Евгений Сухов - Гастролеры и фабрикант
– Не имеется, – ответил мильонщик и выдал подобие улыбки.
– У нас тоже нет к вам претензий, – улыбнулся в ответ Яков Викентьевич. – Пока нет, – добавил он уже ледяным тоном. – Ступайте домой, господин Феоктистов, и пусть вам снятся только хорошие сны.
– Благодарствуйте, – как-то по-крестьянски ответил мильонщик и бочком выбрался из кабинета.
– Зря вы его отпустили, – посетовал Николай Людвигович. – Если бы его поприжать еще малость…
– Прижимай его, не прижимай, все равно он ничего не напишет и не скажет, – оборвал своего помощника Острожский. – Господин Долгоруков обошел нас и здесь… – Яков Викентьевич горько усмехнулся: – Что ж, следует признать, что он обыграл нас вчистую. Умыл, так сказать. А умен ведь, шельма, а?
Розенштейн пожал плечами, потом, немного подумав, кивнул:
– Согласен с вами, Яков Викентьевич. Умен и хитер. Но тем и опасен! Если вы позволите мне еще покопаться в этом деле, то, возможно, я и смогу…
– Нет, не позволю, Николай Людвигович, – снова не дал договорить своему помощнику Острожский. – И посоветую вам поскорее забыть об этом деле. Не было ничего, и точка…
– Хорошо, господин исполняющий должность полицеймейстера, – перейдя на официальный тон, ответил Розенштейн.
– Вот и славно, – с некоторым облегчением резюмировал Острожский.
– Разрешите идти?
– Чем намерены заняться, господин Розенштейн?
– Жду ваших приказаний, – ответил Николай Людвигович.
– Что ж, – усмехнулся исполняющий обязанности казанского полицеймейстера, – приказание остается прежним: найти и обезвредить банду «Черных воронов». И чем скорее – тем лучше…
– Слушаюсь, – ответил Розенштейн и повернулся, чтобы выйти.
– Минуточку, – остановил его Острожский. – А где этот баул с «куклой»?
– В моем кабинете, – посмотрел на начальника помощник.
– Уничтожьте его.
– Понял.
– Да и еще… – Острожский помедлил. – И принесите мне папку. Ту, что с красными тесемками…
* * *Илья Никифорович возвращался на извозчике к себе домой и думал.
Вот ведь как получается: кто-то зарабатывает деньги тяжким трудом, потом и кровью, рискует, не спит ночей, изворачивается, бьется за каждую копейку, а кто-то, как этот Долгоруков со своей шайкой, придумав хитроумный план, отбирают эти деньги, не ударив при этом палец о палец. То есть единственно поработав своими мозгами. А это несправедливо. Таких, как Долгоруков, нужно наказывать и сажать в тюрьму или отправлять на каторгу, но, увольте, господа, без его помощи! И вообще, для наказания существуют фискальные органы: полиция, суды, жандармерия. Пусть они отрабатывают свой хлеб. Им за поимку преступников и их наказание жалованье платят… И весьма немалое!
Коляску подкинуло на каком-то ухабе, и мысль пропала. Взамен ее пришла другая, про Наталию Георгиевну. Вот ведь какая зараза оказалась…
Когда он подъехал к ее дому – тьфу ты, к ее, к своему дому – в Собачьем переулке, дом был пуст. Так и не достучавшись, Феоктистов открыл входную дверь своим ключом и сразу почувствовал неладное. Все вроде бы оставалось, как прежде, но чего-то явно недоставало.
Илья Никифорович прошелся по комнатам и понял: недоставало вещей Наталии. Вывод был однозначен: девица, не попрощавшись и не сказав последнее «прости», попросту съехала, то бишь сбежала. Вот она – людская благодарность! Впрочем, чего еще ожидать от таких вот дамочек! А не он разве лелеял ее, дал крышу над головой, кормил, поил, одевал… И спросить-то было не у кого, куда, мол, подевалась постоялица этого дома, поскольку сам выбирал такой дом, чтобы подальше от людского глаза.
Конечно, это они все устроили. Долгоруков с этим «графом» и стариком Огонь-Догановским. А ведь Алексей Васильевич показался ему таким благообразным и вызывающим доверие господином! Никому нельзя доверять в нынешнее время. Вот, поверил проходимцам – и что в результате? Лишился без малого трех миллионов. Мог и большего лишиться, дурак стоеросовый. Вот вложился бы десятью миллионами, и что? Не было бы сейчас и их…
Илья Никифорович в сердцах чертыхнулся, пнул кошку, что терлась возле ног, и закрыл дом. Что ж, надо как-то возвратить утраченный капитал. Быстро такую сумму, конечно, не вернуть, но годика за два – вполне возможно. Если, конечно, постараться. А он уж – постарается…
Спал в эту ночь Илья Никифорович скверно. Снилась какая-то дребедень; летал по комнате баул с деньгами, и Феоктистов пытался его безуспешно поймать, а когда ему это все же удалось, то баул превратился в огромную бабочку, которая со смехом, похожим на смех этого мошенника Долгорукова, выпорхнула в раскрытое окно. Он едва не вывалился в него, пытаясь ее догнать.
Снился чиновник особых поручений Департамента полиции Засецкий. Илья Никифорович, зная, что он вовсе не тот человек, за которого себя выдает, стоял все же перед ним навытяжку, а за спиной у него висела на ремне винтовка с прикрепленным штыком.
– Защищать Отчизну – святое дело, – говорил Засецкий, одетый в полковничий мундир. – И большое благо для каждого российского гражданина. А умереть за свою державу – еще большая честь…
– Дыкть, мы завсегда, – ответствовал Илья Никифорович, а потом топал куда-то в пыльной колонне таких же, как он, рекрутов, во все горло распевая строевую песню:
Солдатушки, бравы ребяту-ушки,Где же ва-аши де-еды?Наши де-еды – славные побе-еды,Вот где на-аши де-еды!
А потом был бой. Свистели пули над головою, и он вместе с такими же «солдатушками – бравыми ребятушками» шел в атаку и кричал «ура»…
Проснулся Илья Никифорович в холодном поту. В голове крутилась нескончаемая песня про солдатушек…
Солдатушки, бравы ребяту-ушки,Где же ва-аша си-ила?Нашу си-илу на груди носи-или —Крест – вот на-аша си-ила!
Феоктистов посмотрел в красный угол на икону Николая Угодника, перекрестился торжественно троекратно, приговаривая «свят, свят», затем встал и долго умывался ледяною водою, прогоняя сонные видения и безотчетный страх. Приснится же такое, прости господи…
Солдатушки, бравы ребяту-ушки…
Тьфу ты, мать честная… Привязалась!
Ровно в девять часов утра за ним приехали и попросили без промедления прийти в Управление полиции. Дескать, полицеймейстер с помощником очень желают с ним поговорить по неотложному и очень важному делу.
Отнекивался, как мог. Мол, дел у него неисчислимое множество, да и уговор у него с одним промышленником – встретиться ровно в десять часов, а отменить встречу он-де уже не успеет.
– Ничего не знаем, – ответствовали полицианты, что приехали за ним. – У нас приказание привезти вас в управу. А коли не захотите добровольно, мы принуждены будем доставить вас в принудительном порядке, так что уж не обессудьте…
Ну, что тут поделаешь? Не допускать же до того, чтобы полицейские увели его силою. Потом по городу слухи поползут, что, дескать, к мильонщику Феоктистову полицианты приходили его заарестовывать, дабы прознать, откуда у него столько миллионов скопилось и праведным ли путем те миллионы добыты. Нет, лучше пойти добровольно и объясниться там, в управлении, что ничего не случилось, а утерянные миллионы нашлись. Они и отвяжутся…
* * *Острожский принял у помощника папку с красными тесемками, ту самую, на которую возлагал столько надежд.
Он довольно долго смотрел на нее, слегка подбрасывая на ладони. Потом подошел к горящему камину, от которого шло приятное тепло, с минуту завороженно смотрел на огонь, а затем, вздохнув, бросил папку в самый центр огня.
Напольные часы отбили очередные полчаса. Яков Викентьевич подошел к окну и прильнул к нему горячим лбом. Стекло было прохладным. А за ним, на улице, шел снег. Он падал большими красивыми хлопьями, и пушистые снежинки были похожи на звездочки, какими их рисуют дети.
