Влюбленный злодей - Евгений Евгеньевич Сухов
– Теперь я, кажется, понимаю…
Я быстро собрался, и мы, взяв извозчика, поехали к дому Борковских. Нас встретила горничная Евпраксия Архипова с подсвечником в руке, поскольку в доме было темно и, похоже, уже все спали.
– Следуйте за мной, – шепотом произнесла она и повела меня на второй этаж.
Деревянные ступени скрипели в тишине так громко и зловеще, что хотелось закрыть ладонями уши. От горящей свечи на стенах колыхались огромные уродливые тени. В доме чувствовалась какая-то напряженность, и если бы не она, то все происходящее сейчас со мной можно было принять за театральный фарс, который вот-вот должен был завершиться всплеском иллюминации, рукоплесканиями и шумом множества восторженных голосов.
Конечно, ничего подобного не последовало. Евпраксия молча провела меня в небольшую комнатку рядом с покоями Юлии Александровны и коротко приказала:
– Ожидайте.
После чего удалилась. А я принялся ожидать. Довольно долго. Ожидание явно затягивалось. В моей голове роились разные невеселые мысли…
О странном и ужасном происшествии, случившемся в спальне юной графини в конце июля.
Об отставном поручике Скарабееве, совершившем гнусное преступление над девицей и зачем-то подписывающем анонимные письма, навлекая на себя тем самым еще большие неприятности, которых вполне можно было избежать, не ставь он в конце посланий своего имени или инициалов.
О бедном генерале Борковском, столь дорожившем мнением света о себе и своем семействе, хотя многие представления о светском этикете остались в прошлом веке, а иные и вовсе ушли в небытие, как парики с буклями, осыпанные мукой.
Мысли были неясные и в большей степени драматичные, каковыми они являются преимущественно ночью, когда все кажется в несколько ином, угнетающем и мистическом, свете. Плюс соответствующая обстановка: ночь, подсвечник со свечою и прыгающим огоньком на ее маковке; тени, кривляющиеся на стенах; ожидание юной дамы и предстоящий с ней разговор, способный прояснить причины случившегося, а могущего, наоборот, еще более все запутать.
Где-то внизу в гостиной напольные часы громко пробили полночь. Одновременно с последним ударом дверь отворилась, и в комнату неспешно вошла девушка. Изящная, скромная фигура. Легкая уверенная походка. Взгляд прямой и спокойный. Не верится, что эта девушка, производящая столь благоприятное впечатление (по крайней мере, на меня), подвержена всяким там каталепсиям, галлюцинациям, сомнамбулизму, бесчувственным состояниям и прочему, о чем упоминал во время моего визита в Нижегородский Дом скорби доктор Мокроусов.
– Судебный следователь по особо важным делам Воловцов Иван Федорович, – представляюсь я юной графине.
Девушка благосклонно кивнула и сделала не очень удачную попытку улыбнуться. При этом возле ее губ появились небольшие, едва заметные жесткие черточки, что ничуть не умалило миловидности ее лица, однако навело на мысль о возможной твердости характера. И правда: чтобы поехать на бал на второй день после избиений и надругательств, нужно иметь весьма стойкий характер и достаточную силу воли…
– Вы не против ответить на несколько моих вопросов? – спросил я, придав голосу доброжелательность и учтивость.
– Нет, – ответила она, усаживаясь в кресло напротив меня.
После двух малозначащих вопросов, заданных с целью разговорить и как-то успокоить девушку, державшуюся несколько напряженно, я перешел к тому, что меня интересует:
– Правда ли, что на званом обеде в июле этого года вы попросили усадить поручика Скарабеева рядом с собой?
– Да.
– Почему? – вновь спросил я, ожидая услышать что-то вроде того, что новый человек всегда представляет интерес, хотя бы поначалу знакомства с ним.
– Он был мне интересен как новое лицо в окружении отца. Ведь он только неделю как поступил на службу в кадетский корпус.
Графиня говорит тихо, однако уверенно и без каких-либо запинок. Когда во время разговора она на какое-то мгновение приближает ко мне свое лицо, то в полумраке я успеваю разглядеть благородство ее черт и спокойный кроткий взгляд. Именно покорность в ее глазах вынуждает меня немного неуверенно задать следующий вопрос:
– То есть следует понимать, что никаких особых чувств к поручику Скарабееву вы не испытывали?
Конечно, на подобный вопрос она может не отвечать. Да я и не ожидал определенного ответа. Однако после секундного замешательства, вызванного моим достаточно бестактным вопросом, Юлия Александровна все же решилась ответить:
– Кроме интереса к нему, как ко всякому новому человеку, появившемуся в нашем доме, – никаких.
– А к поручику Анатолию Депрейсу? – решаюсь я задать юной графине и этот неудобный вопрос.
– А это как-то относится к вашему расследованию? – ровным голосом спросила Юлия Александровна.
Вопрос вполне уместен, однако в данном случае что уместно, а что нет, – решаю я. Конечно, вслух я этого не говорю, а отвечаю иначе:
– Возможно…
Девушка какое-то время смотрит на меня с некоторой настороженностью. Возможно, сейчас в ее душе происходит борьба между благовоспитанностью и скромностью и желанием все же ответить на заданный мною вопрос. Длится эта борьба не очень долго, поскольку Юлия, как-то отрывисто вздохнув, тихо произносит:
– Поручик Депрейс пытается ухаживать за мной… Но с моей стороны у меня к нему никаких особых чувств не имеется. И я не нахожу возможным отвечать на его ухаживания…
– Благодарю вас за столь основательные ответы, – вполне искренне сказал я и продолжил допрос: – А что было потом, после обеда?
– Вы, наверное, имеете в виду ту бестактную фразу, которую сказал мне… этот мерзкий человек? – понимающе посмотрела на меня графиня Юлия Александровна.
– Да, – ответил я и благодарно кивнул.
– Ну да… Он сказал мне, что у меня очень красивая матушка и ему крайне жаль, что я мало похожа на нее.
Внешне Юлия продолжала оставаться беспристрастной, но я все же почувствовал, что внутри нее сидит глубоко запрятанная обида, которая и по сей день гложет ее и не дает успокоиться.
– И как вы к этому отнеслись? – спросил я, на этот раз не ожидая услышать откровенный ответ.
– Конечно, я не испытывала особой радости от услышанного, – произнесла Юлия Борковская. – Я рассказала об этом родителям. Мы вместе посмеялись над глупостью Скарабеева, и все…
Она вновь попыталась улыбнуться, но у нее получилось еще хуже, нежели чем в первый раз.
«Как, однако, по-серьезному задела фраза поручика, брошенная мимоходом, – подумалось мне, – коли она и по сей день злится и переживает обиду».
Но я не подал вида, что это меня занимает, и продолжил:
– А все эти анонимные письма? Вы думаете, их писал он?
– Я не думаю, – глаза Юлии вспыхнули на миг странным блеском. – Я в этом убеждена…
– И вы уверены, что тогда, в ночь с двадцать восьмого на двадцать девятое июля, когда на вас было совершено нападение… это тоже был Скарабеев? – спросил я, не сводя глаз с юной графини.
– Вне всякого сомнения, – ответила она, спокойно выдержав мой взгляд.
– Прошу прощения, Юлия Александровна, за мой следующий вопрос. Я понимаю, что вспоминать об этом вам очень непросто и, наверное, крайне тяжело. – Тут я вздохнул и чуть помолчал, давая понять собеседнице, что я сопереживаю вместе с ней, что человек я весьма тактичный и не лишенный воспитанности, и если задаю какие-то неприятные вопросы, то исключительно по долгу службы. – Но мне необходимо знать подробности… той ночи и детальные обстоятельства покушения на вас.
– Я понимаю, – слегка кивнула девушка. – Я спала, когда меня разбудил шум. Это был звук разбитого, или, как это позже выяснилось, выдавленного стекла. Я подняла голову, и мне поначалу показалось, что я еще сплю и вижу сон, как в разбитом окне появляется рука и как она отодвигает оконную задвижку. Но когда окно распахнулось и в комнату влез мужчина в плаще и с повязанным вокруг лица платком, оставляющим открытыми лишь глаза, я проснулась окончательно…
– Вы испугались… – сказал я без вопросительной интонации, дабы заполнить возникшую паузу.
– Испугалась… – не совсем уверенно ответила девушка и добавила: – Хотя это не совсем то слово, а нужного вот так, с ходу, я даже не могу подобрать… Словом, это было так неожиданно и невероятно, что я перестала отдавать отчет в том, что я делаю и где нахожусь. Я не помнила, как схватила стул и заслонилась
