Крупа бывает разная (сборник) (СИ) - Дашкевич Виктор
Филипп Артемьевич никак не мог заснуть. Жена его уже давно видела сны, тихонько свернувшись в самом углу широкой супружеской постели, а он все ворочался с боку на бок: удобное положение никак не удавалось найти.
Он не понимал, что не так. То ли изжога его беспокоила, то ли начиналась мигрень. Или давление? По шее, лицу и голове ползали крупные мурашки, хотелось одновременно и почесаться, и умыться горячей водой.
«Нервы, это точно нервы».
Сын его, Аркадий, две недели назад приехал на каникулы, и супруга, чья любовь к единственному ребенку едва не доходила до безумия, держала в напряжении весь дом. От последней горничной до самого хозяина поместья.
Не удивительно, что парень так избалован. Не знает ни в чем отказа. И меры не знает.
Филипп Артемьевич перевернулся на другой бок. Надо выпить лавандовых капель, иначе не уснуть.
— Анонимус, — тихонько, чтобы не разбудить жену, позвал он. Обычно этого было вполне достаточно, чтобы фамильяр появился спустя несколько секунд, ну или минуту, если был чем-то занят по дому. Как правило, он находился поблизости, пока хозяева не заснут.
Но прошло две минуты, а Анонимуса все не было.
Филипп Артемьевич со вздохом встал. Если фамильяр не пришел, значит он не может прийти. Что-то не дает ему откликнуться на зов.
Точнее, кто-то.
Филипп Артемьевич давно подозревал, что Аркадий использует фамильяра неподобающим образом. И когда сын вошел в возраст, при котором плоть у мальчиков, бывает, затмевает разум, много раз говорил ему, что так поступать недостойно. Какие бы смазливые личины — а женских личин у Анонимуса было предостаточно — не показывал черт, поддаваться соблазну такого рода недопустимо. Филипп Артемьевич знал, что многие отцы семейств не только дозволяли своим сыновьям такое непотребство, но и поощряли его. Так неразумный отрок не будет путаться с девицами и не наградит род байстрюками или, того хуже, не выберет себе неподходящую партию, если придется жениться, чтобы скрыть позор девицы.
Но сам Филипп считал, что воздержанность для колдуна — основа его дальнейших успехов.
Однако, благодаря потаканиям супруги, четырнадцатилетний Аркадий ни в чем не знал меры. И, скорее всего, не отказывал себе в плотских утехах.
Что же. Самое время застать его за запретным делом и как следует отругать, чтобы отбить охоту к подобным развлечениям.
С такими мыслями Филипп Артемьевич направился к спальне сына.
Рывком открыл дверь и остановился, нахмурившись.
Спальня оказалась пуста. Даже кровать не тронута — похоже, Аркадий еще не ложился. Но что он делает в такой поздний час? Да еще и с Анонимусом?
Филипп Артемьевич покачал головой и даже испытал острый укол стыда за то, что подумал о сыне плохо. Парень наверняка в комнате вызовов, занимается. Скоро экзамены, ему нельзя ударить в грязь лицом. И хотя, к разочарованию отца, всем уже стало понятно, что боевого колдуна из него не выйдет, отличные оценки по всем предметам — залог будущей успешной карьеры. Война закончилась, сейчас, в мирное время, может быть, не так уж и востребованы боевые колдуны. Но все равно…
Филипп Артемьевич сочувствовал сыну. Сам он уже в тринадцать понял, что у него появляется оружие, и начал делать робкие попытки его призвать, правда, только в присутствии наставника. Аркадию же через три месяца пятнадцать, еще есть небольшой шанс, что оружие проявит себя позже, но…
Так что рвение в учебе более чем оправдано.
Ну конечно, где он еще может быть? Только в комнате вызовов. Поэтому Анонимус и не услышал зова — наверняка поддерживает огонь в печи, чтобы хозяин мог кипятить нужные ему приборы.
Филипп Артемьевич направился было в спальню, но опять почувствовал себя нехорошо. Нет, пусть Анонимус все же приготовит капли. Тем более, это не отвлечет его от печки.
…И очень хотелось посмотреть, что конкретно делает Аркадий в такой поздний час.
Вдруг повезло? И оружие начало пробуждаться. А сын втайне тренируется и пока не хочет рассказывать.
Филипп Артемьевич спустился вниз по лестнице, прошел по коридору и остановился у закрытой двери. Прислушался.
В комнате вызовов было тихо. Ни треска дров, ни бурления воды.
Колдун тихонько приоткрыл дверь и заглянул внутрь.
И потерял дар речи, не в силах поверить в то, что видит.
Посреди комнаты мелом был тщательно вычерчен алатырь. В его центре лежал Анонимус, обнаженный, руки его были вытянуты по швам, голова запрокинута назад. На столе рядом и на стуле с противоположной стороны стояло сразу несколько ламп, направленных на лицо…
…Точнее на то, что когда-то было лицом несчастного фамильяра.
Кожа с него была сорвана, обнажая мышцы с левой стороны. А на правой части скалилась половинка черепа, с костей которого было срезано почти все мясо. Только глаз остался в пустой глазнице, приколотый несколькими серебряными булавками. Где сын взял их? Неужто привез с собой из Академии? Такой дряни в доме Авериных сроду не водилось. Из всех орудий наказаний для дивов имелась только плетка с серебряными нитями, но и ее Филипп Артемьевич ни разу не пускал в ход. Анонимуса, исполнительного и безукоризненно послушного, никогда не приходилось наказывать.
Еще одна булавка была зажата между пальцами Аркадия. Он стоял на коленях, наклонившись над своей жертвой, и сосредоточенно тыкал серебром во второй глаз, с которого было срезано только веко. И, похоже, настолько увлекся своим омерзительным занятием, что даже не заметил появления отца.
Зато его заметил Анонимус. Он задергал головой и замычал. Видимо, говорить или издавать какие-либо громкие звуки Аркадий ему запретил. Или просто вырезал язык. Рядом с сыном на низкой табуретке стояла кювета с мутной жижей, в которую уже превратилась отрезанная плоть черта. Последним, завершающим штрихом к тому ужасу, который творил сын, оказался взведенный фотоаппарат на треноге, направленный прямо на жертву. Аркадий, судя по всему, планировал запечатлеть себе на память результат своих развлечений.
Промелькнула мысль, что лучше бы сын развлекался с фамильяром в спальне! Да лучше… Да все, что угодно, было лучше, чем этот отвратительный садизм.
Аркадий обернулся и уставился на отца удивленным взглядом.
— Почему вы не спите, отец?
— Почему?.. Почему?! — Филипп Артемьевич рванулся вперед и, схватив сына за шиворот, отшвырнул в сторону. Сам ногой в тапке стер несколько линий узора, освобождая фамильяра. И повернулся к сыну.
— Отец… — негромко произнес Аркадий, — вы неверно истолковали...
— Неверно?! А как, черт побери, я могу это истолковать?! Мой сын пытает беспомощное, зависящее от него существо… мне в страшном сне такого бы не приснилось… Ты чудовище, Аркадий! Ты понимаешь это?
Аркадий поднялся на ноги.
— Отец, выслушайте меня. Я не пытал, я… — он пытался подобрать подходящее слово, — я его препарировал. Изучал.
— Изучал?! Это ты хочешь сказать в свое оправдание? Колдуны учатся по книгам! У тебя их полно, я отдал тебе все свои и покупал новейшие атласы!
— Этого нет в книгах… — произнес сын, в качестве подтверждения указывая на стол, на котором действительно лежал открытый анатомический атлас. Похоже, Аркадий уже совершенно успокоился и взял себя в руки. Потому что заговорил уверенно:
— Я сравнивал, вот, смотрите, — он схватил книжку, и из нее выпало несколько фотоснимков, сделанных ранее. Одного взгляда на них хватило, чтобы ком тошноты застрял у Филиппа Артемьевича в горле.
— Ты что же… вообразил себя ученым, сопляк? — он почувствовал, как от ярости у него заполыхали щеки. — Ты хоть понимаешь, что ты творишь?.. Это… это не игрушки!
Аркадий слегка сдвинул брови.
— В Академии мы уже препарировали лягушек и крыс. На следующий год нас начнут пускать в прозекторскую. Вы, наверное, забыли…
— Лягушки, крысы и трупы не чувствуют боли!
