Золото Джавад-хана - Никита Александрович Филатов
Кавалер в котелке как-то уж чересчур торопливо простился со своей барышней и теперь быстрым шагом переходил через линию конно-железной дороги. В этом, собственно, не оказалось бы ничего удивительного — может быть, застоявшемуся на холодке ухажеру внезапно приспичило по нужде, или на горизонте возник очень строгий папаша, который оберегал свою дочь от соблазнов. Но, в свою очередь, как ни странно, и барышня вовсе не скрылась за дверью парадного входа, а направилась, аккуратно переступая по снегу, на Невский проспект.
Впрочем, старшему дворнику дела до этого не было.
А вот на физиономии лоточного торговца, который, оказывается, внимательно наблюдал за происходящим, появилась серьезная озабоченность. Несколько раз он переводил взгляд с девицы на удалявшегося молодого человека и обратно, однако потом, видимо, принял решение. Подождав, пока барышня скроется за углом и свернет в направлении Аничкова дворца, уличный книгопродавец подскочил к одиноко скучавшему «ваньке». Не говоря ни единого слова, он закинул в пролетку свой короб с дешевой литературой. Затем бесцеремонно вытащил из-под полога купеческий теплый картуз и сменил драный зимний кафтан на полушубок довольно пристойного вида.
Преобразив, таким образом, до неузнаваемости свою внешность, странный «лоточник» показал извозчику на удаляющуюся спину молодого человека в котелке, о чем-то распорядился — и только потом, то и дело срываясь на бег, поспешил вслед за барышней. А нисколько не удивленный таким оборотом событий извозчик кивнул, приосанился и погнал свою лошадь вслед за объектом наружного наблюдения…
Михаил Евграфович Салтыков любил, чтобы зимой в кабинете было жарко натоплено.
«…На днях у нас обыватель один с теплых вод вернулся, так сказывал: так там чисто живут, так чисто, что плюнуть боишься: совестно! А у нас разве так возможно? У нас, сударь, доложу вам, на этот счет полный простор должен быть дан!»
Салтыков пробежался глазами по тексту и взял новый лист: «Сделать подлость с тем, чтобы при помощи ее превознестись — полезно; но сделать подлость для того, чтобы прослыть только подлецом — просто обидно. Но каким тонким чутьем нужно обладать, чтобы, совершая полезные подлости, не обременять себя совершением подлостей глупых и ненужных!»
Он задумался. Отложил перо и передвинул поближе номер «Отечественных записок», раскрытый на своей же собственной статье: «Нельзя быть патриотом и проходимцем ни в одно и то же время, ни по очереди, то есть сегодня патриотом, а завтра проходимцем. Всякий должен оставаться на своем месте, при исполнении своих обязанностей…
Почти на каждом шагу приходится выслушивать суждения вроде следующих: «правда, что N ограбил казну, но зато какой патриот!» или: «правда, что N пустил по миру множество людей, но зато какой христианин!» — и суждения эти не только не убивают нашу совесть, но даже не удивляют нас…»
Михаил Евграфович помедлил, отыскивая нужные слова, и сделал на полях короткую пометку: «Если в России начинают говорить о патриотизме, знай: где-то что-то украли!»
Квартира, которую занимала семья Михаила Евграфовича Салтыкова, состояла из девяти комнат. Однако сам он здесь обитал, главным образом, в кабинете, который отличался замечательною простотой — но при этом был теплым, вместительным и удобным. От потолка до пола высились библиотечные шкафы, простенки занимали столы с книгами, так что даже лиловых обоев почти не было видно. Мебель стояла мягкая, крытая темным сафьяном, и посредине кабинета, подальше от окна и от наружной стены, находился большой письменный стол, постоянно заваленный разного рода литературой, брошюрами, корректурами и рукописями. Перед столом — рабочее кресло хозяина, знаменитого литератора и многолетнего редактора популярнейшего в России журнала.
Из украшений в кабинете были, пожалуй, только портреты жены и детей, бюст самого господина Салтыкова и его же портрет, написанный художником Крамским.
Какой-то особенной роскошью не отличалась и прочая обстановка в квартире. Дверь соединяла кабинет с небольшой полутемной передней, из которой можно было попасть непосредственно в залу — довольно большую комнату с тремя окнами на улицу и с мебелью, обитой синим шелком. Помимо гостиной в квартире имелась столовая — мрачноватая, с одним окном во двор — а также узкий длинный коридор, из которого можно было попасть в спальню Салтыковых, в детские комнаты или в ванну. В конце коридора находилась, конечно же, кухня, при которой постоянно жила чухонка со своей помощницей, довольно плохо говорившие по-русски.
«…Молчать — это целое занятие, целый умственный процесс, особливо если при этом имеется в виду практический результат… В настоящее время, в видах политического равновесия, именно только такие люди и требуются, которые умели бы глазами хлопать и губами жевать».
Из передней послышался перезвон дверного колокольчика, но Салтыков никак не мог оторваться от работы над заметками для очередных глав романа[16].
«…B сих стеснительных обстоятельствах в особенности важны помощь и присутствие друга. У друга во всех подобного рода вопросах имеется в запасе и совет, и слово утешения. Возьмите, например, такой случай: вы идете по улице и замечаете, что впереди предстоит встреча, которая может вас скомпрометировать. Вы колеблетесь, спрашиваете себя: следует ли перебежать на другую сторону или положиться на волю Божию и принять идущий навстречу удар? Вот тут-то именно и приходит на помощь друг…» — записал Михаил Евграфович, по обыкновению, быстрым, решительным почерком.
— Барин, позвольте к вам…
На пороге рабочего кабинета возникла горничная девушка, которую, кажется, звали Полина. Или, может быть, Пелагея. Служила она у Салтыковых не так давно, поэтому Михаил Евграфович не дал себе труда запомнить ее имя.
— Барыня Елизавета Аполлоновна велели доложить, что пришел граф Лорис-Меликов.
— Передай, что сейчас же буду.
— Но барыня Елизавета Аполлоновна велели…
— Пошла вон… и дверь закрой!
По совести говоря, Михаил Евграфович был грубоват с прислугой. В особенности, когда сочинял что-то новое или же редактировал рукопись, а также во время мучительных приступов ревматизма.
То есть практически постоянно.
«…Ежели возможность убежать еще не исчезла, он скажет: улепетывай скорее! Если же время ушло, он предостережет: не бегай, ибо тебя уж заметили, и, следовательно, бегство может только без пользы опакостить тебя! И, наконец, ежели и за всеми предосторожностями без опакощения обойтись нельзя — он утешит, сказав: ничего! в другой раз мы в подворотню шмыгнем!
Таковы друзья… конечно, ежели они не шпионы».
— Однако, сударь мой, это вовсе уже неприлично!
Госпожа Салтыкова, заявившаяся в кабинет почти сразу же вслед за горничной, выглядела не на шутку сердитой. При этом, однако, она была вынуждена произносить свои упреки так, чтобы голос ее по случайности не достиг ушей гостя:
— Его сиятельство только что в
