Золото Джавад-хана - Никита Александрович Филатов
Вот как раз такой старший дворник стоял сейчас возле двери доходного дома вдовы господина Красовского[13], наблюдая за тем, как двое молодых помощников разгребают лопатами выпавший снег. На груди его красовались начищенная бляха с номером и специальный свисток, а лицо и фигура отчетливо выражали глубокое осознание собственной значимости и ответственного отношения к делу.
Ну, казалось бы, что же особо почетного в том, чтобы присматривать за опорожнением отхожих мест и своевременной уборкой лошадиного навоза с улиц города? Однако вскоре после покушения на Государя императора, еще в 1866 году все домовые дворники, по сути, превратились во вспомогательных служащих министерства внутренних дел. Были утверждены «Правила о заявлении полиции о прибывающих в дома С. Петербургской столицы и выбывающих из оных», согласно которым дворникам вменено было в обязанность безотлагательно сообщать в так называемую «адресную экспедицию» о новых жильцах или постояльцах. Причем, в случае нарушения этих правил, за каждого из «открытых незарегистрированных» лиц домовладельцу или управляющему грозил очень внушительный штраф — до пяти рублей в сутки. Дворникам полагалось немедленно извещать полицию не только обо всех чрезвычайных происшествиях, но и о «подозрительных в домах сходбищах» разного рода. А также наблюдать за тем, чтобы «в домах и в иных помещениях злоумышленники не могли заводить тайные типографии, держать взрывчатые вещества, оружия и склады противоправительственных изданий, а также устраивать приспособления для совершения преступлений с политическою целью».
Более того, после очередного покушения на Государя Императора, весной 1879 года в столице Российской империи, а также в некоторых других губерниях было введено военное положение. И в обязанность дворникам вменили «наблюдать, чтобы не было нигде наклеиваемо объявлений, афиш и т. п. без предъявления надлежащего на то разрешения; наблюдать, чтобы по мостовым, бульварам и тротуарам не было разбрасываемо как объявлений, афиш или подметных писем, так и предметов, могущих причинить вред». Для домовых дворников ввели сменное круглосуточное дежурство, выдали им свистки на цепочке и металлические нагрудные бляхи — после чего предоставили право тащить в околоток любых подозрительных, не исключая даже трубочистов, водопроводчиков или полотеров… Каждый дворник обязан был выучить назубок, кем, какие, когда подаются сигналы. Например, дважды коротко полагалось свистеть, чтобы вызвать подмогу. А вот если пришлось бы преследовать вора или какого-нибудь, прости Господи, нигилиста — дворник должен свистеть непрерывно, пока не услышат…
Без сомнения, поданный в этом квартале тревожный сигнал, прежде всех бы донесся до городового, постоянно дежурившего на пересечении двух проспектов — между новой гостиницей, которая принадлежала теперь купцу 1-й гильдии Ушакову, и знаменитым рестораном «Палкинъ»[14]. Городовой этот по фамилии Рябоконь записался по вольному найму в полицию из отставных пехотных унтер-офицеров. И похож он был на дворника из доходного дома Скребницкой, если не как родной брат, то, по меньшей мере, как близкий родственник — такой же бородатый, солидный и преисполненный чувства собственного достоинства. Разве что вместо лопаты или метлы имелись при нем тяжеленная шашка-»селедка» и армейский револьвер системы «Смит энд Вессон».
…До конца дежурства оставалось еще предостаточно времени. Городовой Рябоконь поправил форменный башлык и в очередной раз посмотрел на уличного книготорговца — очень плохо и бедно одетого парня лет двадцати, который уныло прохаживался неподалеку со своим лотком в надежде на случайных покупателей.
Вообще-то, лоточника следовало прогнать, дать ему по шее пару раз. Или доставить в участок для составления протокола. В столице строго оговаривалась запрещенная для торговли вразнос территория, которая включала в себя почти весь центр Санкт-Петербурга — причем всем, без исключения, продавцам было категорически запрещено назойливо приставать к проходящим и, напротив, вменялось в обязанность платить сбор в городскую казну.
Разумеется, сосредоточием всякого рода торговли, включая торговлю печатной продукцией, в Санкт-Петербурге считался, конечно же, Невский проспект — если даже не принимать во внимание множество дорогих магазинов. Например, место возле Городской думы облюбовали лоточники средней руки, у которых можно было приобрести книги самой различной направленности — и не только православные календари, жития святых или подобную духовную литературу, но также недорогие, так называемые «народные» или «копеечные» издания, порой более чем сомнительного содержания. Из-под полы продавались тут даже «французские», то есть порнографические, романы, и запрещенная политическая литература. Говорят, что существовало даже некое негласное разделение территории вокруг Невского проспекта — одно время иностранную книгу можно было встретить исключительно у лоточников к северу от Мойки, а русскую — на противоположной стороне реки. Большой выбор разнообразной литературы на любой кошелек или вкус был представлен, например, в Апраксином дворе, где находились для этого специально оборудованные книжные лавки.
Тем не менее, помимо книгопродавцев, имевших постоянное место торговли, существовало и множество тех, кто по разным причинам был вынужден зарабатывать на кусок хлеба собственными ногами — например, так называемые «ходебщики», разносившие мешки с литературой по квартирам и предлагавшие свой товар за самую скромную цену. Или «золоторотцы» — как правило, это были спившиеся до нищеты люди, которые норовили украсть или выпросить где-нибудь старую, рваную книжку, чтобы затем перепродать ее в кабаке совсем уже за гроши или за рюмку водки.
А вот с переносного лотка или короба книги в Санкт-Петербурге продавали нечасто, да и то, большей частью, поблизости от гимназий, полковых офицерских казарм или учебных заведений. Гонять оттуда продавцов никто особо не старался. Вот и городовой не стал усердствовать — тем более что, судя по всему, день для уличного книгоноши и так выдался неудачный.
«Хорошо, если на пятачок наторговал, — подумал Рябоконь. — Ему бы отойти в другую сторону, к Екатерининскому институту…»
Рябоконь вспомнил, как в их родную деревню когда-то заглядывали офени — бродячие книгоноши, которые так же вот продавали портреты фельдмаршалов и генералов, ярко раскрашенные лубки, ленты, всяческую галантерею и прочее. Потом едва заметно покачал лохматою папахой, будто бы отгоняя воспоминания детства, которые способны были помешать исправному несению службы, по-строевому повернулся через левое плечо — и принялся смотреть в другую сторону…
Хотя незадачливый книгопродавец, кажется, и сам уже удостоверился в полной коммерческой несостоятельности своего занятия. На него самого и на его товар давно уже никто не обращал внимания: ни обитатели здешних доходных домов, ни проходящая мимо публика, ни даже, вон, господин городовой на перекрестке. Разве что время от времени фыркала и косила на уличного торговца большой подслеповатый глаз вечно голодная старая лошадь.
Лошадь была запряжена в пролетку грязно-желтого цвета. Сам извозчик, привычно
