Евгений Сухов - Гастролеры и фабрикант
Глава 7
«Хорошая работа», или Ловушка для мильонщика
Октябрь 1888 года
– Славно, славно, – Всеволод Аркадьевич, по своему обыкновению, стал расхаживать по кабинету, пуская к потолку кольца дыма. – Значит, говоришь, первоначальный капиталец наш клиент-мильонщик сколотил неправедными путями?
– Еще какими неправедными! – воскликнул Африканыч. – Этот летописец-краевед такое мне порассказал, что впору Феоктистову на «царевой даче» качаться, срок чалить. Причем весьма приличный. Представляешь, он вначале картишками баловался, плутовал дюже, потом больных лошадок простофилям спихивал, купчину одного кинул так, что того в долговую яму скинули, ворованными табунами торговал… Да и еще много чего за ним числится.
– Хорошая работа, – похвалил друга Сева. – Да, вот еще что, ты узнал, домик этой Наталии Георгиевны на чье имя записан?
– Нет еще, – ответил Неофитов. – Сегодня собираюсь нанести визит нашему поддужному корешку Коле Постникову.
– Отлично. Не тяни с этим делом, – сказал Долгоруков. – Компроментаж на Феоктистова нам нужен полный, чтобы ему и правда реальные срока грозили. И он бы это понимал…
– Хорошо, – ответил Африканыч. – Уже иду…
* * *Николай Николаевич пребывал в блаженстве.
Вчерашний вечер все не выходил из головы: новая мамзелька-сиротка в заведении Жозефины и впрямь оказалась совершеннейшим чудом. Она была молода, крепка и пахла яблоками. Вернее, свежестью только что сорванного с ветки плода, разрезанного пополам. Когда она улыбалась, то вместе с белыми влажными зубками обнажалась полоска розовой десны, в которую хотелось немедля впиться долгим и страстным поцелуем.
А ее фигура! Это было совершенство. Ее формы абсолютно не имели острых углов, столь свойственных юным девицам, хотя возраст ее (чего уж тут скрывать) еще не достиг совершеннолетия. Когда городской секретарь раздевал ее, то части тела девушки, обнажаясь, манили к себе доступностью и нежной белизной. А когда она, переступив через упавшие к ее ступням розовые панталоны с кружавчиками, обернулась с призывной улыбкой к Постникову, то он просто застыл в созерцании столь неотразимого благолепия.
– Ну что, начнем? – ангельским голоском пропела девица и принялась раздевать Постникова, нежно прикасаясь своими прохладными пальчиками то к груди Николая Николаевича, то к его ногам…
Надо признать, что Постников едва не потерял сознание. Боже, как было сладко! И такой у нее был взгляд, сводящий с ума! Полный вожделения и порока. И какой-то девичьей невинности. Все это уносило Николая Николаевича в такие заоблачные дали, откуда, казалось, не было возврата. Да, собственно, и не хотелось возвращаться.
Как она была порочна! Когда Постников вошел в нее, она томно выдохнула и обхватила своими ножками его бедра. И стала то приподниматься, то опускаться в такт его движениям, закатив глаза и легонько постанывая. То, чем она занималась, ей явно нравилось, что возносило Постникова на еще большую ступень наслаждения.
Николай Николаевич выжал из себя все, что мог (возможно, даже более того). Через сорок минут, обессиленный и изрядно пропотевший, он возлежал на широком мягком ложе, а юная горизонталка, с легким румянцем на щеках и ничуть не потерявшая своей первоначальной прелести и даже еще более посвежевшая, что-то щебетала и разливала шампанское по бокалам. Как было славно!
Сегодня он снова отправится к ней. Они уже уговорились, что он придет вечером и останется на всю ночь, до утра! Сначала все будет, как вчера, а потом, после соития, она обещала, что…
– Можно к тебе? – прозвучал откуда-то издалека голос.
…они попробуют все немножко иначе…
– К тебе можно, Николай Николаевич?!
…она даже сказала, что они попробуют и каким образом, отчего у Постникова захватило дух, и мужское достоинство вновь проснулось, требуя нового движения…
– Ты где витаешь, дружище? – услышал Николай Николаевич над самым ухом, и мужская длань легла на его плечо и слегка его потормошила. – Очнитесь, господин городской секретарь!
– Что?
– Я говорю, очнитесь!
Постников поднял взор и увидел прямо над собой улыбающуюся физиономию Самсона Африканыча. Неофитов, очевидно, находился в его кабинете уже не менее минуты и имел возможность наблюдать за ним, отстраненным от действительности и пребывающим в заоблачном блаженстве.
– Вы… ты… как здесь?
– Как и все, ножками. Пришел, вот, проведать старого приятеля, – усмехнулся Африканыч. – А ты что, разве не рад мне?
– Ну, почему же «не рад», – неуверенно пробормотал Николай Николаевич. – Конечно же, рад!
– Ну, а коли рад, так предложи присесть.
– Предлагаю: садись, – проговорил уже вполне пришедший в себя Николай Постников.
– Благодарствуй, – сказал Африканыч и, усевшись в кресло, закинул ногу на ногу. – Ну, как твои дела? Как она вообще – жизнь-то?
– Да как-то все по-старому, – неопределенно ответил городской секретарь, приготовляясь выслушивать просьбу гостя. Ибо без особой надобности люди Севы Долгорукова, как, впрочем, и он сам, в присутственные места захаживать не любили. «Незачем лишний раз перед чинушами светиться», – так говорил Всеволод Аркадьевич Долгоруков. И вслед за ним так говорили и думали остальные члены его «команды».
– Как здоровьице? Кажется, в последний раз, когда мы виделись, у тебя была инфлюэнца, и в весьма тяжкой форме? – сочувственно посмотрел на городского секретаря Неофитов.
– У-у, так это когда было! – ответил Николай Николаевич. – Давно уж все прошло.
– Вот и слава богу, – сделал заключение Африканыч. – Стало быть, на данный момент ты исключительно здоров?
– Ну, может, и не исключительно, но здоров…
– И с памятью у тебя в порядке? – снова спросил Африканыч, не дослушав ответа Постникова.
– Да не жалуюсь покуда, – ответил Николай Николаевич.
– Стало быть, ты помнишь, на кого записан дом в Собачьем переулке, не столь давно приобретенный для проживания в нем некоей Наталии Георгиевны Полуянц? – вскинул на собеседника ясный взор Неофитов.
– А тут и помнить нечего, – подумав лишь одно мгновение, произнес Постников. – Господину Феоктистову.
– Илье Никифоровичу? – ради уточнения и успокоения совести спросил Африканыч. – Нашему замечательному благодетелю-мильонщику, дай бог ему долгие лета?
– Ему, конечно. А кому же еще? – удивленно вскинул брови Постников.
– Что, и ни в какие бумаги смотреть не будешь? – поинтересовался Самсон Африканыч.
– Нет, не буду, – ответил городской секретарь. – Дом он приобрел полтора месяца назад, записал его на себя, и я это преотлично помню…
– Ну, и память у тебя, Николай Николаевич! – с нотками восхищения в голосе сказал Неофитов.
– Да покуда не жалуюсь, – скромно ответил секретарь Постников и довольно улыбнулся.
Африканыч поблагодарил. Встал и направился к выходу. Ухмыльнувшись, подумал, что ловушка для фигуранта-мильонщика готова. И тут его остановил голос Постникова:
– Самсон Африканыч, погоди минутку…
Глава 8
Дело об убиении почетного гражданина, или Обязанности гражданина Российской империи
19 октября 1888 года
Это дело могло быть интересным. А его раскрытие – принести наконец утверждение в должности полицеймейстера и последующее повышение в чине. А возможно, и орденок Станислава в петличку.
Дело могло оказаться непростым. Шутка ли – убийство потомственного почетного гражданина! Это вам не исчезновение двух мешков муки с мельницы купца Крапивина на речке Казанке. Не кража носильных вещей из прачечной сиротского приюта или оскорбление словами и действием (плевок в лицо) мещанкою Суконной слободы Самсониею Заусайловой мещанки Прасковьи Толоконниковой, не поделивших цехового-суконщика Михаила Паленого, на коего бабы вешаются гроздьями. И даже не тяжкое увечье в голову обухом топора жителя Игумновой слободы Панкратия Черного, полученное им в результате ссоры с собственной супругой, недовольной его каждодневными возлияниями за воротник горячительных напитков.
Это дело могло оказаться громким. Главное – узнать подоплеку всего и подать раскрытие дела как результат грамотной и кропотливой работы всей казанской управы под его, Якова Викентьевича Острожского, неусыпным и бдительным руководством. Вследствие этого доклад пристава Мазина касательно «Дела об убиении потомственного почетного гражданина Гурия Борисовича Кочемасова» исполняющий должность казанского полицеймейстера слушал с нескрываемым вниманием.
А пристав Мазин между тем продолжал:
– Третьего дня в сосновой рощице, прилегающей к ограде Кизической обители, монастырским сторожем был обнаружен труп хорошо одетого мужчины возрастом тридцати – тридцати пяти лет. Он лежал на спине, широко раскинув руки и ноги. Голова его была обращена в сторону Седмиозерного тракта. Тело, по показаниям сторожа, было еще теплым. Сторож немедля побежал к городовому, тот сообщил в участок, после чего был вызван я и окружной врач. При досмотре места преступления мною были найдены в полутора саженях от трупа два пыжа, сделанных из полсти и немного обожженных огнем. Врачом же были обнаружены на трупе признаки насильственной смерти, а именно две огнестрельные раны картечью из ружья в область сердца и печени…
