Дон Кавелли и папский престол - Конти Дэвид
«Порше» буквально прыгнул вперед и ударился о припаркованный «Рено». Нападавшего зажало дверью. Фиона услышала звук ломающихся костей и вопль. Она тоже закричала, когда клинок выпал из руки мужчины и упал ей прямо на бедро.
Мгновение спустя она врезалась еще и в припаркованный фургон, а в лицо ей выстрелила подушка безопасности. Это было невероятно больно, гораздо больнее, чем она могла вообразить. Несколько секунд она просто сидела в ошеломлении и не могла пошевелиться. Фиона почувствовала, как у нее из носа потекла кровь. Когда она снова открыла глаза, которые до этого инстинктивно зажмурила при ударе, то, к своему ужасу, увидела, что водитель «Тойоты» вышел из машины и теперь направляется к ней. Не раздумывая, она расстегнула ремень безопасности и в панике стала дергать ручку двери. Выскочив из машины, она помчалась прочь, в сторону улицы, с которой до этого повернула. Там ей на глаза попалось свободное такси. Фиона запрыгнула внутрь. «Поехали!» — закричала она водителю, который, казалось, ни в малейшей степени не удивился, а сразу же нажал на газ. Через заднее стекло она видела, как исчезает вдали водитель «Тойоты».
XLII
Если первый секретарь камерария просит зайти в его кабинет в Губернаторском дворце для короткого разговора, то лучше ему не отказывать. Как бы по-дружески эти приглашения ни звучали — а монсеньор Андреани обычно всегда общается чрезвычайно любезно, — все равно это — приказ. Приказ, который, по мнению некоторых клириков, исходит от личного помощника заместителя наместника Бога на земле. Тем более во время «свободного престола», когда высокий пост наместника никем не занят. Всякий, кого вызывали в этот кабинет, даже не зная, о чем пойдет речь, уже испытывает внутренний трепет.
Однако Кавелли прекрасно знал, почему монсеньор Андреани пожелал поговорить с ним. Все утро в его квартире не переставая звонил телефон. Каждая газета и каждый телеканал хотели взять у него интервью или, если это невозможно, хотя бы получить краткий комментарий о том, что происходит в конклаве. Вскоре Кавелли догадался, что, хоть он и отказался разговаривать с Сильвестри по телефону, наглая журналистка, очевидно, опубликовала в «Коррьере дель джорно» еще одну статью. И, по-видимому, он в ней упомянут. Стало ясно, что быстро все эти люди не сдадутся. Тогда Кавелли снял трубку и положил ее рядом с телефоном, откуда она теперь, казалось, смотрела на него обвиняющим взглядом. Казалось, что весь дом погрузился в тревожное напряжение.
А теперь еще это послание от первого секретаря камерария. Поскольку до него было не дозвониться, письмо доставила сотрудница телефонной станции. Кавелли спрашивали, не будет ли он настолько любезен, чтобы заглянуть ненадолго, если это его не очень сильно обременит.
Конечно, речь пойдет о газетной статье. Сначала он подумал, что расскажет Андреани все, что знает. Пусть тот сам разбирается, как поступить в этой сложной ситуации. Разве все это вообще касается Кавелли? Но ему тут же вспомнились — слова кардинала Монти о том, что тот не знает, кому в Ватикане можно доверять, а кому нет.
Когда десять минут спустя Кавелли оказался на третьем этаже Губернаторского дворца и вошел через высокую двойную дверь в кабинет секретаря, Андреани утомленно поднялся ему навстречу из-за письменного стола. Это был человек лет сорока пяти, который казался значительно старше своего возраста. Впрочем, он выглядел так по одной простой причине: именно этого он и добивался.
Несмотря на то что Андреани был крепким, очень подтянутым человеком — о нем было известно, что он два раза успешно пробегал марафонскую дистанцию, — его осанка, манера двигаться, мимика скорее соответствовали мужчине лет семидесяти. По-видимому, он считал — и, возможно, даже не без оснований, — что в Ватикане солидный возраст связан с высоким рангом и авторитетом. Во всяком случае, Андреани вполне можно было представить будущим папой, и ему даже не пришлось бы при этом сильно менять свой образ и манеры.
— Мой дорогой синьор Кавелли, как приятно, что вы смогли прийти!
Он, улыбаясь, сделал несколько шагов ему навстречу.
«Кнут и пряник, — невольно подумалось Кавелли. — Сперва, похоже, будут сплошные пряники».
Андреани пожал ему руку и испытующе посмотрел в глаза. В нос Кавелли ударил запах лосьона для бритья «Аткинсон». Не иначе, это — один из нескольких неочевидных признаков, по которым члены «Опус Деи» узнают друг друга, но возможно, Андреани просто нравится этот аромат.
— Присаживайтесь.
Он указал не на стул, стоящий напротив письменного стола, а на мягкие кресла, явно приобретенные еще при Павле VI[45]. В то время они выглядели вполне современно. По-видимому, он хотел уладить вопрос не официально, а келейно. Пока Кавелли садился, Андреани тоже со стоном опустился в одно из низких кресел и как-то по-отечески взглянул на собеседника.
«Что все нашли в этом Кавелли? В частности, некоторые монахини, казалось, совершенно очарованы этим мужчиной. Совершенно непонятно почему!»
Андреани отогнал от себя эту мысль и осторожно откашлялся.
— Вы, конечно, знаете, о чем у нас пойдет речь, синьор Кавелли…
Снова последовала улыбка.
— Эта статья в… э-э-э… «Коррьере дель джорно». — Он произнес название газеты так, словно держал ее на вытянутой руке двумя пальцами. — Мы немного… Ну, скажем так… удивлены, как вы можете себе представить.
— Безусловно, как и я, — ответил Кавелли совершенно искренне. — Сам я еще не читал упомянутую статью, но то, что в ней написано, не может быть правдой или, по крайней мере, наверняка сильно преувеличено. Хотя вчера я действительно бегал трусцой в парке и на меня напали.
— Святая Матерь Божия! — Андреани в ужасе воздел руки вверх. — Надеюсь, вы не сильно пострадали?
— Кроме некоторого испуга и пары синяков, со мной ничего страшного не произошло. И на этом все. Не представляю, как журналисты сумели связать это нападение с какими-либо предполагаемыми событиями на конклаве… Впрочем, для прессы, охочей до сенсаций, нет ничего невозможного. Они пишут всё что хотят, вне зависимости от того, правда это или нет.
Кавелли остановился. Он понял, что говорит слишком много для человека, который якобы ничего не знает.
— Я понимаю, понимаю, — Андреани неловким движением попытался огладить несуществующую бороду.
За спиной Кавелли со скрипом открылась раздвижная дверь. «Я скоро уйду и не буду вам мешать», — услышал он тихий мужской голос. Андреани кивнул в знак согласия.
— Дело в том, что до нас дошли сведения, будто во время конклава вы встречались и разговаривали с одним из кардиналов.
Позади Кавелли с громким шумом заработал ксерокс. Вот она, долгожданная пауза, которая даст несколько секунд на раздумья. Он удивленно обернулся. Рядом с ксероксом стоял монсеньор Ринанцо с большой пачкой бумаги в руках. Кавелли почувствовал себя так, словно ему нанесли удар в живот. Что он здесь делает? Верно, он же занимает то же помещение, что и Андреани. Получается, в его присутствии здесь нет ничего необычного. Тем не менее та неловкая медлительность, с которой он копировал свои бумаги, демонстративно избегая смотреть на присутствующих, позволяла предположить, что явился он не за этим.
Кавелли с трудом удалось сохранить спокойствие.
— Кто это утверждает?
Андреани развел руками, словно сожалея, что вынужден вести этот разговор, затем открыл тонкую папку из мягкой кожи, лежавшую перед ним на кофейном столике, и подвинул ее Кавелли. Внутри папки лежали широкоформатные черно-белые фотографии с обозначением времени в уголке снимка.
— Это то, что за два дня засняли наши камеры в садах во время конклава. — Он взял в руки несколько снимков. — Это — кардинал Монти, а это, наверное, вы, не так ли? Итак, я вас слушаю.
Андреани смотрел ледяным взглядом в глаза Кавелли. Время пряников закончилось, настало время достать кнут.
