Золото Джавад-хана - Никита Александрович Филатов
— Ваше сиятельство, не изволите ли пока суд да дело… Вот коньяк, есть ликеры… настойка…
— Ах, любезная Елизавета Аполлоновна, ну как вам не совестно? Мы ведь с прошлого раза еще уговаривались, чтобы обойтись без чинов, без титулования…
— Извините великодушно, Михаил Тариэлович!
Говоря по совести, госпоже Салтыковой не так уж и часто предоставлялась возможность общения накоротке с представителями высшей российской аристократии. Поэтому словосочетания вроде «ваше высокопревосходительство» или «ваше сиятельство» по отношению к собеседнику, прежде всего остального, ласкали ее собственный слух.
— Что же до вашего предложения… отчего же, конечно! Коньяк…
— Вот, прошу вас, пожалуйте…
— Кое-кто у нас — представляете? — пьет его теперь даже с лимоном… а я нет, все никак не могу приучиться…
— Вам добавить воды, граф?
— Нет, не стоит, спасибо…
С тех пор, как лет восемь назад на французские виноградники напала прожорливая филлоксера, настоящий коньяк почти исчез из обихода. В первую очередь пострадали молодые сорта, предназначенные для массового потребления. Зато выдержанные спирты, которые сохранились в погребах, еще более подскочили в цене и стали использоваться исключительно для особых, торжественных случаев. Коньяк стали пить в чистом виде или использовать только для эксклюзивных, самых дорогих коктейлей. А содовой водой вместо французского коньяка стали разбавлять виски — как дань новой моде на все шотландское, включая романтическую литературу.
Рюмки были наполнены, и как раз в этот момент появился хозяин:
— Добрый вечер… простите, дорогой мой Михаил Тариэлович!
Он с радостью пожал протянутую гостем руку:
— Увлекся так, что силы не было оторваться. Ну, право слово, обо всем на свете забыл…
К явному и почти не скрываемому неудовольствию супруги Михаил Евграфович то ли просто запамятовал, то ли не посчитал обязательным переодеться — на нем был все тот же домашний сюртук, в котором он весь день отработал у себя в кабинете.
— Ах, вы, значит, все бичуете пороки власти? Изобличаете нас, недостойных чиновников?
— Вас лично, граф — нет, никогда! — ответил искренне и сразу Салтыков. — А недостойных — да… стараюсь в меру сил.
— Ты, милый, будешь коньяку? — на всякий случай уточнила Елизавета Аполлоновна.
— Пожалуй, что… налей, конечно! — кивнул хозяин, спохватился и все-таки задал вопрос: — Как добрались, Михаил Тариэлович? Благополучно ли? Что в Харькове?
— Что в Харькове? Да, сударь мой, как и везде, в любом конце империи… пьют и воруют!
— Ну, что уж тут поделаешь! Когда и какой бюрократ наш не был убежден, что Россия есть пирог, к которому можно свободно подходить и закусывать? — пожал плечами Салтыков.
— А вы, граф, наверное, в Петербург по железной дороге приехали? — не очень кстати, как это с ней часто происходило, поинтересовалась хозяйка.
— Да, сударыня, через Москву… и вот вам, кстати, живейшее подтверждение метких слов Михаила Евграфовича о том, что во всех странах железные дороги для передвижения служат, а у нас сверх того и для воровства. Только представьте себе, на вокзале…
Однако в следующее мгновение рассказ его сиятельства прервал колокольчик, настойчиво прозвеневший в прихожей.
— Ах, это генерал Федор Федорович! — встрепенулась хозяйка. — Наконец-то…
Бывший обер-полицмейстер и градоначальник Петербурга Федор Трепов появился в гостиной у Михаила Евграфовича на правах довольно близкого приятеля и соседа — то есть без доклада. Жил он на втором этаже, занимая квартиру под Салтыковыми, и поначалу такое соседство пришлось крайне не по душе популярному писателю, кумиру прогрессивной молодежи.
— Что я с ним буду говорить? — жаловался Михаил Евграфович знакомым. — Он литературой никогда не занимался, я по полиции никогда не служил, что же у нас общего? Они, как выйдут в отставку, так в оппозиционном направлении начинают думать и начнут захаживать, воображая, что стали интересны и что нечто общее у нас есть. Нисколько он мне не интересен, и ничего общего у нас нет, ничего!
Впрочем, довольно скоро Салтыков накоротке сошелся с Федором Федоровичем — и не в последнюю очередь на почве общей приверженности к игре в преферанс, а в разговорах с теми же знакомыми характеризовал его теперь как «прелюбопытного типа» и «настоящего полицейского». В свою очередь, генерал, несмотря на отсутствие настоящего образования, любил литературу и уважал писателей. Вынужденный когда-то осуществлять надзор за бывшим каторжником Достоевским, он просил у шефа жандармов Николая Мезенцова надзор этот снять, так как «во все время… он оказывался поведения одобрительного».
Помимо общего увлечения преферансом, существовало еще одно обстоятельство — впрочем, мало кому теперь достоверно известное — которое послужило довольно скорому сближению этих соседей по дому. Дело в том, что родословная у них обоих, с точки зрения светского общества, далеко не была безупречной. Федор Федорович, к примеру, считался внебрачным сыном директора городов Павловска и Гатчины действительного статского советника Штенгера и формально происходил из обер-офицерских детей лютеранского вероисповедания. В свою очередь, и мелкопоместная дворянская семья, в которой родился Михаил Евграфович, несмотря на громкую фамилию, ни в каком, даже отдаленном, родстве со знаменитыми аристократами Салтыковыми не состояла, из-за чего даже некогда было поставлено под сомнение его право на поступление в Царскосельский лицей.
— Добрый вечер, мадам… господа!
— Проходите, прошу… проходите, присаживайтесь!
— Рад увидеть вас в добром здравии, Федор Федорович!
— Да уж какое тут здравие, Михаил Тариэлович… помилосердствуйте…
Отставному петербургскому градоначальнику пошел уже восьмой десяток, однако выглядел он еще старше своих лет. И причиной этому были не долгие годы боев и военных походов. И даже не тяжкое пулевое ранение, полученное Федором Федоровичем в позапрошлом году как результат покушения некой девицы Засулич — ранение, которое превратило его прежде времени в инвалида. Много больше состарил заслуженного генерала совершенно постыдный и несправедливый судебный процесс над стрелявшей в него террористкой и последовавший затем оправдательный вердикт господ присяжных заседателей.
— Прикажете подать закуски, господа?
— Да, Бетси, милая, конечно же, распорядись.
…Вместе с первою рюмкой французского коньяка граф закончил прервавшийся появлением Федора Федоровича рассказ — о некоем наглядном и возмутительном случае, который приключился с ним по пути из Москвы в Петербург. Издатель, публицист и профессиональный литератор, Михаил Евграфович давно привык к тому, что поделиться с ним подобными анекдотами относительно окружающей жизни почитал за право и обязанность едва ли не каждый из его приятелей или знакомых. Иногда эти истории оказывались вполне характерными, иногда — любопытными, а некоторые из них даже впоследствии находили свое отражение на страницах «Отечественных записок» или же книг Салтыкова.
— Вот и получается, по современному убеждению, — подвел итог Лорис-Меликов, — что не
