Влюбленный злодей - Евгений Евгеньевич Сухов
– Окно в комнате Юлии Александровны было открыто? – спросил я.
– Ага. Настежь.
– Насколько оно было разбито?
– На одной створке была дырка.
– А подоконник… Он был чистый? Не было ли на нем кусочков земли, песка или каких следов?
– Не, – подумав, ответила Евпраксия. – Подоконник чистый был. Ни грязи, ни песку на нем не было.
– А Юлия Александровна, стало быть, лежала на полу, – сказал я сам себе, однако горничная подтвердила:
– Лежали.
– А в какой позе? – спросил я.
Евпраксия открыла было рот, посидела так какое-то время, чего-то соображая, после чего выдала:
– А можно я лучше покажу?
– Можно, – ответил я охотно.
Архипова немного подумала, потом повернула голову набок; правую руку подняла; левую прижала к бедрам; встала широко, как стоят моряки, дабы противостоять качке, и закрыла глаза.
– Вот в такой, – не открывая глаз, чревовещательски произнесла Евпраксия.
– Понятно, – промолвил я, вполне оценив позу горничной и ее чревовещательский талант. – Еще что вы увидели?
– У барышни шея была туго обвязана платком.
– Вы его сняли? – поинтересовался я.
– Нет. Когда я над ней наклонилась и увидела, что барышня еще дышат, я развязала платок и стала их тормошить, – ответила горничная и снова замолчала, уставившись на меня.
– Вы начали ее тормошить и..?
– Начала тормошить, ага… Но барышня оставались лежать без чувств, – продолжала поедать меня глазами горничная, как новобранец поедает взглядом старшего унтер-офицера.
– Тогда вы… – стал подсказывать я.
– …тогда я сбегала в свою комнату и принесла флакон уксусу, – продолжила мою фразу Евпраксия Архипова, оказавшись вполне сообразительной девицей. – Открыла пробку и дала барышне понюхать.
– И? – Я был вынужден снова подталкивать горничную к продолжению разговора.
– И барышня очнулись, – благополучно заключила Евпраксия.
– Что было дальше? – спросил я. – Вы просто вспоминайте и рассказывайте, хорошо?
– Ага, – охотно кивнула девушка и снова уставилась на меня, ожидая конкретного вопроса.
– Ну, давайте, рассказывайте, – поторопил я ее, – чего же вы?
– Когда барышня очнулись, то поначалу говорить совсем не могли, – начала Евпраксия. – Верно, горло у них заполохнуло, или язык со страху отнялся. Я бы, ежели такое со мной случилось, так, верно, совсем померла бы со страху… – Горничная чуть помолчала, представив, наверное, свое состояние после того, как на нее напали ночью, затем продолжила: – Я тогда спросила барышню: может, родителей ее разбудить да сюда позвать? Ну, то есть генерала с генеральшей, – пояснила Архипова для меня, будто я не знал, кто родители Юлии. – Но барышня покачали головой и прошептали так тихо, что я едва различила, мол, папеньку и маменьку будить сейчас не стоит, и что утром она сама им расскажет, что произошло. «А что же такое произошло»? – спросила я. И барышня мне рассказали, что к ним в комнату забрался этот, как его, Скабрезный…
– Скарабеев, – поправил я.
– …ага, он самый, – согласилась горничная, – и стал ее душить и всячески измываться над нею. Еще он хотел над ней снасильничать, но я стала стучать в дверь и его спугнула. Так барышня сказали. А еще сказали, что я их спасла…
– Так и есть, – заверил я Евпраксию.
Собственно, делать мне больше в доме Борковских было нечего. Конечно, надлежало для порядку еще расспросить генерала, но вряд ли Александр Юльевич расскажет мне что-то новое.
А вот поговорить с доктором Мокроусовым касательно болезни графини Юлии Александровны и попытаться отыскать неизвестно куда подевавшегося лакея Григория Померанцева, практически изгнанного из дома Борковских за подозрение в преступной связи с поручиком Скарабеевым, следовало безотлагательно.
7. Нижегородский дом скорби
Психиатрическая клиника на углу Тихоновской и Провиантской улиц находилась в четырех кварталах от городского кремля.
Нижегородский Дом скорби представлял собой два одноэтажных особняка с мезонинами, что выходили фасадами на чистенький огороженный садик для прогулок с лавочками и небольшими сосенками. В одном доме было женское психиатрическое отделение, в другом – мужское. Именно в эту клинику переехало из старой Мартыновской больницы в мае тысяча восемьсот восемьдесят девятого года психиатрическое отделение. И в мае же появился новый заведующий клиникой – Петр Петрович Кащенко. Скоро он подтянул к себе своих учеников и сподвижников, среди которых был врач-психиатр и невролог Зиновий Федотович Мокроусов, возглавивший женское отделение клиники. С ним-то я и намеревался переговорить относительно заболевания Юлии Борковской.
За больничную ограду я прошел беспрепятственно, а вот чтобы ступить в женский корпус клиники, мне понадобилось показать свои бумаги и назвать причину визита то ли охраннице, то ли медицинской сестре, статью похожей на знаменитого «короля гирь» Петра Крылова. Более того, она еще и проводила меня сквозным коридором женского отделения клиники до самого кабинета Зиновия Федотовича и доложила ему обо мне.
– Вы можете войти, – сказала она мне, выходя из кабинета.
– Благодарю вас, сударыня, – ответил я и шагнул за порог.
Врач Мокроусов был типично докторской внешности: усы, клинообразная бородка, не очень ухоженная за неимением лишнего свободного времени; зачесанные назад волосы открывали высокий большой лоб. Из-под стекол пенсне на меня был направлен внимательный, все понимающий взгляд.
На вид доктору было лет сорок, может, немного больше. Когда я вошел, он завершал разговор с молодым врачом:
– Индивидуальный подход к каждому больному, трудовая и культурная терапия и, конечно, медикаментозное лечение – вот та почва, которая позволит нам вернуть в обычную жизнь совершенно здоровых и абсолютно полноценных людей…
Молодой врач ушел, Мокроусов обратил взор на меня.
– Судебный следователь по особо важным делам Московской судебной палаты коллежский советник Воловцов Иван Федорович, – представился я. – Мне бы хотелось поговорить по поводу одной вашей больной, которую вы наблюдаете.
– Кого вы имеете в виду? – спросил Зиновий Федотович, взглянув на меня поверх пенсне.
– Юную графиню Юлию Александровну Борковскую, – ответил я и пытливо посмотрел доктору прямо в глаза.
– И что вы хотите знать? – поинтересовался Мокроусов, не выдержав моего прямого взгляда и отведя глаза.
– Характер и название заболевания, его степень; как заболевание проявляется, чем грозит в данный момент и каковы возможные осложнения… – пояснил я.
– То есть вы хотите знать все, – в некоторой задумчивости заключил Зиновий Федотович. – А вы слышали о таком понятии, как профессиональная врачебная тайна? Об этом напрямую говорит врачебный устав.
– Разумеется, слышал, – ответил я. – Однако по судебному уставу вы классифицируетесь мною как свидетель по делу, случившемуся в июле месяце в ночь с двадцать восьмого на двадцать девятое число в доме генерала Борковского. А это значит, что вы не имеете права отказываться давать показания, ссылаясь на сохранение профессиональной тайны. Кроме того, – я вынужден был придать голосу железные нотки, – вы просто обязаны предоставлять органам следствия, каковые я представляю, любые сведения, в том числе и составляющие врачебную тайну. Об этом напрямую говорит «Уложение о наказаниях уголовных и исправительных»… – добавил я, не удержавшись.
– Понимаю… Вам известны причины, вызвавшие болезнь? – после недолгого молчания спросил Зиновий Федотович.
– Конечно, – ответил я.
– Юлия Александровна не так давно перенесла тяжелейшее нервическое потрясение, после которого здоровье ее в значительной степени пошатнулось, – начал доктор Мокроусов. – Если принять во внимание, что у нее и до этого случая наблюдались некоторые отклонения психического свойства, то любое новое эмоциональное потрясение могло вывести ее болезнь на новую, более тяжелую стадию развития…
– Вы хотите сказать, что молодая графиня Борковская наблюдалась вами еще до того, как на нее в конце июля было совершено нападение? – не мог я не задать доктору такого вопроса.
– Ну, наблюдалась – это слишком громко сказано, – натужно улыбнулся Зиновий Федотович. – Просто Амалия Романовна, супруга генерала Александра Юльевича, иногда вызывала меня в свой дом для проведения небольших консультаций.
– По каким вопросам? – спросил я.
– По женским, – получил я неопределенный ответ.
– А что это были за «отклонения психического характера», о которых вы упомянули? – продолжал я настаивать. Впрочем, донимать собеседника вопросами для выяснения истины было моим долгом и первейшей обязанностью.
– Ничего особенного, – пожал плечами доктор Мокроусов. – Имели место подростковые неврозы, связанные с половым созреванием.
– Прошу прощения, что увел ваше повествование в сторону, – тактично извинился я и попросил: – Продолжайте, прошу вас.
– Благодарю… Так вот, –
