Влюбленный злодей - Евгений Евгеньевич Сухов
Что это? Совпадения?
Вряд ли…
15. О чем поведал новый свидетель
Наука графология была совсем еще молодой – первые серьезные работы стали появляться в Российской империи менее десяти лет назад. И как нередко случается с нововведениями, графология приживалась в следственных органах с трудом; особенно не в чести она была у людей старой школы, таких как Николай Хрисанфович Горемыкин, имевших против нее стойкое предубеждение.
Особенно любопытна была большая научная работа психографолога Ильи Федоровича Найтенштерна, называющаяся «Психографология» и не встретившая жесткого сопротивления оппонентов, потому что содержала обширную фактологическую базу.
Илье Федоровичу Найтенштерну в своей работе удалось доказать, что особенности почерка, присущие каждому человеку, есть явление уникальное, как, к примеру, отпечатки пальцев. Почерк формируется максимум к двадцати пяти годам, все последующее время остается в своих базовых характеристиках неизменным и персональным.
– Причины индивидуальности почерка кроются в психических и физиологических особенностях, а также в типе нервной системы, – сказал мне еще при первой нашей встрече Илья Федорович. – Например, заглавная буква Г, по форме написания похожая на строчную, говорит о том, что человек, написавший ее, мягок, прост в обращении и, скорее всего, искренен.
Прямая буква М без каких-либо закруглений говорит о прямоте и недюжинной силе воли. А буква Ы, похожая на цифру шестьдесят один, может поведать нам, что человек, ее написавший, влюбчив и дружелюбен.
Если, к примеру, вам в руки попадет письмо с почерком грубым и жирным и буквами, выведенными слишком старательно и дугообразно, то можно задаться вопросом, а не преступник ли автор данного письма. – Не дожидаясь моего ответа, эксперт добавил: – Скорее всего, так оно и окажется. А если буквы будут слабые и неровные, часто опускающиеся книзу, а вторые палочки часто не закончены, то это говорит о том, что человек, написавший эти строки, серьезно болен, причем хронически и тяжко…
По письму, милостивый государь, можно определить не только основные черты характера человека, в нашем случае преступника, но также установить, здоров он или болен. Причем можно предположить с большей или меньшей степенью точности, каким именно заболеванием страдает владелец конкретного почерка. А еще можно узнать скрытые способности человека и помочь ему определиться в профессии…
Илья Федорович Найтенштерн был большой умницей, и когда мне принесли телеграмму с вестью о его приезде в Нижний Новгород, я был несказанно рад, поскольку в отличие от судебного следователя Горемыкина верил в графологию и почерковедческую экспертизу. К тому же Илья Федорович был отнюдь не экспертом из числа бывших учителей, один из которых регулярно привлекался Николаем Хрисанфовичем для составления почерковедческой экспертизы, а ученым с европейским, если не сказать мировым, именем.
Я забронировал для Найтенштерна один из лучших нумеров в гостинице и в означенное время поехал встречать ученого на вокзал.
Илья Федорович приехал первым классом и имел с собой из поклажи только небольшой дорожный саквояж, будто отправился ненадолго и совсем недалеко. На перроне было множество народа, но фигуру психографолога не заметить было нельзя: Найтенштерн был на целую голову выше остальных пассажиров и встречающих.
Поздоровались мы как старые добрые приятели и здесь же, на Вокзальной площади, взяли извозчика.
– Гостиница «Париж» на Покровке, – сказал я.
Когда проезжали мимо Окружного суда, Илья Федорович спросил:
– Это что, губернаторский дворец?
– Дворец, – ответил я. – Но не губернаторский, а правосудия… – И пояснил: – Это здание Окружного суда.
Подъехали к гостинице. Я рассчитался с извозчиком, и мы прошли в холл. Илью Федоровича записали в книге приезжих и проводили до забронированного мною нумера.
– Вы отдыхайте покуда, а я…
– А что мне отдыхать? Я совсем не устал, – не дал мне договорить Найтенштерн. – Вот если бы вы могли меня сразу обеспечить работой, я был бы вполне удовлетворен, – добавил Илья Федорович, входя в нумер и оглядывая его. – Неплохо, неплохо… А что, здесь вполне можно жить и работать. Правда, я сказал своей супруге, что отлучаюсь всего на два-три дня…
– Вы полагаете, этого времени вам хватит для того, чтобы провести психографологическую экспертизу писем? – поинтересовался я.
– Если вы принесете мне эти письма сегодня, думаю, вполне хватит, – резюмировал Илья Федорович и опустился на диван, поставив свой дорожный саквояж рядом.
– Тогда я пошел, – сказал я.
– Ступайте, Иван Федорович, – произнес Найтенштерн и углубился в думы, смысл которых был для меня недоступен.
* * *
Судебного следователя Горемыкина мне пришлось дожидаться минут двадцать. Орденоносный старикан, вероятно, был у кого-то из начальства и получил там изрядную долю распеканции, поскольку вернулся хмурый и весьма озабоченный.
– День добрый, Николай Хрисанфович, – бодро поздоровался я и сразу обозначил цель своего прихода: – Разрешите поработать с «анонимными» письмами из дела Скарабеева? И еще мне нужен образец его почерка, – добавил я.
– Что вы все время спрашиваете разрешения, господин Воловцов, когда у вас больше прав, нежели у меня или у любого здешнего судебного следователя? – недовольно спросил судебный следователь Горемыкин, бросив на меня сумрачный взгляд.
– Я считаю это правильным, – ответил я. – Вежливость еще никому не вредила.
– Эта ваша вежливость попахивает откровенной издевкой, – хмуро изрек Николай Хрисанфович, стараясь не встретиться со мной взглядом.
Похоже, что в кабинете начальства он имел весьма нелицеприятный разговор, настолько испортивший ему настроение, что он на время перестал себя контролировать.
– Да полноте вам, какая издевка, – произнес я миролюбиво, заметив, что старик и так сожалеет о сказанном. – Просто я считаю, что негоже соваться в чужой монастырь со своим уставом. А у вас что-то случилось? – вполне искренне поинтересовался я.
– Ничего не случилось, – проворчал Николай Хрисанфович и наконец поднял на меня глаза: – Кстати, в деле отставного поручика Скарабеева появился новый свидетель.
– Вот как? – поднял я в удивлении брови.
– Именно так, – ответил судебный следователь Горемыкин. – Не желаете ли ознакомиться с протоколом допроса?
– Хотелось бы… – неопределенно ответил я, весьма пораженный неожиданной новостью.
– Я подшил его последним за протоколами допросов свидетелей, – пояснил Николай Хрисанфович. – Нашли?
– Нашел, – ответил я, полистав дело, и принялся читать протокол.
Звали свидетеля Федором Осипчуком. Он служил камердинером у барона Геральда Аллендорфа, особняк которого также находился на набережной Оки. Вероятно, барон Аллендорф и генерал граф Борковский были близко знакомы, о чем я не преминул спросить у Николая Хрисанфовича.
– Знакомы, разумеется, – не очень охотно отозвался судебный следователь Горемыкин, что я приписал его скверному настроению и вернулся к чтению протокола. Показания нового свидетеля, надо признать, были прелюбопытные…
Оказывается, в одиннадцатом часу вечера двадцать восьмого июля Федор Осипчук прохаживался по набережной, ожидая баронессу Аллендорф, чтобы проводить ее домой. Вдруг он увидел приближающегося со стороны моста человека в плаще и военной фуражке. Когда луна осветила его лицо, камердинер Осипчук узнал в нем поручика Скарабеева…
Стоп! Откуда камердинер может знать Скарабеева?
Этот вопрос я адресовал Горемыкину, и судебный следователь, искоса поглядывая на меня, спокойно известил:
– Этот же вопрос я задал свидетелю Осипчуку.
– И что он ответил? – поторопил я орденоносного старикана.
– Свидетель Осипчук мне ответил, что не единожды видел этого офицера прогуливающимся по набережной. Однажды, будучи вместе с лакеем генерала Борковского Григорием Померанцевым, Федор Осипчук спросил его, указывая на поручика Скарабеева, не знает ли Померанцев, кто это такой? И Григорий Померанцев ответил ему, что этот офицер – новый подчиненный его барина генерала Борковского, поручик Скарабеев.
Судебный следователь Горемыкин немного оправился от начальнической распеканции и сделался прежним стариком – деловым, дотошным и слегка ядовитым. А я продолжил читать показания нового свидетеля…
Узнав в прохожем поручика Скарабеева, Федор Осипчук увидел, как тот подошел к окнам гостиной особняка Борковских и, поднявшись на носки, заглянул в комнату. В это время возле окон гостиной появляется взволнованный Григорий Померанцев и предостерег Скарабеева:
– Берегитесь! Вас могут заметить, спрячьтесь!
Поручик отпрянул от окон и встал за деревьями. После чего ответил Померанцеву:
– Как же я смогу войти в дом?
На что Григорий Померанцев ответил:
– Будьте покойны, я все устрою. Только позже, когда все уснут…
Говорили они оба так громко, что камердинер
