Мэтью Перл - Тень Эдгара По
Нарушитель на миг показался мне обитателем другого мира, ибо был очень громоздок и красен лицом. Возможно, эта же мысль посетила капитана — он вытянул руки, как бы для защиты или усмирения свирепого фантома, и проговорил:
— Эй, полегче!
— Держу пари, вы захотите узнать то, что известно мне! — процедил злоумышленник, поверх капитановой головы озирая пассажиров, словно решал, кого бы взять в заложники. Мы все — кроме Дюпона — невольно отступили на шаг.
Капитан не проявил интереса к словам злоумышленника, зато глупый стюард был явно заинтригован.
— Что тебе такое известно? Что ты можешь знать?
Тут злоумышленник поскользнулся и упал, и капитан со стюардом набросились на него. После ряда неуклюжих попыток высвободиться и под одобрительные крики некоторых пассажиров жертва была сброшена за борт.
Капитан перегнулся через перила и не без удовольствия наблюдал за беднягой, который, в довершение позора, потерял шляпу и теперь сверкал на солнце обширной лысиной. Я бросился к перилам и долго еще смотрел на воду, чувствуя известную жалость к незадачливому мошеннику. Капитан же, уверенный, что нарушителя вычислил стюард, тряс ему руку с теплотой, доселе стюарду и не снившейся.
В тот же день, когда мы уже отчалили, стюард подкараулил меня и с ненавистью осведомился:
— Какой дьявол вас надоумил насчет безбилетника?
Я ничего не сказал.
— Как вы узнали про нарушителя, когда сами только что взошли на борт? Что за чертовщина эта ваша дундукция? Отвечайте!
Позднее стюард отыгрался — препроводил нас с Дюпоном на самые неудобные места в столовой; месть вполне в духе человека его положения и умственных способностей. Зато весь день с лица моего не сходила загадочная усмешка, и до самого восточного побережья Америки она возвращалась, едва злополучный стюард появлялся в поле моего зрения.
Книга третья
Балтимор, 1851 год
11
Дедукция. Сущ. — Умение делать выводы, используя воображение и разум, а также внимательные наблюдения и прогноз человеческих поступков, являющихся результатом человеческого несовершенства, особенно несовершенства ментального, то есть глупости и наивности. Не путать с расчетом или обычной логикой.
Поначалу я очень боялся допустить какую-нибудь ошибку, способную сбить Огюста Дюпона с пути, открытого для него дедукцией (выше приведено мое собственное определение дедукции, которое Вебстер и другие издатели могли бы использовать для уточнения своих определений этого понятия и которое я составил, наблюдая за Дюпоном во время путешествия через Атлантику). Мне хотелось быть полезным, но не путаться под ногами. Выяснилось, однако, что первую ошибку я допустил задолго до того, как мы начали расследование.
Через два дня после прибытия в Балтимор, утром, я сидел напротив Дюпона у себя дома, в библиотеке. Дюпону я предоставил самое удобное кресло, и теперь его было оттуда не поднять. Не подумайте, однако, что великий аналитик дремал и прохлаждался — нет, он неустанно занимал свой ум.
Дюпон внимательно прочитывал все газетные статьи, касающиеся смерти По, которые я для него собрал, а также другие материалы по теме — биографические заметки из журналов и мою личную переписку с По; всматривался в его портреты. Манерой чтения Дюпон очень напоминал какого-нибудь губернатора колонии, что, сидя за завтраком, стискивает газетную страницу, дабы самой этой хваткой показать, кто здесь главный.
В тот день Дюпон предварил обращение ко мне характерным кивком, заставившим меня почти поверить, что сейчас мой гость выдаст окончательное заключение о причинах смерти По.
— Мне нужно остальное, — заявил Дюпон.
— Да, — чуть поколебавшись, отвечал я. Мне казалось, я понял намек на прискорбную ошибку, проистекшую исключительно из моей недальновидности; в то же время я опасался сразу обескуражить Дюпона. — Мосье Дюпон, как ни изощрялись наши издания в домыслах о смерти По, однако больше статей нет — я собрал все.
Дюпон протянул мне мой блокнот и постучал пальцами по толстой папке с газетными вырезками.
— Мосье Кларк, мне нужны не только и не столько сами статьи, сколько газеты, из которых вы их вырезали. А еще лучше, если вы добудете выпуски каждого издания примерно за неделю до и через неделю после каждой конкретной публикации об Эдгаре По.
— Сударь, каждую газету я прочел от корки до корки; ни одна, даже самая незначительная заметка не укрылась от моих глаз, даже та, где имя По просто упомянуто. Уверяю вас, больше публикаций об Эдгаре По не было.
— Болван! — со вздохом констатировал мой гость.
С подобной характеристикой нелегко смириться, если лично не знать Огюста Дюпона, но я-то успел привыкнуть к его весьма частым восклицаниям такого рода и давно не воспринимал их как оскорбления. Дюпон между тем продолжал:
— Одних заметок недостаточно, сударь. Расположение статьи на газетной странице может сообщить не меньше, чем самая статья. Абстрагируйтесь от статьи, заставляющей сильнее биться ваше сердце, — прочтите все, что напечатано выше и ниже, справа и слева; сличите кегль типографского шрифта, сопоставьте объем текстов. Поверьте, эти параметры также несут информацию. Которой вы, сударь, пожертвовали, вырезая заметки из газет.
Честно говоря, темпы Дюпона меня беспокоили, и скрывать беспокойство удавалось плохо. Наверное, я должен был сам сообразить насчет газетных страниц. Или если не сообразить, то хотя бы вычитать между строк у По. Его К. Огюст Дюпен всегда принимал во внимание самые на первый взгляд незначительные газетные статьи, касающиеся преступления, и брался за расследование лишь после тщательного анализа всего, что напечатано в прессе.
Впрочем, у меня было оправдание — если К. Огюста Дюпена время не стесняло, то нам с Дюпоном наступали на пятки. Перед мысленным взором беспрестанно маячила физиономия моего похитителя, Дюпена. (Перечитав эту фразу, я прихожу к выводу, что не следует писать просто «Дюпен», ибо эта фамилия наводит на мысли о К. Огюсте Дюпене, герое рассказов Эдгара По. Отныне буду писать «Клод Дюпен» или «Барон Дюпен», несмотря на перерасход чернил, который влечет такая подача.) Иногда я даже видел (или мне так казалось) эту физиономию в открытом окне или в толпе на Балтимор-стрит, и всякий раз Барон злорадно ухмылялся в мой адрес. Я не знал, действительно ли он приехал в Америку, или объявление в газете было помещено им с целью ввести в заблуждение парижских кредиторов.
Я занялся поисками газет, которые требовал Дюпон. Офис «Балтимор Сан» был первым в нашем городе сооружением со стальным каркасом. Некоторые находили это пятиэтажное здание красивым, я же, шагая от кабинета к кабинету, слушая, как подо мной, на цокольном этаже, гудят и грохочут печатные станки и паровые машины, жар от которых нагревает пол и подошвы ботинок, а надо мной барабанит, словно дождь по крыше, телеграфный станок, мысленно употребил другой эпитет — грандиозное. Я оказался как бы в утробе могучего существа, чьи обменные процессы шли на потребу многочисленным жителям Балтимора.
Еще я побывал у главных конкурентов «Балтимор Сан» — виговских газет «Патриот» и «Америкэн», а также в издательствах с репутацией демократических — «Клиппер» и «Дейли Аргус». В результате Дюпон получил все нужные газеты. Затем я отправился в читальный зал за новыми статьями об Эдгаре По и за газетами, издаваемыми в других штатах.
Я до сих пор не послал весточки о своем возвращении ни Хэтти, ни Питеру. Миссис Блум запретила Хэтти писать мне в Париж, и этот запрет тяжким грузом лежал на сердце. Что касается Питера, он в последних письмах почти не упоминал о Хэтти (равно как и о других предметах, могущих меня заинтересовать), зато без конца намекал на деликатные обстоятельства, касающиеся нашего бизнеса, обсуждать которые непременно надо при личной встрече. Неудивительно поэтому мое желание видеть обоих, Хэтти и Питера. Но вот что странно — все обстоятельства, не имевшие отношения к нашему с Дюпоном делу, отодвинулись на второй и даже на третий план; я был словно одним из плодов воображения Дюпона, я не смел покидать отведенные мне границы, пока дело наше не будет завершено — лишь тогда смогу я обрести прежний статус.
За три месяца, что я провел вдали от дома, в Балтиморе произошли существенные перемены. Город рос как на дрожжах. Всюду, куда ни глянь, высились груды строительного камня, взбегали по незавершенным стенам лестницы, торчали лопаты, кирки, молотки и прочий инструмент. Пятиэтажные товарные склады давно превзошли размерами старинные особняки. Все дышало новизной, а балтиморцы дышали белесой пылью, что покрыла город. Но было в воздухе, помимо новизны и пыли, нечто другое, чему я не сразу нашел название. Смятение. Нерадостное волнение. Вот какие чувства охватили меня, едва я спустился по трапу, и уже не отпускали.
