Евгений Сухов - Гастролеры и фабрикант
– Чиновником особых поручений при Департаменте полиции господином полковником Засецким…
Острожский и Розенштейн переглянулись, и Яков Викентьевич кивнул, что значило – «останься». Николай Людвигович понял, прошел в глубину кабинета и присел в кресло.
– Свободен, – сказал Острожский городовому, и тот вышел.
Яков Викентьевич распечатал письмо. Читал он долго и, кажется, еще раза два перечитывал. В процессе чтения его лицо вначале побелело, потом побагровело, а затем приняло зеленоватый оттенок. Наблюдая такие метаморфозы с лицом начальника, Розенштейн несколько раз порывался было спросить, не худо ли ему и не надобно ли чего принести, к примеру, водички или какого лекарства. Однако взгляды, которые изредка бросал в его сторону исполняющий обязанности полицеймейстера, не позволили Розенштейну не только предложить своему начальнику помощь, но даже открыть рот.
Прочитав письмо, Яков Викентьевич как-то беспомощно посмотрел на Николая Людвиговича, словно просил защиты, а затем, с исказившимся от злобы лицом, несколько раз столь сильно пнул тумбу стола, что из нее вывалились ящики, из которых выползли на пол папки с бумагами.
– Что-то случилось? – озабоченно спросил Розенштейн. Таким своего начальника он еще никогда не видел.
– Случилось? – растерянно произнес Острожский. – Да нет, особо ничего не случилось. Если не считать того, что на меня надели шутовской колпак и оставили с носом. Большу-ущим клоунским носом. Вы видали такие носы? – спросил с какой-то истерической интонацией исполняющий должность полицеймейстера.
Розенштейн, не зная, что ответить, недоуменно пожал плечами.
– Не видали? Так посмотрите!
С этими словами Острожский задрал нос. Невольно глянув на него, Розенштейн заметил, что нос действительно несколько длинноват и имеет заостренный кончик.
– Убедились? – продолжал издеваться над собой Острожский, а затем плюхнулся в свое кресло за столом. – Что ж, этого следовало ожидать. И вполне заслуженно. Поделом мне, старому дураку, выжившему из ума окончательно и бесповоротно… Теперь все. Теперь – конец всем планам и начинаниям. Позор… Позор-то какой на старости лет, а?
Он снова беспомощно посмотрел на своего помощника.
– А ведь была такая мысль! Промелькнула! Сразу как только он появился… «Чиновник особых поручений Департамента полиции», – язвительно произнес Острожский. – «Особо секретная миссия». Бумагу показал с гербами, подписанную директором Департамента полиции его превосходительством генералом Дурново… Липа. Все липой оказалось!
Теперь Розенштейн начинал понимать, что речь идет о полковнике Засецком. И что никакой он не полковник, а самозванец и мошенник. Но как это ему удалось?!
– Так-то вот, Николай Людвигович – Острожский, кажется, немного успокоился, поскольку принялся рассуждать трезво и даже философски. – И вот что я вам скажу: всегда доверяйте первому впечатлению о человеке! В этом первом впечатлении нет ничего наносного, одна интуиция. А ей всегда следует верить. Всегда! Потом уже, по прошествии нескольких секунд, включаются какие-то дополнительные механизмы: жизненный опыт, анализ внешности человека, сопоставление его с другими людьми, причисление к людским типажам и прочая дребедень, которая все портит. И суждение о человеке становится ложным. А первое впечатление, настоящее и правдивое, отходит на второй план или вовсе забывается. Вы понимаете, о чем я говорю?
– Кажется, понимаю, – не очень уверенно ответил Розенштейн.
– Это хорошо, – констатировал Острожский. – Вот, прочтите сей прелюбопытнейший документ.
С этими словами Яков Викентьевич протянул своему помощнику письмо.
Николай Людвигович прочел. И у него, по прочтении послания, вначале вспыхнула ярость, а затем он ужаснулся поражению. Чистый проигрыш! Никакого дела против «полковника Засецкого» возбуждать нельзя. Если подобный факт всплывет наружу, то это будет самый настоящий крах для всех… Для управления полиции, Острожского, его, Розенштейна. Крах и несмываемый позор на всю оставшуюся жизнь. Одним словом, умыли…
– А как быть с делом Долгорукова? – спросил наконец Николай Людвигович. – Ведь касательно его мошенничества относительно господина Феоктистова у нас имеются неоспоримые факты. «Кукла», к примеру…
– Господин Розенштейн, вы не хуже меня знаете, что «кукла» без признания самого Феоктистова, что Долгоруков выманил у него деньги путем мошенничества, ничего не значит, – ответил Острожский и в упор посмотрел на своего помощника.
– Нужно убедить Феоктистова написать в полицию такое обращение. Тогда у нас будет возможность открыть против Долгорукова дело на основании обращения к нам мильонщика Феоктистова.
– А что, – Яков Викентьевич с надеждой посмотрел на Розенштейна, – это шанс. Правда, последний и единственный…
– Разрешите исполнять?
– Ступайте!
* * *– Но поймите, нам нужны ваши показания! – давил на промышленника Яков Викентьевич. – Вы же потеряли деньги, много денег! Причем посредством обмана господином Долгоруковым и его шайкой. Без вашего обращения к нам мы не сможем вернуть вам ваши деньги и прижать хвост этому мошеннику и аферисту!
Феоктистов, расположившись в глубоком кресле, лишь обреченно махнул рукой.
– Илья Никифорович, и он, и его шайка будут продолжать безнаказанно отнимать деньги у честных граждан путем обмана и махинаций!
Последнюю фразу Николай Людвигович мог и не говорить. Честным человеком господин Феоктистов никогда не был, и его совершенно не волновало, что этот Долгоруков будет продолжать обманывать «честных людей». Какое дело до них ему, Илье Никифоровичу Феоктистову? И вообще, какое ему дело до других людей? Да никакого!
– Я ничего не терял, – произнес нетерпеливо Феоктистов и нервно улыбнулся. – Все это было недоразуменим и ошибкой…
– Ошибкой?! – едва не задохнулся от удивления и негодования Розенштейн. – Утрата почти трех миллионов рублей для вас – «просто ошибка»? Я не верю собственным ушам!
– Еще раз повторяю, – Илья Никифорович уже устало посмотрел на Розенштейна, – никаких денег я не терял.
– Но не далее как вчера вечером вы, сударь, все время твердили, что у вас пропали почти три миллиона рублей, а если быть точнее, два миллиона семьсот пятьдесят тысяч рублей, и требовали от нас их вернуть! – напомнил Феоктистову его слова Николай Людвигович. – Вы это помните? Как вы объясните такое свое поведение?
– Да, признаю, я говорил такие слова, – виновато произнес Феоктистов. – Мне и правда тогда казалось, что я утратил какую-то крупную сумму, вы правы, где-то около трех миллионов, но потом выяснилось, что она у меня в другом месте, и я об этом просто позабыл.
– Как так?!
– Ну, запамятовал, такое со мной, к сожалению, случается. Возраст, знаете ли… Так что прошу прощения за причиненное беспокойство, но мои деньги нашлись, а стало быть, никакой утраты нет, как и мошенничества со стороны господина Долгорукова по отношению ко мне…
Разговор происходил в кабинете исполняющего обязанности полицеймейстера Острожского. Сам Яков Викентьевич скромно сидел в уголочке и помалкивал. Он уже понял, что Всеволод Долгоруков успел обработать Феоктистова, связав его какими-то обязательствами, или запугал откровенным шантажом, способным уничтожить. А значит, обращаться в полицию за помощью мильонщик не станет.
– Заканчивайте, Николай Людвигович, – тоном человека, покорившегося судьбе, произнес Острожский. – Это все пустое, вы лишь сотрясаете воздух без всяческой пользы… Вы же видите, господин Феоктистов не желает нам помочь. Или не может под давлением некоторых обстоятельств, которые связывают его по рукам и ногам. А потом: Илья Никифорович ведь просто «ошибся», когда говорил, что у него пропали деньги, и приносит нам свои извинения за причиненное беспокойство. Неужели же мы будем наказывать его за эту ошибку? Ведь ошибиться может каждый из нас. Даже вы или я… Что же касается пропавших денег, то, как уверяет нас Илья Никифорович, они у него чудесным образом нашлись. Просто он вложил их в какое-то свое предприятие и позабыл об этом. Так бывает: человек совершенно забывает о почти трех миллионах рублей, куда он их подевал. А потом вспоминает, и все встает на свои места. Я правильно вас понял, господин Феоктистов? – обратился к мильонщику Острожский с явной ехидцей.
– Совершенно верно, – повернулся в его сторону Илья Никифорович, будто бы не замечая никакого подтекста в словах Острожского. – Я бы и рад вам помочь вывести на чистую воду жуликов, только никакого жульничества со мной никто не совершал…
– Ну, вот и славно, господин Феоктистов, – поднялся со своего места Яков Викентьевич. – Претензий к нам у вас ведь не имеется?
– Не имеется, – ответил мильонщик и выдал подобие улыбки.
