Ирина Глебова - Пока не пробил час
– А не могло так быть, что любовник появился у нее еще раньше, при жизни мужа?
Петрусенко произнес эту фразу так, как фокусник говорит свое «Але оп!», вытаскивая из цилиндра за уши зайца. И глаза у него светились, как у человека, сделавшего необычное открытие… Что ж, Викентий Павлович всегда умел имитировать любые чувства!
– Ну, Викентий Павлович, у вас богатое воображение!
Макаров откинулся на спинку кресла, засмеялся. И в смехе, и в голосе его Петрусенко без труда уловил облегчение. «Значит, при муже любовника не было», – понял он. Но это было сейчас неважно, он преследовал совсем иную цель.
– Вот вы смеетесь, Анатолий Викторович, а напрасно… Говорят: чужая душа – потемки. Как бы вы ни были уверены, что хорошо знаете Савичевых, до конца ручаться вы ведь не можете. Не так ли? Тогда давайте допустим, что Любовь Лаврентьевна тайно встречалась с каким-то мужчиной еще при жизни мужа.
– Давайте допустим, – пожал плечами Макаров. – И что дальше?
– А дальше логика сама подсказывает: Савичева могла отравить мужа, чтобы освободить себя для любовника!
Теперь Макаров не сдержался, вскочил и прошелся по кабинету. Он смотрел на Петрусенко совершенно изумленными глазами.
– Ну, Викентий Павлович, у вас буйная… фантазия!
Он чуть запнулся, и Петрусенко мысленно засмеялся: он понял, какое слово чуть не сорвалось с языка у исправника – «буйное… помешательство»!
– Понимаю вас, Анатолий Викторович, понимаю! Ваши близкие друзья, и – такая мысль, такое допущение! Сердце не принимает! А вы отрешитесь от личного, давайте смотреть на факты как следователи… Ваш друг, отставной офицер, земский гласный Савичев – здоровый сорокашестилетний мужчина… Вдруг внезапно заболевает. Причем точный диагноз врачи не ставят – что-то там с печенью… Лечение не помогает, и вот, полгода не проходит – и он умирает. А у жены, как мы с вами уже допустили, есть любовник. И внезапная смерть мужа ей очень кстати – теперь она свободна, обеспечена, пройдет год траура, и можно проводить время с любовником, не таясь… Согласитесь, ситуация не то чтобы тривиальная, но и не слишком необычная!
– Отравить мужа – тривиально? Да и чем же могла Любочка, то есть Любовь Лаврентьевна, отравить мужа, чтобы он умер не сразу, а как бы от болезни?
– Этот вопрос не ко мне, – спокойно пожал плечами Петрусенко. – Хотя и я могу кое-что припомнить из криминальной истории отравителей. Помните знаменитое в свое время дело француженки Мари Лафарж – отравительницы мужа? Это – сороковые годы прошлого века.
– Я тогда не жил, – скупо усмехнулся Макаров.
– Я тоже… Но уже тогда судебные медики пришли к выводу, что малыми дозами мышьяка можно постепенно довести человека до смерти. Или немного позже, в шестидесятые годы, молодой врач – тоже, кстати, француз – умертвил свою любовницу дигиталином. В обоих случаях жертвы болели около месяца, прежде чем умереть.
– Владимир болел полгода, а то и больше! – тут же возразил Макаров, и Петрусенко показалось, что возразил слишком поспешно.
– Дорогой коллега! – воскликнул он с самым простодушным видом. – Да ведь и времени сколько прошло – полвека! Какие открытия во всех областях науки сделаны! Не сомневаюсь, что и в области токсичных веществ и ядов – тоже.
– Да откуда же было покойной Савичевой узнать про яды? – Теперь Макаров уже совсем не сдерживал раздражения. – Она ведь не медик!
Но Викентий Павлович словно не замечал его тона. Он игриво помахал в воздухе пальцем:
– Не скажите, Анатолий Викторович, не скажите! Любовь Лаврентьевна была женщиной образованной. А до замужества – актрисой в столичном театре, обширный круг знакомых имела, много ездила с гастролями… Я понимаю вас: вы защищаете доброе имя своих покойных друзей – это весьма похвально. Но разобраться во всем смогут только специалисты, химики и врачи.
– Это вы что же, на эксгумацию намекаете? – изумился Макаров.
– Подумываю об этом, – признался Петрусенко. – Окончательно еще, правда, не решил…
Макаров вновь прошелся по комнате, остановился, развел руками:
– Нет, Викентий Павлович, я отказываюсь вас понимать! Даже если согласиться с вами, принять эту версию – Любочка отравила мужа! – то и тогда не вижу смысла в подобном выяснении. Ведь оба уже мертвы! Зачем выяснять степень вины одного мертвого по отношению к другому мертвому?
Викентий Павлович, пока слушал исправника, раскурил свою трубочку и теперь, закинув ногу на ногу, блаженно сделал первую затяжку, выпустил первые колечки дыма.
– Э-э, нет, Анатолий Викторович, вот тут вы не правы! В расследовании убийства ничего не бывает лишним. Добравшись до причины отравления мужа, мы сможем выяснить личность любовника Савичевой. А он – в этом я все больше и больше убеждаюсь! – и есть наиболее вероятный убийца Савичевой. А ведь это – убийца и вашей жены! Вы, дорогой мой, должны быть как никто другой заинтересованы в его поимке!
Ах, как раздражает исправника его менторский, учительный тон! Это прекрасно, этого Петрусенко и добивался. Теперь, если он все правильно рассчитал, Макаров должен разыграть негодование, почти гнев. Что ж, хорошо известно: лучшая защита – нападение!..
Макаров остановился напротив него, сидящего, крепко расставив ноги, склонив голову. Среднего роста, с фигурой, одновременно изящной и мощной, с прищуренными глазами и крепко сжатыми зубами – так что обозначились скулы… «Красив, как демон, – мелькнула у Викентия Павловича мысль. – Невольно залюбуешься… А что ж тогда женщины…»
– Вы правы, Викентий Павлович, – произнес исправник ледяным голосом. – Убита моя жена, и я – лицо заинтересованное. Я так радовался, когда именно вас назначили вести дело. Ваша репутация, раскрытые вами преступления – все вселяло надежду! И что же? Время идет, вы что-то делаете, куда-то ездите… не знаю, может, это все и нужно, да только каковы результаты? Их нет! А теперь вы придумали, – извините, не могу сдержаться! – совершенно бредовую вещь! Эксгумацию! Для проверки невероятной и совершенно ненужной версии. Уж не хотите ли вы прикрыть этим свое бессилие? Тогда честнее будет признаться, что дело оказалось слишком трудным и вы не можете справиться с ним!
Окончание тирады Викентий Павлович выслушал уже поднявшись, чуть вскинув брови. На последних словах он вновь сделал затяжку, а когда Макаров умолк, тяжело переводя дыхание, – выпустил к потолку стайку дымовых колечек. Сказал задумчиво:
– Вас можно понять… Да, можно… А убийца – поверьте, он обречен и никуда не уйдет. Прощайте пока.
И вышел, очень аккуратно прикрыв дверь.
Оставшись один, Макаров резко прошел к своему столу, сел и стукнул двумя кулаками по крышке. Черт возьми этого следователя по особо опасным преступлениям! Зачем ему копаться в прошлом Савичевых – совершенная дурость! Ничего он там не обнаружит! А впрочем…
Макаров помотал головой: над переносицей нарастала, наливалась тяжестью привычная боль. Так всегда бывало, когда он испытывал сильное чувство – волнение, злость, унижение… или даже страсть… Зачем притворяться перед самим собой? Ведь говорила же ему Любка, стерва, – намекала как раз на то, что извела мужа. Прямо, правда, не признавалась, играла: может – да, а может – нет!.. Макаров вдруг, неожиданно для самого себя, улыбнулся, вспомнив тот разговор. А ведь это было совсем недавно, хотя теперь кажется – так давно!
Шла всего лишь первая неделя их связи. Такую всепоглощающую страсть Анатолий испытывал впервые. До женитьбы у него, разумеется, были женщины, но все так, больше из веселых домов да хористки, как и положено офицеру. А с тех пор как вернулся в Белополье и женился – ни разу Вере не изменял. И ему даже стало казаться, что так и должно быть: спокойная, необременительная любовь-дружба, когда к женщине испытываешь скорее нежность, чем страсть, а потом с легкой душой засыпаешь, прижавшись грудью к спине жены. Когда утром, при расставании, достаточно легкого пожатия руки, а вечером, при встрече, – легкого прикосновения губ к щеке… Но вот вернувшийся из Киева друг – Владимир Савичев – привез с собой жену – и что-то дрогнуло в Макарове. Что-то изменилось, но он далеко не сразу это по-настоящему ощутил.
Когда Савичев только знакомил их, Анатолий сразу подумал: «Эта женщина – не для него… Она принесет ему несчастье!» А когда, чуть позже, он поймал на себе взгляд новоиспеченной госпожи Савичевой, почему-то не сумел быстро и вежливо отвести глаза. И вновь мелькнула мысль, но теперь уже совсем неожиданная: «А вот для меня бы она была хороша!» Он сам себе удивился, усмехнулся: чего только не взбредет в голову! Хорошо, что за мысли человека не осуждают.
Теперь Савичевы и Макаровы дружили семьями, Вера и Любочка очень сблизились – просто неразлейвода! И то, что экзальтированная и восторженная Любочка временами, обхватив Анатолия за плечи, прижималась к нему, никого не смущало. Вот только он каждый такой раз ощущал, как внутри все напрягалось – словно получил удар хлыстом. И все чаще думал: «Ах, как жаль!..» И знал, чего ему жаль: и того, что женат, и того, что эта жгуче-притягательная женщина – жена лучшего друга. Но опять же, это были лишь мысли, о которых никто не знал, да он и сам не давал им воли.
