Артуро Перес-Реверте - Фламандская доска
— Я рада, что вы так хорошо все понимаете.
— Как видите, понимаю. Однако это не мешает мне в то же время соблюдать интересы моей фирмы…
— Я так и думала.
— Не стану скрывать от вас: мне удалось разыскать владельца вашего ван Гюйса, этого пожилого господина. Точнее, я связался с его племянниками. Не скрою также, что в мои намерения входило добиться, чтобы эта семья отказалась от посреднических услуг вашей подруги и вела дела непосредственно со мной… Вы понимаете?
— Абсолютно. Вы пытались выкинуть Менчу из игры.
— Можно называть это по-разному, но, полагаю, можно и так. — Его бронзовое чело омрачилось, отчего на лице появилось выражение боли, как у человека, услышавшего в свой адрес незаслуженное обвинение. — Плохо то, что ваша приятельница, будучи женщиной предусмотрительной, заставила хозяина картины подписать документ. Документ, заранее обрекающий на неудачу любые шаги, которые я могу предпринять… Что вы об этом думаете?
— Думаю, что сочувствую вам. Надеюсь, в следующий раз вам повезет больше.
— Спасибо. — Монтегрифо закурил еще одну сигарету. — Но, может быть, и тут еще не все потеряно. Вы близкая подруга сеньориты Роч. Может, вы сумели бы убедить ее… склонить к полюбовному соглашению. Работая все вместе, одной командой, мы выжмем из этой картины немалый барыш, от которого будет польза и вам, и вашей приятельнице, и «Клэймору», и лично мне. Что вы об этом думаете?
— Думаю, что это вполне возможно. Но почему вы рассказываете все это мне, вместо того чтобы переговорить с Менчу?.. Вы сэкономили бы стоимость ужина.
Монтегрифо изобразил на лице искреннее огорчение.
— Вы нравитесь мне, и не только как реставратор. Если уж совсем честно — очень нравитесь. Вы кажетесь мне женщиной умной и рассудительной, не говоря уж о том, что весьма привлекательной… Я возлагаю гораздо больше надежд на ваше посредничество, нежели на прямой контакт с вашей подругой, которую — вы уж простите — считаю дамой несколько легкомысленной.
— Короче говоря, — подвела итог Хулия, — вы надеетесь, что я возьмусь убедить ее.
— Это было бы… — директор «Клэймора» поколебался пару секунд, тщательно подбирая подходящее слово, — это было бы чудесно.
— А что выиграю я от этой затеи?
— Разумеется, хорошее отношение моей фирмы. И теперь, и в дальнейшем. Что же касается непосредственного вознаграждения — и я не спрашиваю, на что вы рассчитывали, соглашаясь работать над ван Гюйсом, — могу гарантировать вам двойную сумму. Это, естественно, помимо ваших двух процентов от окончательной цены, которой «Игра в шахматы» достигнет на аукционе. Кроме того, я могу предложить вам место руководителя отдела реставрации мадридского филиала «Клэймора»… Что вы об этом думаете?
— Что это весьма соблазнительно. Вы сколько надеетесь выкачать из этой картины?
— Уже есть весьма заинтересованные покупатели в Лондоне и Нью-Йорке. Если надлежащим образом организовать рекламу, продажа ван Гюйса может стать важнейшим событием в жизни мира искусства с тех пор, как «Кристи» выставлял на аукцион саркофаг Тутанхамона… Как вы сами, надеюсь, понимаете, при таких условиях претензии вашей подруги на равный с нашим гонорар выходят за рамки допустимого. Она только нашла реставратора и предложила нам картину. Все остальное делаем мы.
Хулия размышляла над его словами, но по лицу ее невозможно было понять, насколько они ее впечатлили; еще пару дней назад она бы ответила «да», но теперь все слишком изменилось. Спустя несколько мгновений она взглянула на правую руку Монтегрифо, лежавшую на скатерти очень близко от ее руки, и прикинула, на сколько сантиметров та продвинулась вперед за последние пять минут. Настолько, решила она, что уже пора ставить точку.
— Я попытаюсь, — проговорила она, беря со стола свою сумочку. — Но ничего гарантировать вам не могу.
Монтегрифо пальцем погладил правую бровь.
— Попытайтесь. — Его карие глаза, теперь бархатные и влажные, окутали ее нежным взглядом. — И я уверен, что у вас получится — на благо всем нам.
В его голосе не было и тени угрозы: только просьба, мягкая, дружеская и настолько безукоризненно смодулированная, что даже могла показаться искренней. Потом Монтегрифо взял руку Хулии в свои и галантно, чуть прикасаясь губами, поцеловал ее.
— Не помню, говорил ли я вам уже, — прибавил он, понижая голос, — что вы необыкновенно красивая женщина…
Она попросила высадить ее поблизости от «Стевенса», а остальной путь проделала пешком. После двенадцати заведение открывало свои двери для посетителей, круг которых определялся высокими ценами и неукоснительно применяемым принципом недопущения нежелательных лиц — право, оставляемое за собой администрацией. Там встречался, что называется, весь Мадрид, если иметь в виду людей, так или иначе связанных с искусством: от агентов иностранных фирм, прибывших в столицу в поисках старинных икон или частных коллекций, выставляемых на продажу, до владельцев картинных галерей, исследователей, импресарио, журналистов, пишущих об искусстве, и известных художников.
Хулия оставила пальто в гардеробе и, поздоровавшись с несколькими знакомыми, прошла по коридору к дивану, где имел обыкновение сидеть Сесар. Там он и сидел — нога на ногу, с бокалом в руке, — негромко беседуя с очень красивым белокурым молодым человеком. Хулия отлично знала, что Сесар испытывает глубочайшее презрение к заведениям, являющимся местом встреч гомосексуалистов. Для него было просто вопросом хорошего вкуса избегать подобных мест, с их замкнутой, эксгибиционистской и зачастую агрессивной атмосферой, в которой, как рассказывал он сам со своей обычной иронической усмешкой, очень трудно, дорогая, не оказаться в роли старой почтенной куртизанки, попавшей в дешевый бордель. Сесар был одиноким охотником — странность, отшлифованная до изящества, — чувствовавшим себя как рыба в воде в мире гетеросексуалов, где он столь же естественно, как любой из них, поддерживал знакомства и дружбу, ухаживал и завоевывал: главным образом юные художественные дарования, которым «он служил проводником на пути открытия и познания их истинной чувственности, которую эти чудесные мальчики не всегда способны понять и принять априори». Сесару нравилось играть при своих новых сокровищах роль одновременно и Мецената, и Сократа. Потом, после надлежащих медовых месяцев, проходивших в Венеции, Марракеше или Каире, каждая из этих историй эволюционировала своим, но всегда естественным путем. Вся уже довольно долгая и интенсивная жизнь Сесара была (как это хорошо знала Хулия) длинной цепью ослепительных вспышек, разочарований, измен — но также и верности. Время от времени, видимо испытывая потребность излить душу, Сесар рассказывал ей о них — безукоризненно деликатно, тем ироническим тоном, за которым стыдливо, даже целомудренно, скрывал свои самые интимные переживания.
Он улыбнулся ей издали. «Моя любимая девушка», — беззвучно произнесли его губы, он поставил бокал на столик, встал и протянул руки ей навстречу.
— Как прошел ужин, принцесса?.. Наверное, ужасно, потому что «Сабатини» уже далеко не тот, каким был раньше… — Он презрительно скривил губы. — Все эти parvenus[15], чиновники и банкиры, со своими кредитными карточками и ресторанными счетами, оплачиваемыми фирмой, в конце концов изгадят все, что только можно… Кстати, ты знакома с Серхио?
Хулия была знакома с Серхио и всегда, общаясь с друзьями Сесара, чувствовала, как они смущаются, не понимая истинной природы отношений между антикваром и этой красивой спокойной девушкой. Одного взгляда ей оказалось довольно, чтобы понять, что, по крайней мере, на сегодня и, по крайней мере, с Серхио проблем не предвидится. Парень, похоже, был восприимчив, неглуп и не ревновал: они уже встречались раньше. Присутствие Хулии лишь несколько сковывало его.
— Монтегрифо вроде бы сделал мне предложение. Деловое.
— Очень мило с его стороны. — Пока они усаживались все втроем, Сесар явно серьезно обдумывал сложившуюся ситуацию. — Однако позволь, я задам вопрос, как старик Цицерон: Cui bono?[16] Кто от этого выигрывает?
— Разумеется, он сам. В общем-то, он хотел купить меня.
— Ай да Монтегрифо! И ты клюнула? — Он кончиками пальцев прикоснулся к губам Хулии. — Нет, дорогая, не отвечай пока, дай мне насладиться этой восхитительной неизвестностью… Надеюсь, по крайней мере, что предложение было достойным.
— Неплохим. Похоже, он включил в него и самого себя.
Сесар с лукаво-насмешливым видом облизнул губы кончиком языка.
— Весьма типично для него: постараться убить одним выстрелом двух зайцев… Он всегда отличался в высшей степени практичным складом ума. — Антиквар полуобернулся к своему белокурому компаньону, будто советуя ему беречь уши от подобной не слишком пристойной прозы жизни. Потом выжидательно взглянул на Хулию, чуть не дрожа от предвкушаемого удовольствия. — И что ты ему ответила?
