Фрэнк Толлис - Смертельная игра
Оба замолчали.
— Ты упомянул того слесаря… — наконец проговорил Либерман. — Удалось узнать о нем что-нибудь еще?
— Да, хотя это не имеет прямого отношения к делу. Он странный человек, а его профессия неизбежно вызывает подозрения. Но…
— Ты все равно думаешь, что он не мог этого сделать?
Райнхард покачал головой.
В дверь осторожно постучали. В комнату вошел Эрнст.
— Извините за беспокойство, сэр, но пришел помощник инспектора Райнхарда. Он говорит, что у него срочное дело.
— Тогда проводите его сюда, — вставая, сказал Либерман.
— Вечно у них что-нибудь! — проворчал Райнхард. — Не надо было мне говорить им, где я буду. — Он встал, подошел к камину и облокотился на каминную полку. Через несколько мгновений появился Эрнст в сопровождении Хаусмана.
— Господин доктор, инспектор Райнхард. — Молодой человек поклонился.
Слуга незаметно вышел, прикрыв за собой дверь.
— Хаусман, что еще случилось? — Райнхард не мог скрыть своего раздражения.
— Извините, что побеспокоил вас и господина доктора, но только что случилось нечто, о чем, я подумал, вам следует знать.
— Ну, и что это?
— Отто Браун, сэр. Он пришел в участок на Гроссе-Сперлгассе. Сам сдался в руки полиции, объяснив, что хочет помочь нам разгадать эту загадку.
Райнхард помолчал, затем вытащил изо рта почти выкуренную сигару и бросил ее в огонь.
— Мне пришлось действовать по своему усмотрению, господин инспектор, потому что я не нашел старшего офицера. Надеюсь… — Либерман поднял руку, показывая, что ему не нужно оправдываться.
— Итак… — сказал Райнхард, раздувая щеки и безуспешно пытаясь найти слова для выражения своего удивления.
39
— Извини, Штефан, — сказал Либерман, наклонившись вперед и принюхиваясь к лацканам пиджака Каннера. Каннер смущенно поежился.
— Что? — спросил Каннер.
— Ничего.
— Так и должно быть. Этот костюм сегодня утром принесли из химчистки, и рубашка свежая — они даже не находились рядом с другими моими вещами.
— Отлично. Ты готов?
— Да, — ответил Каннер, хотя голос его выдавал крайнюю неуверенность.
Либерман положил Каннеру руки на плечи и дружелюбно его тряхнул.
— Все будет хорошо. Верь мне.
Он открыл дверь перед Каннером, который неохотно вышел в коридор, который заканчивался мрачной каменной лестницей.
— Я попросил сестру Рупиус встретить нас в девять тридцать, — сказал Либерман, когда они стали подниматься по ступенькам вверх.
— Макс, если ты своим экспериментом поставишь меня в глупое положение, я рассчитываю на компенсацию.
— Ужин в «Бристоле».
— Согласен.
— Но ты не попадешь в глупое положение.
Поднявшись на третий этаж, они преодолели узкий проход, ведущий к смотровым кабинетам.
— Сюда, — сказал Либерман. Остановившись, он посмотрел на часы. — Мы опоздали. — Повернув ручку, он распахнул дверь.
В комнате были сестра Рупиус и мисс Лидгейт.
Сестра встала:
— Доктор Либерман, доктор Каннер.
Она слегка покраснела.
— Доброе утро, сестра Рупиус, — сказал Либерман. — Мисс Лидгейт, доброе утро. — Повернувшись и указав на своего друга, Либерман продолжал: — Мисс Лидгейт, вы наверняка помните моего коллегу, доктора Штефана Каннера.
Англичанка посмотрела на Каннера прозрачным взглядом.
— Я не помню, чтобы нас представляли друг другу.
Каннер слегка поклонился и осторожно приблизился, не спуская глаз с пациентки.
— Доктор Каннер посмотрит ваше горло, — сказал Либерман. — У него большой опыт в лечении кашля и болезней бронхов, возникших на нервной почве. Для меня очень важно его мнение.
Либерман сделал шаг назад, оставив Каннера одного рядом с пациенткой.
— Как вы себя чувствуете сегодня, мисс Лидгейт? — осторожно спросил Каннер.
Подняв голову, Амелия Лидгейт смотрела в ярко-голубые глаза доктора.
— Мне кажется, доктор Каннер, что мое состояние ничуть не изменилось.
— Понятно, — сказал Каннер, осторожно подходя к ней еще ближе. В это время мисс Лидгейт подняла левую руку, и Каннер немедленно остановился. Пациентка закашлялась, прикрыв рот рукой. Каннер оглянулся на Либермана, который коротко кивнул, убеждая своего друга продолжать. Каннер глубоко вздохнул и придвинул к пациентке деревянный стул.
Усевшись напротив девушки, Каннер улыбнулся и сказал:
— Не могли бы вы открыть рот, мисс Лидгейт. Как можно шире, пожалуйста.
Девушка открыла рот, и Каннер начал рассматривать ее горло.
— А сейчас, развернитесь, пожалуйста, к окну и откиньте голову немного назад… Хорошо. Скажите: «А-а-а-а».
Амелия Лидгейт все исполнила.
Каннер подвинул свой стул ближе, беспокойно косясь на непредсказуемую правую руку пациентки. Он открыл свой медицинский саквояж и вытащил маленькую лопаточку.
— Сейчас может быть немного неприятно, — предупредил он и прижал лопаточкой ее язык.
— Не могли бы вы покашлять?
Она кашлянула.
— Еще раз, чуть громче. Спасибо.
Он вытащил лопаточку и отдал ее сестре Рупиус. Снова потянувшись к портфелю, он вытащил стетоскоп.
— Наклонитесь вперед, пожалуйста.
Каннер встал и начал прослушивать Амелию, прося при этом пациентку покашлять или глубоко вдохнуть.
— Очень хорошо, — сказал он наконец, убирая стетоскоп. Сестра Рупиус протянула ему лопаточку, которую предварительно тщательно продезинфицировала и вытерла. Он положил инструмент обратно в саквояж и закрыл застежку.
— Спасибо, — сказал он. Затем, повернувшись к Либерману и взяв свой саквояж, он добавил: — Осмотр окончен, — и с облегчением улыбнулся.
— Сестра Рупиус, — сказал Либерман, — проводите, пожалуйста, мисс Лидгейт обратно в палату.
Сестра улыбнулась и развернула коляску мисс Лидгейт.
Либерман открыл перед ними дверь и сказал своей пациентке:
— Я приду через несколько минут, мисс Лидгейт, как только поговорю с доктором Каннером.
Он закрыл дверь.
— Итак, — сказал Каннер. — Это очень интересно, странно, я бы даже сказал.
— Вот видишь? Я же говорил тебе, что все будет хорошо.
Каннер покачал головой.
— Значит, все это было из-за моего одеколона?
— Да. У министра Шеллинга точно такой же.
— Министр Шеллинг?
— Да, Штефан, человек, который пытался ее изнасиловать.
40
Козиму фон Рат поразила перемена во внешности фрау Хёльдерлин. Она выглядела намного моложе. Ее волосы были окрашены в рыжий цвет, заплетены и заколоты наверх большим черепаховым гребнем. На ней было элегантное алое тюлевое платье и светло-коричневые замшевые туфли, идеально сочетающиеся с чулками. Но общее впечатление от этой перемены портило ее постоянное нервное моргание.
— Он странный человек, — сказала Козима, — это несомненно. Но я боюсь, что он еще и плохой человек.
Фрау Хёльдерлин предложила наследнице еще чаю и пирожное «Гугельхупф», от которого та вежливо отказалась.
— Это было очень вкусно, Доротея, но я не смогу больше проглотить ни крошки.
И, подтверждая свои слова, она положила руку на свой толстый живот.
Фрау Хёльдерлин кивнула.
— Должна признаться, — сказала она, — я всегда чувствовала себя немного неловко в присутствии графа.
— А что вам о нем говорили? — спросила Козима, небрежно поглаживая подлокотник дивана, обитого цветастым ситцем.
Фрау Хёльдерлин наклонилась вперед.
— Конечно, я слышала какие-то сплетни. Я уверена, что это ерунда, но говорят… — Она дважды моргнула. — Что он убил своего отца, чтобы унаследовать поместье, а потом промотал все семейное состояние.
Козима засмеялась.
— Он действительно плохой человек, но не думаю, что он убил бы собственного отца. Старый граф умер от туберкулеза, его никто не убивал.
— Но откуда вы это знаете?
— У моего отца кое-какие дела в Венгрии — несколько ферм, фабрика и кое-какая собственность в столице. Он поддерживает близкие отношения с графом Чертегом, имение которого недалеко оттуда.
Козима сделала паузу.
— И? — спросила фрау Хёльдерлин, показывая, что она с нетерпением ждет продолжения.
— В этих слухах, — сказала Козима, — есть доля правды. Несомненно, граф Заборски вел беспутную жизнь. Он почти не бывал в имении и не проявлял никакого интереса к управлению им, а все свое время проводил в Пеште в компании певичек и разных бездельников. Говорили, что граф увлекается театром, но его, скорее, интересовали молоденькие актрисы…
Фрау Хёльдерлин вспомнила, как граф брал руку фройляйн Лёвенштайн и на некоторое время задерживал свои губы на ее тонких бледных пальцах.
— Но, возможно, я несправедлива к нему, — продолжала Козима. — Он так любил театр, что тратил довольно много денег на третьесортные труппы, которые быстро разорялись. Поэтому я думаю, что он делал это не только ради актрис, знакомство с которыми не требовало таких больших вложений.
