Влюбленный злодей - Евгений Евгеньевич Сухов
– У вас имеются в городе недоброжелатели? – поинтересовался я. – А может, враги?
– Врагов у нас нет. Да и явных недоброжелателей, полагаю, тоже не имеется, – подумав, ответила Амалия Романовна. – Однако завистники наверняка существуют, и их немало. Мы ведь живем открытым домом, так что у нас без малого полгорода перебывало…
– Понятно, – кивнул я, признавая резонность сказанного моей собеседницей. – А как вы думаете, то, что случилось с вашей дочерью, это покушение на убийство или насилие иного рода?
– Я… не знаю, – услышал я ответ и решился на очень неудобный для Борковской вопрос:
– А вы проводили врачебное освидетельствование Юлии Александровны сразу после… случившегося?
– Нет. – Амалия Романовна с явным испугом посмотрела на меня. – Как вы себе это представляете? Это же скомпрометировало бы нашу дочь даже в том случае, если бы осмотр врача решительно ничего не дал. Ну, а если бы освидетельствование показало, что наша Юленька… нашу Юленьку… – Графиня Борковская замолчала и резко отвернулась.
Я, конечно, понял, о чем умолчала Амалия Романовна, и настаивать не стал. Однако продолжил выяснение волнующего меня вопроса, стараясь быть как можно более тактичным:
– Так, может, вы сами осматривали вашу дочь на предмет того, какого рода насилие было над нею произведено?
– Понимаете, Юлии только шестнадцать лет. И воспитание, ею полученное, не позволяет без нежелательных последствий касаться таких тем, которые бы… – Амалия Романовна замолчала, подбирая слова. Похоже, она не нашла нужных и закончила так: – Нет… Я не осматривала Юлию. Мы с Александром Юльевичем просто щадили нашу бедную девочку…
– Ну, а она сама что рассказывала о том, какого рода насилие было сотворено над нею? – спросил я.
– Она говорила, что этот мерзкий человек нанес ей множество побоев и даже укусов, – отозвалась Амалия Романовна.
– И более она ни о чем не говорила? – снова спросил я.
– В тот день ни о чем, – последовал ответ.
– А вы как-то объяснили для себя кровавые пятна на полу и ночной сорочке дочери? – вынужден был я задать и такой вопрос.
– Я подумала, что от сильного потрясения у Юлии пошла носом кровь, – ответила Амалия Романовна. – Такое у нее иногда случается.
– А когда вы узнали, от чего действительно эти кровавые пятна на ночной сорочке вашей дочери? – спросил я.
– Чрез три недели после случившегося, – тягостно вздохнула графиня. – Юленька долго просила у меня прощения, что утром после нападения рассказала не все, а потом призналась, что этот мерзкий человек нанес ей несколько ударов ножом по ногам и бедрам. Отсюда и кровь…
– После этого разговора с дочерью вы вызывали доктора, чтобы он осмотрел и зафиксировал имеющиеся раны на ногах и бедрах? – поинтересовался я, предполагая, что именно скажет мне Амалия Романова, судя по прежним ее ответам. И не ошибся. Графиня Борковская посмотрела на меня и несколько удивленно пожала плечами:
– Конечно, нет. Причины этого вам уже известны.
– Тогда последний вопрос… – Я немного помолчал, поскольку то, о чем я хотел спросить, было очень серьезным. – Юлия Александровна сказала вам, кто был «этот мерзкий человек»?
– Да, сказала, – ответила Амалия Романовна. – Это был поручик Скарабеев…
Мы оба немного помолчали.
– А мне можно поговорить сейчас с вашей дочерью? – прервал я случившуюся паузу.
– Боюсь, что нет, – последовал ответ.
– Почему? – спросил я.
– После всего случившегося она до сих пор очень слаба и сделалась нездоровой, – сокрушенно покачала головой Амалия Романовна.
– Понимаю, – кивнул я. – Но по долгу службы мне все равно надлежит допросить ее, конечно, когда это будет возможно… А кто ее пользует, позвольте узнать?
– Наблюдает и лечит ее доктор Мокроусов Зиновий Федотович. Он лучший в городе специалист по женским нервическим заболеваниям, – промолвила Амалия Романовна. – Но я и без него могу сказать, что лучшим временем для беседы с нею, – Борковская, как мне показалось, сознательно заменила казенное слово «допрос» на домашнее «беседа», – является время с полуночи до четверти второго… В этот промежуток времени болезнь ее отступает, и Юленька становится прежней нашей девочкой, к которой мы все так привыкли…
Глаза Амалии Романовны увлажнились, и она отвернулась, не желая, видно, чтобы я увидел ее слезы.
– Прошу прощения, – проявил я чрезвычайную деликатность, – а четверть второго – это то самое время, когда в комнату Юлии Александровны… пробрался…
– …Скарабеев, да, Скарабеев! – Амалия Романовна приняла мое замешательство за неуверенность в том, что «этим мерзким человеком» был именно поручик Скарабеев. И твердо добавила: – Да, совершенно верно. Ужасный кошмар, случившийся с моей дочерью, по времени произошел в четверть второго. С тех пор после этого времени у Юленьки начинаются нервические припадки.
Отметив для себя, что мне непременно следует, пользуясь терминологией Амалии Романовны, «поговорить» с доктором Мокроусовым, я все же решил продолжить:
– А можно как-то… устроить наш разговор с Юлией Александровной?
– Я поговорю с ней и сообщу, когда вам можно будет прийти, – ответила Амалия Романовна.
– А это удобно? – поинтересовался я. – В такое-то позднее время?
– Ну, раз разговора с ней нельзя избежать… – Амалия Романовна посмотрела на меня и как-то обреченно вздохнула: – Вы где остановились?
– В гостинице «Париж», – ответил я.
– Хорошо, – констатировала Борковская и замолчала, устремив взгляд в одну ей видимую точку.
– Прошу прощения, – нарушил я молчание, с каждой секундой становившееся все более тягостным, – я могу побеседовать с горничной Юлии Александровны?
Амалия Романовна перевела взгляд на меня, затем взяла колокольчик и позвонила. На зов явилась девушка-крестьянка, словно сошедшая с одноименного полотна известного художника-передвижника Ярошенко. Тот же платок в горошек на голове, та же сорочка и сарафан под ситцевым передником. Тот же робкий взгляд, опущенный долу. Ну, разве что горничная Юлии Борковской была чуток пошире в кости и порябее лицом. А так – копия…
– Вот, Евпраксиюшка, господин судебный следователь желает с тобой побеседовать, – сказала, обращаясь к горничной, Амалия Романовна. – Ты уж, будь добра, ответь на все вопросы этого господина. А я с вашего позволения пойду к дочери… – обернулась ко мне Борковская и, не дожидаясь моего «разумеется», покинула гостиную.
– Меня зовут Иван Федорович, – начал я, оглядев девушку, кажется, только-только сошедшую с полотна художника. – Меня интересует все, что произошло в ночь с двадцать восьмого на двадцать девятое июля. Расскажите, пожалуйста.
– Вы мне это… лучше вопросы задавайте, а я на них отвечать буду, – предложила Евпраксия.
Я согласился и стал задавать вопросы…
– Вы проснулись от шума, верно?
– Да.
– Что это был за шум?
– Барышня закричали…
– А вы?
– Я встала и подошла к двери в комнату барышни. Но она оказалась запертой на крючок.
– Юлия всегда на ночь закрывает свою комнату на крючок?
– Нет.
– То есть иногда она закрывает, иногда нет, так?
– Нет.
– А как? – Не то чтобы я стал терять терпение, однако и особого восторга от столь односложной беседы не испытывал.
– Барышня никогда дверь от меня не закрывают, – поведала мне Евпраксия Архипова и добавила: – А не то вдруг что спонадобится, а дверь-то и закрыта.
– Почему же тогда дверь была закрыта? – задал я резонный вопрос.
– Так крючок на дверь набросил тот самый, который в комнату залез…
– Откуда вы это знаете? – поинтересовался я.
– Мне барышня сказали, – ответила горничная.
– А вы этого, который в комнату барышни залез, видели? – спросил я.
– Нет, – последовал ответ. – Когда я петлю-то запорную с двери сорвала и в комнату взошла, его и след простыл…
– Ну вот, вы вошли в комнату барышни и что вы там увидели? – задал я горничной новый вопрос.
Все, что увидела Евпраксия Архипова, когда ворвалась в комнату Юлии, было записано с ее слов в протоколе допроса, находившемся в папке с делом, но мне хотелось услышать это лично от горничной. Так и воспринимается лучше и живее, чем написанное, и часто всплывают детали, которые отсутствовали в первоначальных показаниях.
– Барышня лежали на полу без чувств, – начала рассказывать Евпраксия Архипова. – Ночная сорочка на ней была порватая, внизу на подоле были пятна крови. Поперву мне даже показалось, что она не дышит…
Горничная замолчала и уставилась на меня, ожидая вопросов. Ей и правда было легче отвечать, нежели просто
