Убийство по-китайски - Анастасия Юрьевна Попандопуло
– И все было хорошо, так?
Поднял глаза от книжечки Самулович. Ольга Михайловна кивнула.
– Я так и думал. Спасибо, что рассказали.
Он закрыл книжечку, и Ольга Михайловна уже собралась подняться, чтобы проводить нас, как вдруг Самулович снова откинулся на стуле:
– Знаете, есть еще небольшие уточнения, скорее всего это неважно, но уж раз мы пришли… Я вчера разговаривал с лакеем, который обслуживал ваш этаж. Так, ничего особенного, но он сказал, что слышал звуки довольно бурного выяснения отношений в ложе вашего супруга незадолго до его смерти. В чем дело, он, разумеется, не знал, так как счел неприличным подслушивать. Однако если вас не затруднит, в сложившихся обстоятельствах, прояснить этот вопрос, я буду признателен.
Ольга Михайловна бросила короткий взгляд на Александра, тот оттолкнулся от стены, на которую опирался, и весьма раздраженно махнул рукой с зажженной сигарой:
– Ой, да всем прекрасно известен характер отца. Он… был… человек вспыльчивый, тяжелый. Ли уже ушел, а мы сидели в ложе. Я заказал нам с маменькой шампанское, разумеется, Редерер, отец же пил водку. Водка ему чем-то не понравилась, шампанское же, напротив, было прекрасным, о чем я ему и сказал. Он раскричался, что мы транжирим капиталы без счета, а ему даже водки нормальной подать не могут. Тут еще деньги, которые я просил, чтобы развлечь игрой китайца… Разумеется, дело не в этом. Просто после того происшествия на банкете, как вы думаете, в каком он был настроении? Ему нужно было выпустить пар. Le plaisir des disputes, c‘est de faire la paix [15] …впрочем, это не вполне подходит… Не важно… В общем, он любил пошуметь, но в сущности был прекрасным человеком, маменька подтвердит.
Он нагнулся, поймал руку Ольги Михайловны и приложился к ней губами.
– Так, – Самулович снял пенсне и принялся за стекла, – хорошо. И что же, как вы отреагировали на его обвинения?
– Никак, – ответила за пасынка Ольга Михайловна. – Этого не требовалось. Упреки супруга были вызваны общим раздражением, не более. Его нужно было выслушать и промолчать.
– И все-таки странно, – снова повернулся Самулович к Александру. – Я знаю, что вы живете на широкую ногу, отец же ваш больше склонен был к разумной экономии. Неужели вчерашний эпизод не имел аналогов в прошлом?
Александр усмехнулся, бросил взгляд на костюм Самуловича, на меня, потом поправил булавку в своем галстуке, один камень которой стоил как все, надетое на нас.
– Не знаю, смогу ли объяснить… Видите ли, отец мой, как и дед, жизнь вели более купеческую, хотя и были дворянами. Вот эта бесконечная работа, гонка за выгодой, подсчеты, ограничения, схемы, контроль, борьба и еще раз борьба за каждую копейку. Они составили огромное состояние, но стали его рабами, – он пыхнул сигарой. – И отец это понимал, поверьте. Он стремился в общество и, как видите, в нашей губернии имел положение. Однако, и здесь вы со мной согласитесь, в нем видели не дворянина, а… денежный мешок, которому он служил. Себя он поменять не мог, но понимал, что деньги должны дать не только основу, но и блеск нашей фамилии. А для этого их надо не только уметь зарабатывать, но… – он сделал паузу, – их надо уметь тратить. Тратить изысканно, как и подобает дворянину.
– И тут в дело вступаете вы, – не утерпел Борис.
Александр пожал плечами.
– Да. Отец никогда и ни в чем мне не отказывал. Он сам хотел бы быть таким, как я. Понимаете вы это? Хотел быть мной! Однако натуру не переделаешь. Если ты ходил с караванщиками, сам вешал чай… А я наследую уже сложившееся дело. С приказчиками и всем, что там нужно. Я – единственный наследник. Имею образование, говорю на французском. Теперь принят в самом высшем обществе. Поэтому… отец, конечно, мог покричать, но и сам не придавал этому значения.
– Александр прав, – поддержала пасынка Ольга Михайловна. – Муж во многом потакал ему. Был один момент, который сильно повлиял на мировоззрение Василия Кирилловича. Лет пять-десять назад мужа плохо приняли в Москве, когда он только открывал там торговлю. Совсем не так, как он ожидал. Тогда Василий Кириллович, как человек действия, решил во что бы то ни стало пробить эту стену. Пусть не сам, но через сына попасть в самый высший свет. Ну вот…
– Да, понятно. А что же вы?
– Что я?
– Тоже не обращали внимания на характер мужа?
– Борис Михайлович, я думаю, вы поняли, что Василий Кириллович был непростым человеком. Однако жизнь связала меня с ним. И потом, у каждого есть недостатки. Мы должны прощать людям, помня, что и они нас прощают. Муж был несдержан, а я – бесплодна. Он был старше, а я не имела гроша за душой.
Она прямо и твердо взглянула на Бориса, и тот смутился.
– Все имеет свою цену, – снова мягко продолжила хозяйка. – Господь справедлив. Кроме того, надо и смиряться. Это огромная добродетель и большая радость, поверьте.
Я как завороженный глядел на эту женщину. Ее слова, то, как она держалось, – все удивляло и восхищало меня. Даже Самулович, обычно предубежденный к слабому полу, даже он, похоже, был очарован хозяйкой и впечатлен ее откровенностью. Он поерзал на месте и замолчал. Я обвел комнату взглядом и встретился глазами с Иваном, все так же неподвижно сидевшим в кресле в углу.
– Иван Федорович, – обратился я к нему, чтобы немного сместить сложный разговор, – в сложившихся обстоятельствах вынужден и вас спросить, где вы были вчера?
– Ровно там же, где и все – в театре, – не изменив положения, ответил он. – Ах да, вы не можете меня припомнить. Там же было столько китайцев, где уж различить, не правда ли?
– Иван, бога ради! – поморщился Трушников. – C’est insupportable.[16]
– А что такое? Меня спрашивает, где я был, человек, который сидел против меня за столом не менее трех часов.
– Это вы… переводили… – промямлил я. – Простите!
– Не извиняйтесь, Иван любит сделать из любой ерунды драму. Несчастный характер.
– Не всем же
