Золото Джавад-хана - Никита Александрович Филатов
* * *
Писатель Достоевский был игрок.
От квартиры редактора «Отечественных записок» Салтыкова, в которой хозяин принимал сейчас за картами своих приятелей, до Кузнечного переулка, где на углу Ямской улицы проживал теперь Федор Михайлович, тоже было буквально рукой подать.
Только вот за общим карточным столом их никто и никогда не видывал.
Несмотря на то, что в молодые годы Достоевский терпеть не мог преферанс — и вообще, сидение за картами называл не иначе, как «тупоумным препровождением времени» — страсть к игре настигла его уже в зрелом возрасте. В полном согласии с народной мудростью о том, что тот, кто не безумствовал в двадцать лет, тот совершает безумства в сорок… Осуждавший когда-то вполне невинную коммерческую игру, сам Фёдор Михайлович в определенный момент стал азартным приверженцем рулетки. Проигрываясь довольно часто в буквальном смысле до копейки, Достоевский был вынужден выпрашивать авансы и сочинять почти без передышки, под заказ, потому что иного способа выплатить долги не видел.
Как известно, все игры делятся на две категории — коммерческие и азартные. При азартной игре проигрыш или выигрыш определяются, в главной степени, случаем, а не мастерством игрока. А вот коммерческая игра, напротив — это такая игра, в которой выигрыш или исход игры зависят больше именно от мастерства игроков, а не от воли случая.
Так вот, один автор весьма остроумно заметил, что из Достоевского вышел игрок, а не любитель игры. Для него и сама по себе игра была важна, однако намного важнее был выигрыш — в отличие, скажем, от Афанасия Фета, Панаева, Салтыкова-Щедрина или Ивана Тургенева, которые в преферансе ценили возможности умственного состязания, а не рассматривали игру как источник дохода либо способ самоутверждения.
В общем, вместе Салтыков и Достоевский в карты не играли. Да и прочие стороны отношения между этими господами оставляли желать лучшего. Шапочно они были знакомы еще до осуждения Достоевского по делу о петрашевцах[20]. Однако настоящее их общение состоялось намного позже, когда Федор Михайлович издавал свой журнал «Время», а Михаил Евграфович под псевдонимом «Николай Щедрин» выступал у него в роли автора очерков и «драматических сцен».
Период сотрудничества, впрочем, продолжался недолго. Достоевский вернулся из ссылки православным монархистом, так что патриотический либерализм Салтыкова на долгие годы развел их по разные стороны литературных и политических баррикад.
Салтыков-Щедрин считал Федора Достоевского писателем, стремящимся продемонстрировать, будто «всякий человек — дрянь, и до тех пор не сделается хорошим человеком, пока не убедится, что он дрянь». Тот же, в свою очередь, писал о своем оппоненте: «Пусть хоть что-нибудь удастся России, или в чем-нибудь будет ей выгода, и в нем уже яд разливается…»
То, что для Щедрина было поиском путей выхода из общественного тупика, для Достоевского было трагедией: «Тема сатир Щедрина — это спрятавшийся где-то квартальный, который его подслушивает и на него доносит: а г-ну Щедрину от этого жить нельзя».
Довольно долго они поддерживали между собой только чисто формальные отношения — признавая, однако, взаимно литературный талант и незаурядное писательское мастерство. Некоторое новое сближение между писателями началось было в 1874 году, когда Салтыков-Щедрин подготовил к печати и опубликовал в «Отечественных записках» роман Федора Михайловича «Подросток» — но и это сближение было непрочным, закончившись вместе со смертью поэта Некрасова три года спустя. А не так давно господин Достоевский написал сатирический фельетон[21]. в котором едко пародировал манеру изложения и взгляды Михаила Евграфовича…
Одним словом, Салтыков-Щедрин Достоевский по меньшей мере недолюбливали один другого.
Однако даже такой искушенный знаток человеческой одержимости и порока, как Федор Михайлович, наверняка содрогнулся бы, если б услышал, о чем ведут речь едва ли не в двух шагах от него совершенно реальные прототипы описанных бойким пером Достоевского «нигилистов». По злой иронии судьбы, или по специальному замыслу, эти люди снимали квартиру в Кузнечном переулке, в том самом доме, что и создатель нашумевшего романа «Бесы», и даже по одной с ним лестнице. А разговоры их напрямую касались судьбы его давнего оппонента, редактора либеральных «Отечественных записок» Салтыкова — являясь, в определенном смысле, не более чем продолжением затянувшейся литературной дискуссии…
— Значит, Трепов по-прежнему никуда не выходит?
Доходные дома бывают в Петербурге очень разные. Одно дело, какая-нибудь ночлежка на Сенной площади — и совершенно другое дело, скажем, фешенебельное здание по Невскому проспекту. В некоторых домах имелось уже освещение газом, водопровод и даже паровое отопление. Однако подавляющее большинство столичных обывателей по-прежнему использовало керосиновые лампы, свечи и дрова. А общественное отхожее место для них было оборудовано в лучшем случае на лестничной площадке, а не во дворе.
Да и квартиры в одном и том же доме заметно различались между собой по цене, за которую их отдавали внаем — в зависимости от мебели, этажа, площади и количества комнат. Доходный дом вдовы купца 2-й гильдии, прусской подданной госпожи Клинкострем, к примеру, состоял из двадцати девяти квартир. В нем находились булочная, погреб, мелочная лавка. При доме было три сарая и две конюшни, так что считался он вполне приличным.
Популярный писатель Федор Михайлович Достоевский проживал в квартире номер 10. А на одном из верхних этажей, почти под самой крышей арендовало у хозяйки пару комнат с кухней пока что бездетное молодое семейство.
— Крайне редко. И, к сожалению, предугадать его планы практически нет возможности.
На столе были чай и баранки, и в этом простом угощении — как, впрочем, во всей обстановке квартиры, в одежде ее обитателей и даже в запахе крепкого табака — читалась благопристойная бедность, пытавшаяся не превратиться в нищету.
Главе семьи только недавно исполнилось двадцать два года, он обладал отменной выправкой кавалериста и атлетическим телосложением. Довольно смуглое лицо, волосы цвета воронова крыла и черные глаза делали его больше похожим на человека с востока или на кавказца, чем на природного русского. Товарищи по организации «Народная воля» и по боевой группе «Свобода или смерть» знали его под псевдонимом Семен. Поговаривали, что по происхождению он из дворян, а в революцию ушел, почти окончив курс военного училища — и даже некоторое время находился добровольцем на Балканах, в составе черногорской армии. Во всяком случае, известно было с достоверностью, что Семен участвовал в нескольких покушениях и террористических актах — в том числе и в убийстве шефа жандармов генерала Мезенцова.
— Тем не менее, с делом должно быть покончено.
Говорил Семен отрывисто
