Смертельная поэзия - Анна Александровна Шехова
Мать Бурляка – широколицая тихая женщина с заплаканными глазами – молча выслушала его и ушла в дом. Ожидая у ворот, за которыми по-прежнему недовольно ворчал пес, Феликс Янович чувствовал себя здесь, со своей странной просьбой таким же неуместным, каким всегда ощущал себя на многолюдных празднествах вроде именин городского головы. Там он казался себе письмом, пришедшим не по адресу. Здесь же, перед убитой горем женщиной, для которой поэзия была лишь баловством, доведшем сына до греха, Феликс Янович чувствовал себя так, словно писал текст соболезнования на рождественской открытке.
Мать Егора довольно скоро вернулась, избавив его от мучительных раздумий.
– Вот, – сказала она, протягивая ему обычную, хоть и порядком загрязнившуюся уже ученическую тетрадь. – Егорка здесь писал. Заберите, а то отец все равно сожжет.
– Спасибо, – смущенно отозвался Феликс Янович, бережно принимая тетрадь.
Мать Бурляка, не говоря больше ни слова, уже повернулась, чтобы скрыться за воротами. Но Феликс Янович не мог так отпустить ее.
– Погодите, пожалуйста!
Она остановилась и также молча глянула на него – вопросительно, но без особого интереса. Тревогу выдавала лишь рука, нервно сжимающая концы платка, завязанного на голове.
– Я хотел сказать, – как всегда в такие моменты нужные слова рассыпались словно горох из дырявого кармана. – Я просто хочу, чтобы вы знали. Ваш сын – не убийца!
– Знаю, – коротко и сухо ответил она, и рука отпустила концы плата. – Но кто ж поверит-то?!
И отвернувшись, скрылась за воротами.
*
Тетрадь Егора Бурляка, спрятанная под мундир, жгла Колбовского всю дорогу до почтового отделения. Феликс Янович решил, что пролистает ее вместо утренних газет. Однако жизнь в таких случаях часто делает кульбиты почище иного циркача. Как только Колбовский переступил порог почты, как ему навстречу шагнула Аполлинария Григорьевна – с бледным лицом и губами, превратившимися в напряженную нить.
– Они устроились здесь как у себя в участке! Никого не пускают! Требуют вас! А вы… где вы ходите?!
Феликс Иванович настолько растерялся от подобного напора, что не сразу смог вытащить часы – цепочка зацепилась за пуговицу мундира и чуть не порвалась. Стрелки потускневшего, но верного циферблата показывали без пяти восемь утра.
– Но я даже не опоздал! – пробормотал он.
– Вам давно стоило завести привычку приходить раньше! – безапелляционно заявила Аполлинария Григорьевна.
Ее тон был настолько безукоризненно холоден и ровен – как каменная стена без единой трещины, что возражать не имело смысла. Феликс Янович уже знал по опыту, что за эту стену невозможно пробиться.
Все еще ничего не понимая, Колбовский прошел в кабинет. Здесь причины гнева телеграфистки стали более ясны. На рабочем кресле Феликса Яновича расположился бодрый и настороженный как пес, взявший след, исправник Конев. А вдоль стен, натыкаясь друг на друга из-за скромных размеров кабинета, ходили двое полицейских.
– Вы, смотрю, не слишком ревностно относитесь к службе, – заметил Касьян Петрович, кинув взгляд на настенные ходики, – приходите позже ваших служащих.
– Я прихожу ко времени, – тихо заметил Колбовский. – Чем обязан?
– А у нас, знаете ли, нет времени начала и конца службы, – Конев словно бы не слышал вопроса. – Собачья жизнь! Круглые сутки должны быть наготове! А еще некоторые зловредные энтузиасты путаются под ногами!
Последние слова сопровождались выразительным взглядом в сторону Колбовского, который, стоя перед развалившимся в кресле исправником, все больше чувствовал себя гимназистом, вызываным в кабинет директора.
– Чем обязан? – повторил он, хотя и понимал, что повторенный вопрос звучит глупо.
Кто-то из полицейских насмешливо хмыкнул за его спиной.
– Скажите, как хорошо вы знаете Егора Мартыновича Бурляка?
Этого вопроса Феликс Янович не ожидал.
– Я? Не могу сказать, что слишком хорошо. Скорее, шапочно.
– Да? А, меж тем, еще вчера в участке вы утверждали, что он ваш близкий друг! – глаза Конева смотрели цепко и подозрительно.
– Я? Позвольте, я не говорил такого! – возразил Феликс Янович, уже понимая, что исправник пытается смутить его.
– Разве? – Конев нарочито изобразил удивление. – Тем не менее, вы прибежали его проведать и были очень взволнованы. С чего бы это?
Феликс Янович счел за лучшее промолчать.
– Давайте разберемся, – продолжил Конев, ничуть не смущаясь отсутствием ответа. – Кто же вы ему все-таки? Шапочный знакомый или близкий друг и… соучастник?
– Соучастник? – Колбовский почувствовал, что почва уходит у него из под ног.
– Мне известно про ваш вояж в дом Рукавишниковых, – уже без обиняков сказал Конев. – Вместе с обвиняемым вы вломились в дом убитой девицы и провели там не меньше получаса. Что вы там делали?
– Позвольте я сяду, – голова Феликса Янович кружилась, поскольку он пытался думать сразу о том, как ему не подставить под удар Петра Осиповича, дать внятные объяснения Коневу и – главное! – как после всего этого смотреть в глаза Аполлинарии Григорьевне. Если история с его незаконным проникновением в дом Рукавишниковых всплывет, то телеграфистка либо подаст заявление об увольнении, либо – добьется его увольнения. И, сказать по чести, Феликс Янович, не знал, что хуже. Ибо в первом случае его до конца жизни будет мучить совесть за то, что он лишил госпожу Сусалеву единственного смысла ее существования – службы на почте.
– Я рад бы не позволить, но это ваш кабинет, – недобро усмехнулся исправник.
Феликс Янович опустился на краешек стула и спиной ощутил, как подступили ближе праздно стоявшие до этого полицейские. Несомненно, Конев велел им это сделать, чтобы обвиняемый сразу почувствовал себя под конвоем.
– Не буду отрицать, что мы были в доме Рукавишниковых, – начал Феликс Янович.
– Это очень хорошо, – кивнул Конев. – Чем быстрее мы решим этот вопрос, тем скорее найдут замену на ваше место. Вы же не хотите, чтобы наши горожане остались без писем и журналов?
Колбовский предпочел не заметить глумления, хотя сердце отчаянно билось. Еще никогда в жизни Феликса Яновича не обвиняли в нарушении закона. И лишь глубокая уверенность в необходимости совершенных действий придала ему сил.
– Мои цели были исключительно благие, – продолжил Феликс Янович. – И действовал я только во имя соблюдения закона и справедливости.
– Впервые слышу, чтобы во имя закона действовали незаконно, – желчно сказал Конев, и полицейские за спиной Колбовского хохотнули.
– Необходимо было убедиться в том, что никакого ограбления на самом деле не было, – продолжил Феликс Янович. – В доме я всего лишь осмотрел место действия. И не более. Я ничего не трогал и не забирал с места преступления. Но осмотр подтвердил мою догадку. И позже я смог ее высказать господину Кутилину. И указать вероятное местонахождение украденных вещей.
– А судебному следователю не показалось странным, что вы так легко угадали, где эти вещи припрятаны? – нежным голосом спросил Конев.
– Об этом вам лучше спросить непосредственно у господина Кутилина, – вежливо ответил Колбовский.
– Непременно! – кивнул исправник. – А пока объясните, почему из всех возможных
