Саймон Моуэр - Евангелие от Иуды
«Дорогой Лео, — гласила записка, — думаю, тебе стоит позвонить мне».
Но подписью было не «Мэделин», даже не «Мэдди» или, как он ожидал, нейтральная буква «М». Нет, письмо было подписано: «Джек».
Жуткая неподвижность. Снова эти слова, с их аккуратной грамматической точностью, с соблюдением дипломатических предосторожностей. Слова, которые только скрывают и не разглашают ровным счетом ничего: «Дорогой Лео, думаю, тебе стоит позвонить мне».
Но он не послушался совета. Телефон стоял на полу, но Лео не поднял трубку. Он спустился по лестнице к воротам палаццо. Ему предстояло столкнуться со множеством трудностей; полная аудитория студентов с самой разной степенью заинтересованности в предмете; женщина, которую он мог любить, а мог и не любить; будущее, в котором он мог оказаться изменником, а мог и не оказаться; муж, который обо всем узнал. Его мир, вполне возможно, мог в любой момент раствориться в небытии. Каждому обломку былого мира — свое время.
Портье сидел в своей каморке. Лицо его в пыльном окне напоминало грязную тряпку, ткань которой выражала одновременно заботу и подозрение. «Синьор Неоман». Бот как он обратился, подчеркивая «новизну» фамилии, ее лексическое значение новости, инновации. Неоман, неочеловек, новый человек. Что ему нужно? Опять что-то насчет электричества? Насчет воды или уборки на лестнице? Что еще?
— Синьор Неоман, произошел несчастный случай. — Портье так и сказал: «несчастный случай». Incidente. Оттенки смысла: accidente, incidente. Лео остановился у знака, который оповещал нетерпеливый внешний мир, что Дворец Касадеи открыт для посетителей с 10 до 13 и с 16 до 17.30 все дни, кроме понедельника. Портье вышел из своей клетушки, за пределами которой Лео, кажется, видел его впервые. Он с удивлением обнаружил, что портье, оказывается, едва доставал ему до груди. Лео даже не знал его настоящего имени: Миммо, все называли его Миммо. — Сюда приезжала полиция, — сказал портье. — Позавчера. Днем, ближе к вечеру. Синьора…
— Да?
— Она упала. Так они считают.
— Упала! — Оступилась на лестнице. Зацепилась за стул, когда ставила ландыши в вазу. Вывихнула лодыжку. Быть может, перелом? Запястья, скажем. Возможно, оступилась и, пытаясь уберечься от ушибов, выставила руку и сломала запястье. Но, Господи, зачем же вызывать полицию?! Скорость у человеческой мысли выдающаяся. Столь же выдающейся можно назвать человеческую неспособность смотреть правде в глаза.
Портье, словно желая утешить Лео, притронулся к его плечу. Это был довольно мрачный тип: за те несколько недель, что Лео знал его, он ни разу не удосужился проявить хоть какую-нибудь эмоцию. Сейчас же в глазах его поблескивали слезы. Он даже сжал руку Лео, как будто желая поддержать его в трудную минуту.
— Она принесла цветы вам в квартиру. Я с ней поздоровался, она улыбнулась и тоже поздоровалась со мной, и в руках у нее был букет цветов. Выглядела она как обычно. Выглядела счастливой, понимаете? А потом она упала.
— Что значит — упала?
Лицо портье приняло скорбное выражение, словно это была его вина, как будто Мэделин упала из-за него — из-за его неосторожности, халатности.
— С крыши. Синьор Неоман, синьора погибла.
Паника. Паника в физическом воплощении, паника агорафоба, паника человека, которого ужасает бездна широкой улицы, человека, который стоит на бордюре и представляет себя на краю утеса, над пропастью, и отчетливо понимает, что весь мир кренится, дабы столкнуть его вниз. Страх как ломота в костях, глубокая и тупая, та боль, которая — и это ясно сразу — останется на долгие месяцы и годы.
Лео выбежал на улицу, не помня себя, как будто искал что-то, однако не помнил, что. Стояли дни сирокко, южного ветра, что приходит из пустыни Сахара с увесистым грузом жары, влаги и песка. Небо укутывало одеяло облаков, толстое теплое одеяло над косыми крышами города. Улочка позади Дворца Касадеи была как бы узким каньоном между вековыми утесами, грозящими вот-вот осыпаться. Одно из внешних ответвлений гетто. За углом небольшого продуктового магазина (или, как гордо провозглашала вывеска, «Минимаркета») не было ничего: ни магазинов, ни баров, ни трактиров. Лишь водосточные трубы, и немые черные двери, и кривая лента брусчатки, похожая на змеиную чешую. Улочка упиралась прямо в Палаццо Касадеи. Вход был перегорожен барьером из оцинкованной стали; голубые буквы потертой таблички гласили: «POLIZIA». Лео оттолкнул ее. В конце улочки громоздились мусорные баки, в трещинах между камнями виднелось что-то черное. К стене был прислонен букетик цветов.
Лео шел дальше. Утомленный Рим покоился под пологом облаков, точно мертвец под саваном. В этом городе происходило все, что только могло произойти. Вполне вероятно, что все это произойдет здесь вновь. Дляэтого города не существовало ничего примечательного. Лео был непримечателен, их жалкие, недоразвитые отношения были непримечательны, в смерти ничего примечательного тоже не было. Он шел куда глаза глядят. Неверным шагом он брел по кускам базальта, спускался между охристыми и янтарными стенами Кампо Марцио, Марсового Поля, где обломки древнего города выглядывали сквозь средневековье, как кости, пронзающие трупную плоть.
Паника — это пережиток язычества, дитя бога Пана, великого и загадочного в своей неприкаянности на фоне олимпийского здравомыслия. Лео обуяла чистая, языческая паника: он задыхался, грудную клетку будто сдавливало тисками. Он чувствовал одновременно обособленность от внешнего мира — и абсолютную перед этим миром беззащитность. Ему казалось, что он должен сейчас находиться в каком-то другом месте. Лео продолжал идти. Часбольше — как там, интересно, неугомонные студенты, заждавшиеся лекции? — он просто шагал вперед. И вдруг остановился у почтового отделения, где стоял ряд телефонных будок. Клочок бумаги с номером лежал у него в кошельке.
По телефону голос Джека казался совершенно спокойным.
— Я не знал, когда ты вернешься, — сказал он. — Где ты был? Мэдди говорила что-то о Лондоне… — Она могла по-прежнему быть там, рядом с ним.
— Да, — сказал Лео. — В Лондоне. Джек, что случилось? — Люди шли мимо будки. Безликая толпа прохожих. Туристы дети, цыганка с младенцем у груди.
— Я думал о тебе, — сказал Джек. — Конечно же, думал, после всего случившегося… То есть, твоя же квартира… Прости, я путано излагаю мысли. Но я думал о тебе и не знал, как с тобой связаться.
— Ничего страшного. — Как это — ничего страшного? Почему Джек должен говорить едва ли не извиняющимся тоном, а Лео — отказываться от его извинений, словно кто-то из них нарушил правила приличия?
— Я не знаю, пришлют ли тебе повестку…
— Джек, что случилось? — повторил свой вопрос Лео. — Господи, что же случилось?!
— Значит, «Господи»? — На том конце провода раздался неуверенный смешок. — Не уверен, что это подходящее выражение.
— Просто скажи мне, что случилось.
Последовала пауза.
— Думаю, нам лучше встретиться.
Джек сохранял абсолютное спокойствие — вот что пугало больше всего. Он был спокоен, как будто вел дипломатические переговоры. Спокоен в полиции, в посольстве, в офисе магистра, в морге на опознании останков. Постоянно звонил телефон, а он отвечал, слегка нахмурившись, и во время разговора всегда смотрел в пол. Ровным голосом отдавал распоряжения, как будто решения эти, какими бы важными они ни были, не требовали личного участия. Таким тоном договариваются о покупке недвижимости, о поступлении на работу или о торговой операции.
— Нет, сейчас я приехать не могу, — сказал Джек кому-то по телефону. — Я приеду, как только освобожусь, а сейчас я занят.
Лео обвел взглядом знакомую комнату. Мэделин смотрела на него с фотографии в серебряной рамке на пианино. Она, кажется, улыбалась, как будто спланировала все это заранее. На полу под пианино валялась английская газета. Он увидел небольшой заголовок внизу страницы: «Жена дипломата упала с крыши». Лео ощутил новый прилив панического ужаса — ощутил полнейшую нелепость и тщету всего в этом мире.
После непродолжительной паузы телефон вновь зазвонил, но на этот раз Джек почему-то говорил иначе — мягче, нежнее.
— Мамочка поранилась, — сказал он, имитируя детский голос. — Да, я скоро к вам приеду. А ты тем временем присматривай за Бут. Хорошо, Кэтц? Да, все в порядке. Ведите себя хорошо, а я скоро к вам приеду. — Он с чрезвычайной осторожностью вернул трубку на рычаг.
— Что случилось? — спросил Лео. — Можешь объяснить мне, что случилось?
— Она погибла. Вот что случилось.
— Но как?
В кухне кто-то был — прилежная, серьезная женщина, которую Лео с трудом припомнил. Она зашла в комнату и спросила, не желает ли он чего, но он сказал: спасибо, нет, даже чаю не надо.
