Зачем вам анализ моей крови, ради всего святого?! Клавиши продолжали стучать.

— Потому что незадолго до гибели миссис Брюэр вступила в половую связь. Патологоанатом обнаружил в ее теле семенную жидкость. Мы хотим выяснить, кто это был. — Ее слова зависли в воздухе, будто туман над гробницей. В ее теле. Внутри тела. И Лео как наяву увидел Мэделин, распластанную на базальтовой плите, Мэделин, от которой осталось лишь невразумительное месиво, груда изуродованных органов. Аккуратные пальцы в резиновых перчатках прощупывают ее изнутри, беспардонные чужие пальцы… Осквернение, профанация. Он будто со стороны услышал свой собственный голос, настигаемый стуком клавиш, воплями стрижей за окном и неизбежными угрызениями совести:

— Какое вам дело до того, с кем миссис Брюэр занималась любовью перед смертью?!

— Она совершила половой акт с вами, мистер Ньюман?

— С мужем. Почему не с мужем?

— Мистер Ньюман, не могли бы вы ответить на мой вопрос?

— Почему вас это интересует?

— Потому что женщина мертва, мистер Ньюман. Женщина мертва, а моя работа — расследовать, как она умерла и по какой причине.

— Вы думаете, я мог ее убить? Вздор! Вы думаете, я ее убил?!

— Я пока еще ничего не думаю. У этой женщины была семья. Возможно, у этой женщины также был любовник. Эта женщина могла угрожать кому-то из своего окружения. Эта женщина мертва. Она могла упасть, могла спрыгнуть, ее могли толкнуть. Ее могли даже убить ударом по голове, а потом уже столкнуть с крыши. Ни один из этих вариантов не исключен. Некоторые более вероятны, некоторые менее, но один из них точно имел место. Моя задача заключается в том, чтобы определить, какой из вариантов соответствует истине.

— Эта женщина неоднократно пыталась покончить с собой, — сказал Лео.

Следователь улыбнулась, как будто подобные сведения подтверждали его вину.

— Вы об этом знали, мистер Ньюман?

— Мне об этом сообщил ее муж. Сегодня утром.

— Но знали ли вы об этом прежде? Ваша близкая подруга не рассказывала вам о своем… психическом расстройстве?

— Нет.

— А вы ни о чем не подозревали?

— Она была очень переменчива… Ничего особенного я не замечал.

Следователь кивнула.

— А теперь вы, может быть, ответите наконец на мой вопрос: вступали ли вы в то утро в половую связь с миссис Брюэр?

— А что же ее муж?! — повторил Лео. Он практически выкрикнул это. Когда он повысил голос, следователь взглянула на него и скупо ухмыльнулась: она привыкла к тому, что мужчины орут на нее, и научилась извлекать из этого выгоду.

— Он утверждает, что не жил половой жизнью со своей супругой два последних месяца, — сказала она.

Лео Ньюман замолчал. Клавиши перестали стучать, ожидая его ответа. Следователь с деланным вниманием уставилась в отчет патологоанатома, как будто могла обнаружить там какую-либо незначительную деталь, ранее упущенную.

— Да, — тихо произнес он. — Да, вступали.

Молниеносный взгляд.

— Она давала на это согласие?

— Иными словами, изнасиловал ли я ее, сбросил ли ее тело с крыши, перед тем как поехать в аэропорт? Полный абсурд.

— Я имела в виду лишь то, что спросила. Она добровольно вступила с вами в половую связь?

Лео снова умолк и закрыл глаза. В исповедальне можно закрыть глаза, и никто этого не заметит. Но сейчас следователь наблюдала за ним и по-своему трактовала каждый его поступок. Он закрыл глаза — и Мэделин коснулась его лица, как будто нащупывала его во мраке церкви Сан-Крисогоно.

— Да, она была согласна. Она-то этого хотела.

— То есть вы этого не хотели?

— Вы не так меня поняли. У нас был роман. Непростые отношения, в двух словах не расскажешь.

— Но вы хотели завершения этого романа?

— Возможно. Не знаю. — Он оглянулся, точно в поиска ответа, как будто ответы и объяснения могли лежать где-то в этом тесном, захламленном кабинете. В некотором смысле так оно и было: в десятках светло-желтых папок содержались правдивые ответы, полуправда и ложь чистой воды; правда, только правда и все, что угодно, кроме правды «А что такое правда?» — вопрошал Пилат. Греческое слово aletheia. — Я не знаю, — повторил Лео. — Тогда я думал, что да, возможно, я хочу завершения этого романа… А сейчас… — Голос его дрогнул. Что-то словно поглотило его некая ужасающая волна эмоций, на секунду вышедшая из-под контроля. Лео покачал головой, пытаясь избавиться от наваждения. В глазах щипало, сердце бешено колотилось, на лбу выступил пот. Ему хотелось сглотнуть, но мешал стоявший в горле ком. Возможно, все эти телесные проявления лишний раз доказывали его вину. Возможно, они указывали на то, что он все-таки убил Мэделин.

Следователь кивнула, как будто ей все стало понятно. Она попросила принести воды и пластиковый стаканчик, подождала, пока Ньюман выпьет. Затем продолжила:

— Вы совершили половой акт с потерпевшей, затем убили ее и выбросили тело на улицу позади палаццо, а потом отправились в аэропорт. Так?

Какая-то часть его — маленькая, незначительная — наблюдала за всем этим со стороны и понимала, что он должен засмеяться. Это была шутка — возмутительная, грубая, абсурдная шутка. Он должен был покатиться со смеху, захохотать до слез, описаться. Должен был надорвать животик. Но вместо этого Лео лишь покачал головой. Конечно, он плакал — но это не были слезы веселья. Сквозь пелену он видел свою мучительницу, как будто она была написана акварелью, но картина оказалась под дождем.