Ирина Глебова - Пока не пробил час
«Не умеет притворяться, – подумал Викентий Павлович. – Все чувства легко читаются – по взгляду, складке над переносицей, по дрогнувшим губам». Он вновь почувствовал симпатию к молодому человеку, как и в первую их встречу. Ему нравились люди, которые не умели лицедействовать, хотя сам он в случае нужды легко принимал любое обличье. Правда, только лишь тогда, когда этого требовала его профессия, его дело…
– Садитесь, господин Кокуль-Яснобранский, – указал он на стул напротив, с другой стороны стола. – Нам предстоит интересный разговор.
Юлиан помедлил, словно раздумывал, потом сел. Сказал небрежно:
– Не знаю, зачем я пришел… – Огляделся с недоумением. – И почему сюда? Думаете, эта обстановка располагает к откровенности? Но я вам уже все рассказал…
Викентий Павлович отхлебнул кофе, глядя на собеседника поверх чашечки, отставил ее в сторону.
– Обстановка и правда приватная, – сказал спокойно. – Это для того, чтобы о том, о чем вы мне сейчас поведаете, не узнал исправник Макаров. Не узнал до поры до времени.
Загорелое лицо Юлиана полыхнуло огнем. Однако он пытался сопротивляться, скрыть замешательство.
– При чем здесь Анатолий Викторович, не понимаю! Мы друзья…
Викентий Павлович хлопнул ладонью по столу – не сильно, но резко. Кокуль-Яснобранский замолчал, оборвав фразу. А Петрусенко через стол слегка подался к нему.
– Позвольте спросить: вы сразу пришли ко мне, или городовому пришлось сказать вам одну фразу – вроде пароля?
– Ну-у, он сказал что-то там… о моих родственниках…
– Об имении в Битице?
– Да… Но послушайте, я ничего не понял!..
Юлиан старался казаться раздраженным, однако у него это опять плохо получалось. Да и следователь не дал ему времени войти в роль.
– Еще как поняли! Скажите, Юлиан, вы можете представить, что я обо всем уже знаю: о том, как вы пробрались ночью к дому Голицыных, что хотели оттуда кое-что выкрасть?.. Как убегали от собак… Вы верите, что я все это могу доказать и сделать достоянием гласности?
– Не надо… – почти прошептал его собеседник.
Теперь он был бледен, крепко сжимал замком пальцы рук, а глаза подозрительно блестели. Викентий Павлович покачал головой:
– Это было бы и вправду «не надо», если бы подобная наука пошла вам впрок. Но ведь это не так, вы вновь готовы нарушить закон, скрывая преступление, преступника! Или нет? Может, вы пришли ко мне все рассказать? Все, что случилось в ночь после суда?
Каждая новая фраза следователя звучала все более жестко, а у молодого человека все сильнее дрожали губы. Вся его напускная спесь растворилась без следа, теперь он казался совсем юным и просто испуганным. И первые слова, которые он произнес, были:
– Я боялся… Боялся, что вновь меня назовут убийцей. Ведь он все так и планировал. Кто бы мне поверил, признайся я, что был там, и укажи на него?
– Я верю, – Петрусенко серьезно смотрел на молодого человека. – Я не стал бы рисковать и верить вам из одной только симпатии… Просто я знаю убийцу. А вы мне сейчас расскажете, что вы видели собственными глазами…
* * *В лицо Юлику дунул порыв холодного ветра, но он не обратил на него внимания. Быстро запер дверь своей недавней тюрьмы, а ключи положил в карман. Рисковать – перебегать подворье полицейской управы, к которой примыкала тюрьма, – он не стал. Чуть в стороне, почти у самой каменной стены росло дерево. Быстро взобрался на него, перелез через стену и – уже на пустынной улице, вот только впереди, на углу, маячит фигура городового в светлом кителе. «Обещал ведь убрать с пути всех полицейских!» – мелькнула досада. Но Юлик тут же вспомнил: еще не время! Он ведь опережает события часа на полтора, а то и больше… Внезапная тревога кольнула в сердце: так ли хорошо все идет, как показалось в первые счастливые минуты? А вдруг, отступая от обговоренного плана, он рвет какие-то невидимые нити причин и следствий будущих событий? Но он тут же себя одернул: «Какая ерунда!» Все так удачно складывается, и это прекрасный знак! Еще несколько минут, и он будет на свободе, в безопасности…
Луна как раз вышла из-за тучи, и Юлик увидел вдалеке смутный силуэт Никольской церкви. Он шел, прижимаясь к заборам и стенам домов, если предстояло пересечь открытое пространство – долго осматривался, стараясь убедиться, что вокруг никого нет. Он был предельно осторожен: застыв в темной арке или за широким стволом дерева, терпеливо ожидал, когда на луну вновь натянет облака… И с каждым шагом неизменно и довольно быстро приближался к цели. Когда он миновал безмолвную, темную громаду церкви и ступил на улицу, где в два ряда росли мощные каштаны, сердце у него забилось особенно сильно, в радостном нетерпении. Еще несколько шагов, и он – у дома исправника! Юлик сразу узнал орнамент на кованых воротах – тот самый, что нарисовал Макаров. Толкнул калитку – заперто! Ах да, он ведь пришел намного раньше! Юлик быстро оглянулся – улица была тиха, пуста, окна в соседних домах темны. Но в доме исправника, пробиваясь сквозь листву садовых деревьев, светились два окна второго этажа. Его ждут! Юлик ловко подтянулся на руках и перемахнул невысокую ограду. Негромко звякнула выпавшая из-под куртки ножовка. В темноте, в густой траве Юлик не смог ее отыскать. «Да пусть себе валяется, – подумал нетерпеливо. – Я скажу Макарову, он утром подберет, спрячет…» И, не слишком прячась – ведь это уже была спасительная территория его благодетеля, – почти побежал к крыльцу.
Входная дверь, так же как и ворота, была еще закрыта. Юлик машинально потянулся к колокольчику, но тут же отдернул руку. Он вдруг испугался: колокольчик звонит громко, звонко, а ведь вокруг – тишина. А ну-ка кто из соседей услышит, запомнит, сопоставит… Нет, такой переполох ни к чему! Лучше тихонько постучать… Но услышат ли стук на втором этаже? Юлик немного подумал и чуть не хлопнул себя по лбу: «Эврика!» Да он постучит прямо в окошко – самый верный способ! Два светящихся окна – это, по-видимому, одна и та же комната. Совсем невысоко: внизу удобный карниз, над ним ажурный балкончик, оттуда до окон рукой подать…
Стоя на карнизе, он дотянулся до нижней части решетки балкона. Подтянулся на сильных руках и улыбнулся, правда, не очень весело, – сколько раз за совсем недолгое время ему пришлось карабкаться в окна вторых этажей, прыгать оттуда, перелезать через стены и заборы! Как будто он и правда романтический авантюрист, искатель приключений! И неизвестно, сколько раз ему еще это предстоит, коль доведется долгое время скрываться, прятаться… Да, воистину человек не знает своей судьбы!
Он уже стоял на балконе. Одно из освещенных окон было совсем рядом – на расстоянии вытянутой руки. Юлик уже протянул руку, чтобы легонько стукнуть в стекло. Но опять остановил себя. Вот уж воистину: обжегшись на молоке, дуешь и на воду! Все происшедшее с ним научило молодого человека осторожности. «Сначала загляну в окошко, это не трудно», – решил он.
Голубая, китайского шелка штора была матово-прозрачной. Юлик сразу увидел исправника и какую-то женщину – по-видимому, его жену. Она сидела на стуле, а Макаров что-то делал, склонившись над ней. У Юлика закружилась голова, холодные иголки мелко-мелко закололи в сердце. «Нет, нет! – испуганно вскрикнул он, мысленно, конечно. – Я просто обознался, эта штора – такая туманная, обманчивая…» Схватившись покрепче, на отлете, левой рукой за перила балкона, он всем телом подался вперед – к тому месту, где две половинки шторы неплотно сходились, оставляя заметную щель.
Женщина была привязана к стулу. Даже отсюда было видно, что веревки стянуты так туго, что она не может пошевелиться. Свободной оставалась лишь голова, но рот казался словно запечатан толстым жгутом материи. Макаров как раз завязывал у нее на затылке концы этого жгута, пропущенного между ее губ, вроде как удила у лошади. Рядом, на столе, – Юлик сразу его заметил, – лежал длинноствольный револьвер с большим барабаном.
Вдруг Макаров заговорил, и Юлик вздрогнул – так показалось ему это неожиданно.
– Ничего не происходит случайно, моя дорогая. Все было предопределено, все вело к тому, чтобы я стал наконец свободным. Я теперь это окончательно понял. Когда убил Любу, очень переживал. Потом, когда ты поставила меня перед необходимостью убить тебя, – тоже мучился. А теперь моя совесть спокойна. Так и должно было случиться, и я скажу тебе, почему! Впрочем, ты и сама знаешь. И ты права… Надя! Теперь она будет моей! Думаешь, она меня не любит? Любит, только сама еще этого не понимает. Ей и сейчас уже нравится, когда я беру ее за руку, нравится обнимать меня… Она восхищается мною! А когда я стану несчастным вдовцом, она станет жалеть меня, утешать. А от жалости до любви – всего один шаг. Я неотлучно буду рядом с ней, ведь мне так нужна будет дружеская поддержка! Наденька и сама не заметит, как жить без меня не сможет. Мы, конечно, выдержим срок траура… Кстати, наша общая любовь к тебе, наши общие воспоминания о тебе тоже станут нас сближать.
