Танец фавна - Елена Бриолле
Подруги прошли мимо прилавков с золотыми надписями на черном фоне. Чего на этом этаже только не было! Шерсть, драп и фланель, индийские ткани, подкладочные, хлопчатобумажные ткани, скатерти, полотенца, платки, сорочки, галстуки, ленты, перья и цветы, посуда и украшения, часы и игрушки, и шляпы, шляпки и шляпочки самых невероятных форм и размеров. Подруги мерили шляпки, и череда зеркал словно впитала в себя все тревоги и грусть, скопившуюся на сердце у девушек. Настоящая парижанка всегда знает, что новая шляпка лучше любого врача, лечащего нервы!
Счастливые и беззаботные, они повесили легкие картонки с покупками на руки и уже собирались отправиться в обратный путь по галереям Bon marché, как Люси вспомнила о том, о чем до сих пор не спросила Николь.
– Ты ведь работала продавщицей в отделе перчаток… – начала она издалека.
– Да, но туда я не пойду. Не хочу видеть сама знаешь кого.
Николь вынуждена была уйти с работы из-за сына заведующего отделом женских сумок, который воспылал к ней неплатонической любовью.
– Нет, там же рядом и обувные отделы, верно? – не унималась Люси. – У меня Броня Нижинская уже неделю просит посоветовать ей хорошего мастера, чтобы заказать обувь по ноге для нее и брата. Свои пуанты она обычно десятками получает из Италии, а городские туфли хочет купить в Париже, чтобы успеть еще после сезона пару дней погулять по городу как туристка. Но Броня боится идти к непроверенному сапожнику. Они же артисты балета, для них обувь – три четверти наряда!
– Все понятно… Дай подумать… Слушай, я могу познакомить тебя со своим другом Кристианом! Он уже пять лет работает продавцом обуви на втором этаже.
– Но мне ведь нужен не только мужской отдел, – замялась Люси.
– Кристиан делает замеры по ноге и знает самых лучших сапожников Парижа! Он нам точно поможет!
– Николь, ты моя спасительница!
Чудо
Комар не помнил себя от счастья. Как много разгоряченных тел сидит сегодня в зале, и никто не двигается! Он сорвался вниз с галерки и, пролетая мимо зрителей первого яруса, почувствовал, что что-то не так.
Дамы вытянули по струнке спины, а кавалеры, словно боясь потерять наклеенные на лицо усы и бакенбарды, запрокинули головы назад и напряженно вдавливали в кожу свои монокли. После третьего звонка прошло уже пять минут. Свет выключили, но спектакль все еще не начинался.
Спускаясь в партер, комар услышал собственное жужжание и затрепетал. В его маленькой головке возникло сомнение: «А что, если это не люди, а автоматы или восковые фигуры?» Бедному насекомому уже доводилось за его короткий век видеть и те, и другие, поэтому он закружился еще быстрее. Надо было выбрать жертву и прояснить наконец, что это за нелепица. Обычно в такие дни публика громко болтала и размахивала своими белыми перчатками-убийцами, от которых комар увиливал, регулярно взмывая под потолок. А сегодня…
Сегодня все ждали одного: выйдет ли на сцену Нижинский со своим «Послеполуденным отдыхом фавна» или представление начнется сразу со второго балета? Дирижер смотрел за кулису и ждал знака от Дягилева, но русский импресарио не появлялся.
Габриэль Астрюк сидел, как приклеенный к своему креслу, и соображал, какая речь может спасти сегодняшний вечер и русский сезон этого года. Он думал о своем будущем новом театре на Елисейских Полях и о том, что там никаких подобных скандалов не предвидится. Наоборот, там все будет идти по плану. По плану Габриэля Астрюка. Новый театр привлечет новую публику, и никому уже не придется волноваться по поводу сборов.
Занавес дрогнул, но знака дирижеру никто не подавал. Вместо Дягилева через дырочку в кулисе в зал пристально смотрел в бинокль сыщик Ленуар. Он приказал одеть гвардейцев во фраки и рассадить на откидные места по всему театру. И теперь их макушки торчали над декольте благородных дам, создавая ритмический узор. Турно смотрел в такой же бинокль на переодетую армию бравых военных сверху, из императорской ложи. Все было тихо. Никаких видимых угроз.
Комар покружил еще немного, потом еще немного и в конце концов спикировал дирижеру на ухо. Он ведь самый чувствительный к звукам в этом зале! Если даже дирижер никак не отреагирует на укус, тогда комар оставит странный театр в покое и полетит прочь.
Дирижер непроизвольно вздрогнул и – хлоп! – чуть не прибил насекомое правой рукой. Палочка взметнулась, и оркестр заиграл «Прелюдию к «Послеполуденному отдыху фавна». Занавес медленно поехал вверх. На сцене сидел он. Вацлав Нижинский.
Подоспевший к поднятию занавеса Дягилев перекрестился.
– Это судьба, – сказал он Ленуару. – Это чудо, свершилось чудо. Я ведь не подавал знака для начала спектакля, я сомневался, а не нужно было сомневаться! С нами Бог, мсье сыщик!
Ленуар промолчал в ответ, но удвоил бдительность и так же тщательно, как и раньше, продолжил прочесывать взглядом зрительный зал.
Хорошо, что во время танца никто не поет, как в опере. Зрители слушают музыку, смотрят на движения танцовщиков… Они должны сами считывать смысл происходящего. Здесь им не будут суфлировать ненужные реплики персонажей. Язык артистов балета – это язык тела, язык движения. Далеко не все танцовщики им владеют, и не все зрители его воспринимают.
Нижинский знал язык тела. Он словно пропускал через себя музыкальные фразы оркестра и живым танцевальным языком рассказывал трогательную историю влюбленного Фавна. Этот Фавн, как сам Ленуар, пытался поймать не синий шарф, а свое счастье, любовь.
В конце спектакля тело танцовщика выгнулось, словно он хотел раствориться в синем шарфе нимфы. Какое напряжение! Какое самозабвение! Ленуар не был прилежным католиком, а в этот вечер готов был стать язычником.
Артист лег на скалу. Занавес опустился. Впереди оставалось еще три спектакля.
Равнодушие верблюда
1 июня 1912 года, суббота
Эту ночь Ленуар почти не спал. Доминик сказала, что вечером к нему заходила Николь, но, не дождавшись его, ушла. После спектакля сыщик вернулся поздно и, проснувшись в шесть утра, с удивлением поймал себя на мысли о том, что уже мечтает о «послеполуденном отдыхе». Он посмотрел в зеркало на свое помятое лицо и поспешно обмакнул его в тазик с холодной водой. После этой процедуры голубые глаза сыщика загорелись новым огнем. Он тщательно вытер усы и бородку, уложил кончики усов воском, снова посмотрел в зеркало и, узнав, наконец, себя в отражении, начистил
