Эллис Питерс - Страсти по мощам
— Это тот самый человек? — спросил Энгелард.
— Да, — ответила Сионед, — он во всем сознался.
И тут, в первый раз, Энгелард посмотрел не на своего пленника, а на стоявшую позади девушку. Мягкий звездный свет падал на нее, и глаза его, привыкшие к сумраку ночи, видели все почти так же ясно, как днем. Он заметил ее растрепанные волосы и встревоженный взгляд, а потом увидел, что левая рука ее кровоточит и белое покрывало, в которое она была завернута, закапано кровью. При свете звезд нельзя было различить цвет пятен, но Энгелард знал, что это ее кровь, и кроваво-красная пелена встала у него перед глазами. Этот подлый трус убил человека, который дал ему, Энгеларду, кров и был его другом, несмотря на все разногласия. А теперь негодяй пытался убить его любимую, дочь его покровителя!
— Ты посмел, ты осмелился коснуться ее! — вскричал Энгелард, не в силах сдержать охватившего его гнева. — Ты, никчемная монастырская крыса! — Схватив Колумбануса за горло, он оторвал его от земли. Словно крысу, которой он его и назвал, Энгелард встряхнул Колумбануса в воздухе и швырнул на землю, как ядовитую гадину.
— Вставай! — вскричал он, возвышаясь над поверженным врагом. — Поднимайся, я дам тебе время перевести дух. А потом тебе придется сразиться со мной насмерть, лицом к лицу. Это тебе не в кустах прятаться, чтобы нанести предательский удар в спину, или бросаться с кинжалом на беззащитных девушек. Отдышись, а когда придешь в себя, я покончу с тобой.
Сионед бросилась Энгеларду на грудь и, обняв его, оттеснила от распростертого на земле противника. — Не надо. Не трогай его. Я не хочу, чтобы у тебя были нелады с законом, пусть даже пустяшные.
— Но ты же ранена. Он хотел убить тебя…
— Это пустяки, просто царапина… Кровь течет, но ничего страшного…
Энгеларда трясло от гнева, но постепенно он овладел собой. Юноша обнял и привлек к себе Сионед, а поверженного врага с презрением пнул ногой.
— Эй ты, вставай, я тебя не трону! Не стану пачкать руки — пусть тобой займется закон.
Однако Колумбанус не пошевелился и не издал ни вздоха, ни стона. Все трое воззрились на него в тревожном молчании — он лежал неподвижно, слишком уж неподвижно для живого существа.
— Ишь ты, притворяется, хитрый как лиса, — сурово промолвил Энгелард, — перепугался, что придется отвечать, и хочет вызвать к себе жалость. Я слышал, что он мастер на такие штуки.
Однако редко» бывает, чтобы тот, кто прикидывается, будто лишился чувств, заслышав, что о нем говорят, не перестарался и не выдал этим себя, а полная отрешенность Колумбануса не выглядела нарочитой.
Брат Кадфаэль опустился на колени рядом с Колумбанусом и легонько потряс его за плечи. Голова лежащего бессильно мотнулась, и Кадфаэль выпрямился с глубоким озабоченным вздохом. Затем он снова склонился над Колумбанусом, положил ему руку на сердце, присмотрелся к полуоткрытому рту, пытаясь уловить признаки дыхания, и наконец, взяв в руки его голову, слегка повернул ее. Голова Колумбануса откинулась в сторону и осталась в таком положении — столь невероятном, что Энгелард и Сионед поняли худшее прежде, чем Кадфаэль поднял на них глаза и промолвил, обращаясь к Энгеларду:
— Долго бы тебе, приятель, пришлось дожидаться, пока он переведет дух. Я гляжу, ты силы своей не знаешь. Он мертв — ты ему шею сломал.
Потрясенные и озадаченные, они уставились на распростертое тело — похоже, до них еще не дошло, чем грозит такой поворот событий. Для Энгеларда и Сионед это был просто несчастный случай — никто не хотел такого исхода, но, в конце концов, в том, что произошло, заключалась своего рода справедливость. Однако Кадфаэль предвидел, что разразится скандал, который может исковеркать судьбы юных влюбленных, да и не их одних. Будь Колумбанус жив, они сумели бы принудить его повторить свое признание в присутствии уважаемых свидетелей — а какие доказательства его вины остались у них теперь? Вокруг вновь царили тишина и покой, как будто и не было разразившейся в ночи смертельной схватки. Никто, кроме них троих, ничего не видел и не слышал, ближайшее жилье находилось неблизко. И это, рассудил Кадфаэль, на худой конец, позволит выиграть время.
— Мертв? — ошарашенно протянул Энгелард. — С чего бы это? Я всего-то его легонько встряхнул. Не может же человек просто так взять да помереть!
— А вот он умер. Такого, признаться, я не предусмотрел, и теперь теряюсь в догадках: что же нам делать? — произнес Кадфаэль без укора, но в то же время давая молодым людям понять: необходимо что-то предпринять, и чем быстрее, тем лучше, а стало быть, всем им не мешает пошевелить мозгами.
— Что делать, говоришь? — в недоумении переспросил Энгелард. Юноша, похоже, так и не уяснил всей опасности сложившегося положения, и все дальнейшее представлялось ему простым и ясным. — Надо позвать отца Хью и твоего приора и рассказать им обо всем, что тут стряслось, — а как же иначе? Жаль, конечно, что я убил этого малого, но, честно говоря, особой вины я за собой не чувствую.
По-видимому, Энгеларду и в голову не приходило, что другие могут счесть его виновным. Кадфаэль был невольно тронут его простодушием. Рано или поздно жизнь паренька обломает, но пока даже ложное обвинение не поколебало его уверенности в том, что люди разумны и справедливы, и лучше всего говорить правду. Зато, подумалось Кадфаэлю, похоже, что Сионед вовсе в этом не уверена. Девушка тревожно молчала — видно, поняла, что дело приняло дурной оборот. Между тем рана на ее руке продолжала кровоточить. «Пусть-ка займутся тем, что не терпит отлагательств, — решил Кадфаэль, — авось я тем временем что-нибудь придумаю».
— Ну, хватит бездельничать! — заявил монах. — Энгелард, помоги-ка мне оттащить эту падаль обратно в часовню. А ты, Сионед, поищи его кинжал. Нельзя оставлять его валяться в траве — не ровен час, кто-нибудь найдет. А еще тебе надо промыть и перевязать рану. Там, за кустом боярышника, я видел ручей, а уж полотна на повязку у нас, слава Богу, хватит.
Юноша и девушка доверяли монаху безоговорочно и выполнили его указания, не задавая вопросов, правда, Энгелард, бережно перевязав Сионед руку и убедившись, что рана не опасна, опять заладил свое, уверяя, что самое лучшее, — это ничего не скрывать, ибо если правда и может навлечь на кого-то бесчестье, то только на Колумбануса.
Кадфаэль тем временем возился с кремнем и трутом. Он зажег свечи и добавил масла в лампаду, из которой сам и отлил изрядную порцию перед тем, как Сионед спряталась под свисавшими из-под раки святой Уинифред алтарными покровами. Покончив с этим, он обернулся к Энгеларду и назидательно промолвил:
— Ты, видать, думаешь, что ежели не сделал ничего худого, а мы, все трое, выступим и обличим негодяя, то весь свет нам тут же поверит. Как бы не так — сынок, я в таких вещах больше смыслю. Признание Колумбануса — то, что мы с Сионед здесь слышали, — это единственное доказательство его вины, которое у нас есть. Точнее сказать, которое у нас было, потому как нынче мы и того не имеем. Будь он жив, мы бы снова выколотили из него правду, но покойник такого удовольствия нам не доставит. А чего стоят наши обличения без доказательств? Так что не тешь себя пустыми надеждами — вздумай мы обвинить Колумбануса, разразится страшный скандал, бросающий тень на репутацию Шрусберийского аббатства, а этого Бенедиктинский орден никогда не допустит. Принц и епископ поддерживают приора — и против нас объединятся и духовные, и светские власти. Скажи мне, кто сможет противостоять такой силе? Уж, во всяком случае, не чужеземец без роду-племени. Пойми, что орден ни за что не позволит поставить под сомнение свое право на мощи святой Уинифред. И если мы сунемся со своей правдой, они заявят, что отъявленный негодяй, которого уже разыскивают за одно убийство, в отчаянии совершил второе, а теперь плетет небылицы, чтобы избежать кары за оба злодеяния. Жаль, что все так обернулось, — я ведь сам предложил Сионед позвать тебя, чтобы ты покараулил в засаде на случай опасности. Ну да ладно, твоей вины тут нет — я все это затеял, с меня и спрос. Только о том, чтобы выложить правду отцу Хью, бейлифу или еще кому, ты и думать брось. До утра у нас время еще есть, и надо употребить его с пользой. Запомни, что правда — это не единственный путь, ведущий к справедливости.
— Да разве они посмеют усомниться в словах Сионед? — упорно твердил Энгелард.
— Глупый мальчишка — да они просто скажут, что Сионед лжесвидетельствует, желая спасти возлюбленного, даже и вопреки собственной природе. Вспомни-ка, на что пошел из-за любви Передар! А что до меня, то, во-первых, я не имею особого влияния, а во-вторых, мне хотелось бы выручить не только вас, но и всех, кто ни в чем не виновен, но так или иначе замешан в эту историю. Взять хотя бы нашего приора — он, правда, человек косный, высокомерный и порой упрямый, но все же не лжец и уж всяко не убийца. Да и весь наш орден никак не заслужил, чтобы его ославили из-за такой паршивой овцы, как этот Колумбанус. А сейчас помолчите — мне надо поразмыслить. И вот еще что: пока я думаю, уберите-ка с пола осколки от этой склянки из-под отвара. К утру в часовне должно быть чисто, как будто здесь ничего и не происходило.
