Зверь в Ниене - Юрий Фёдорович Гаврюченков
— Каково твоё вероисповедание? — спросил бургомистр и, не дождавшись ответа, уточнил: — Какого ты прихода?
Горбун угрюмо молчал.
— В какой храм ходишь?
— Сюда, — Руп мотнул подбородком.
— К преподобному Фаттабуру?
— К нему самому, — обрадовался горбун, когда нашёл, на что способен дать ответ.
— Скажи, Руп, знал ли ты отца Паисия, настоятеля православной церкви из села Спасское?
— Все его знают, — уклончиво ответил горбун.
— Была ли вражда у тебя с отцом Паисием или ты по каким-либо причинам испытывал неприязнь к нему?
— Нет. Я с ним не разговаривал даже, только видел, когда он приходил исповедовать умирающих.
— Тогда почему же ты напал на него сегодня ночью? — резко спросил Грюббе. — И зарезал ножом?
Руп вжал голову в плечи, отчего уродство его стало ещё больше, и сверкнул глазами. Он не нашёл членораздельного ответа и глухо зарычал.
— Поднимись и сними одежду, дабы мы могли осмотреть твоё тело на предмет повреждений.
И поскольку горбун не подчинился, бургомистр юстиции посмотрел на палача, и тот принялся за дело.
Гарнизонный палач Урпо был необычного для уроженца Кякисалми вида, должно быть, происходил из переселенцев. Высокий, черноволосый, с круглым лицом, острым прямым носом и прозрачными глазами бездушного мучителя, он более напоминал морского разбойника с островов, откуда и бежали его предки.
При его приближении горбун вжался в угол, как затравленная крыса, но не обладал её решимостью драться за свою жизнь, и даже не зашипел.
— Встать! — приказ по-фински прозвучал холоднее зимнего ветра.
Не отрывая глаз от палача, горбун опёрся кулаками об пол, переместился на колени и поднялся, как деревянный.
Урпо снял с пояса ключи, раскрыл замок и освободил горбуна от цепи.
— Снимай одежду!
Руп неловко разулся, содрал рубаху. Палач оглянулся на дознавателей. Грюббе кивком велел ему продолжать.
— Раздевайся полностью!
Когда горбун обнажил срам, фогт Сёдерблум закрыл глаза и перекрестился. Без одежды Руп утратил большинство признаков человеческого.
С длинными руками до колен толстых и кривых ног, с выпяченным полутораведёрным пузом и мясистым горбом, покрытыми редким курчавым волосом, бобыль выглядел подлинным выходцем из подземного царства, где должен был выплавлять железо из разнюханных рудных жил.
Впечатлённые нюрнбержцы Хайнц и Грюббе переглянулись.
«Породит же земля чуждых», — как бы сказали они друг другу.
— Повязку тоже сними, — приказал бургомистр.
И когда подозреваемый оказался разоблачён полностью, тройка дознавателей — бургомистр юстиции, королевский фогт и гарнизонный врач — приблизились к нему, чтобы произвести осмотр.
— Резаная рана на левой кисти, — Грюббе светил фонарём, изучая повреждение. — Как давно, герр доктор?
— Края свежие. Воспаления нет. Затягиваться не начала. Меньше одного дня.
— Когда ты порезался? — спросил бургомистр.
— Вчера вечером, — глухо ответил Руп. — Нож отскочил, когда лучину колол…
— Довольно, — прервал его бургомистр и продолжил осмотр. — А это что за синяк?
— Кровоподтёк посередине левой голени, — склонился доктор. — Фиолетовый, и начал желтеть. Недельной давности.
— Откуда? — сурово спросил Грюббе.
— Не помню, — забормотал горбун. — Где-то во дворе ушиб.
— Записал? — подождав, спросил Грюббе.
— Дописываю, — Хайнц быстро выводил слова коротким очинком, то и дело макая в чернильницу.
Он старался писать сразу начисто. По завершении процедуры листы должны будут заверить своими подписями фогт, ленсман и гарнизонный врач. Они могут быть вызваны в суд, поэтому переписывать в их отсутствие не полагалось.
Дознаватели вернулись на скамьи.
— Скажи, Руп, что ты делал сегодня ночью? — осведомился бургомистр юстиции.
— Прибирался, натаскал воды и спал до рассвета, а утром пошёл к хозяину печь топить.
— Где ты спал?
— В лазарете, с покойником, — совершенно не удивился бобыль. — Чтобы черти не унесли. Так заведено.
— Ты выходил из дома милосердия ночью?
— Может… Да, по нужде.
— Ты покидал Ниен?
— Ниен? — задумался горбун и мотнул головой. — Не покидал, наверное.
— Ты переплывал сегодня ночью через Неву в село Спасское?
— Хирвенпаска! — выругался Руп, которому всё это надоело.
— Что ты слышал, когда отец Паисий исповедовал плотника Ханса Веролайнена?
— Ничего не слышал.
— Зачем ты явился ночью в церковь Спаса Преображения? — рявкнул Грюббе.
«И на вопросы дознавателя подозреваемый отвечал площадной бранью», — записал, дослушав, Клаус Хайнц.
— Тебя видели! — ленсман поднялся и, опершись на стол, пристально уставился в глаза горбуна. — Тебя невозможно не узнать даже в полной тьме! Будешь запираться, скотина?
Ответ подозреваемого старший письмоводитель даже не стал заносить на бумагу во избежание повтора избитой формулировки.
— Освежи ему память, — приказал юстиц-бургомистр палачу, который с разрешения коменданта крепости на время допроса перешёл в его подчинение.
И тогда Клаус Хайнц, поглядев на горбуна с укоризною, перевернул песочные часы.
Урпо налил полный ушат воды. Лёгким движением бабочки скользнул к бобылю, коротко двинул кулаком в печень. Горбун замычал и согнулся, но опрокинуться Урпо ему не дал. Палач схватил горбуна за волосы, повалил на колени, подтащил к ушату и сунул лицом в дно.
— Надо было руки связать, — непроизвольно обронил начальник караула.
— Справится, — подполковник Киннемонд был уверен в Урпо из Кякисалми.
Горбун бился, как рыба об лёд, но палач налегал ему на затылок. Он сумел продержать его долго. В конце, Руп ухитрился опрокинуть ушат и скорчился на полу, кашляя и отплёвываясь.
— Можем повторить, — предложил палач Ниеншанца.
— Погоди, ещё рано, — юстиц-бургомистр подождал, когда подозреваемый отдышится. — Поставь его на колени.
Мокрые волосы облепили лицо Рупа. С них стекала вода. Борода стала узкой, будто её нарочно собрали в клин.
Опирающийся кулаками в пол горбун злобно зыркал исподлобья и сделался похож на вурдалака.
— Что ты услышал на исповеди Ханса Веролайнена? — ровным голосом осведомился Грюббе.
— Ничего… — выдохнул горбун. — Ничего я не слышал. Он тихо говорил… а я в сенях был, за закрытой дверью… Оттуда не слышно совсем.
— Кого ты видел, пока священник принимал покаяние? — неожиданно спросил фогт на своём плохом финском, но Руп понял.
— Во дворе ходили всякие. Сын его был, молодой Веролайнен. Молодой Тронстейн был. Да ещё мужики, которые с ними работали. Но потом они все ушли.
— Когда умер Ханс Веролайнен, в присутствии священника?
— Точно нет. Отец Паисий отпустил грехи и удалился.
— Кто присутствовал при его смерти?
— Я был.
— А доктор?
— Не стал ждать. Да и незачем ему. Всё так было ясно.
— Что тебе сказал плотник Ханс Веролайнен? — выпалил ленсман.
Руп не ожидал от него вопроса и замялся.
Клаус Хайнц постучал ногтём по песочным часам. Горбун вздрогнул.
— Что тебе сказал плотник? — повторил вопрос юстиц-бургомистр.
— Ничего, — выдавил Руп. — Он забылся и стал отходить. Потом судороги — и всё.
— Что ты от него слышал? — ленсман поставил вопрос иначе.
— Да пошли вы…
Вместе с дыханием к бобылю вернулось упрямство.
— На козлы его, — распорядился Карл-Фридер Грюббе.
С ленсманом и капралом
