Влюбленный злодей - Евгений Евгеньевич Сухов
– Вы и правда станете разбираться в моем деле? – спросил отставной поручик.
– Да, я сюда направлен именно с такой целью, – подтвердил я.
– Тогда знайте: я ни в чем не виноват…
– Ни в чем – это в чем? – С этими словами я достал из кармана памятную книжку и карандаш. – Нельзя ли поконкретнее.
– Ну… – На какой-то миг Виталий Скарабеев замялся, а потом буквально разразился тирадой: – Я никому никогда не писал угрожающих и оскорбительных писем, ни к кому не залезал в окно, ни на кого не нападал, ни над кем не измывался и не резал ножиком. И уж тем более никого не собирался насильно лишать девичьей чести.
Сказав это, отставной поручик Скарабеев вызывающе посмотрел мне прямо в глаза.
– Давайте-ка все по порядку, – предложил я, чтобы перевести сумбурно складывающуюся беседу в русло классического допроса. – Когда вы познакомились с Юлией Борковской?
– На второй или третий день по поступлении на службу в Нижегородский кадетский корпус, – ответил Скарабеев. – Я был приглашен к директору кадетского корпуса генералу Борковскому вместе с другими офицерами и тогда же свел знакомство со всем семейством Борковских.
– И как вам показалась Юлия? – поинтересовался я.
– Никак, – пожал плечами отставной поручик. – Хотя она вполне премиленькая. Но знаете, – он на какое-то время задумался, – есть в ней нечто такое… – он снова замолчал, после чего как-то растерянно посмотрел на меня, – чего я и сам не понимаю. И потом, перспектива начать отношения с такой высоконравственной особой, как отзывались о Юлии Александровне, меня отнюдь не прельщала, – честно признался Виталий Ильич. – Светские разговоры с дамами, конечно, – славное занятие, но я предпочитаю заниматься с ними иными, более интересными делами…
– Одним словом, генеральская дочь пришлась вам не по вкусу, – не очень доверчиво, ничего не утверждая и как бы ни о чем не спрашивая, произнес я, сумев, однако, подыскать нужную интонацию.
– Ну… да. Если говорить честно, то я бы лучше приволокнулся за ее матушкой, нежели за ней, – будто бы размышляя вслух, сказал Скарабеев.
– А вы ей понравились, как вы думаете? – снова поинтересовался я.
– Да, – просто ответил Виталий Ильич.
– И как вы это определили?
– Такое всегда можно почувствовать, разве не так? – в свою очередь поинтересовался отставной поручик.
– Так, – согласился я.
– И разве не является доказательством то, что, когда генерал пригласил всех офицеров кадетского корпуса на званый обед, она попросила, чтобы место для меня было рядом с ней? – добавил Виталий Скарабеев очень весомый аргумент.
– А вы откуда знаете, что это Юлия Александровна попросила посадить вас подле себя? – спросил я, отметив, что один из вопросов, на которые я намеревался найти ответ в первую очередь, кажется, уже разрешился.
– Она сама мне это сказала, когда мы сидели рядом за столом, – ответил отставной поручик. – А потом, после обеда, она буквально не отходила от меня ни на шаг. Все рассказывала, какая она благочестивая, сколько раз на дню молитвы творит и о каких благих делах помышляет. И как сердце ее скорбит о бездомных животных, пропадающих в холоде и голоде без людского призору. Знаете, я человек отнюдь не сентиментальный. К тому же мне нет никакого дела до бездомных кошек и собак. Вот я и ляпнул ей: жаль, мол, что она мало похожа на свою красивую мать. Так просто сказал, не зло, конечно, а немного насмешливо, чтобы она отстала от меня. К тому же ее ухажер, поручик Депрейс, буквально прожигал меня взглядом. А потом стали появляться эти письма…
– …которых вы не писали, – вставил я.
Очевидно, в моих словах явно читалась недоверчивость, поэтому отставной поручик Скарабеев как-то отстраненно и с сожалением глухо произнес:
– Не писал.
– Однако в деле имеются ваши собственные письменные признания, что оскорбительное письмо поручику Анатолию Владимировичу Депрейсу, вызвавшее дуэльный поединок между вами, и письма с угрозами, оскорблениями и клеветой, адресованные представителям семейства Борковских, писали вы, – сухо заметил я.
– Я принужден был написать таковые признания, чтобы не допустить судебного разбирательства, которое опозорило бы честь нашей фамилии, меня и, главное, моего отца, всю жизнь проведшего в служении Отчизне и Государю Императору. Отец и так имел много поводов расстраиваться из-за меня и моих неблаговидных поступков, ранее совершенных. И такого тяжкого позора, который ему грозил, дойди это дело до суда, совсем не заслужил, – парировал мое предыдущее замечание отставной поручик. – Кроме того, Анатолий Депрейс, склоняя меня признаться в авторстве анонимных писем, сказал мне, что он и подпоручик Архангельский наняли трех экспертов, и все трое признали в анонимных письмах мой почерк. Депрейс сказал, что «их показания решат все дело в суде, и я, поручик Скарабеев, буду официально признан в авторстве этих писем». Как потом оказалось, поручик Депрейс и подпоручик Архангельский никаких экспертов не нанимали. Этот Депрейс просто взял меня на пушку…
– Почему же эти письма все же приписываются вам? – задал я сильно интересующий меня вопрос.
– А вы будто бы не знаете! – вскинулся Виталий Ильич. – Они же подписаны либо моим именем и начальной буквой фамилии, либо моими инициалами. Так что догадаться, – язвительно произнес он, – кто их написал, было отнюдь не трудно…
– Это я знаю, – заверил я отставного поручика.
– Все просто: кому-то очень хочется, чтобы все думали, что эти подметные письма писал я, – промолвил Скарабеев. – Чтобы лишить меня чести, отнять будущее и тем самым уничтожить!
– И кто же желает вам такой участи? – Этот вопрос я не мог не задать. – Вы об этом задумывались?
– Конечно, – незамедлительно последовал ответ. – Знаете, – тут отставной поручик немного помолчал, решая, говорить мне это или нет, – находясь тут, многое начинаешь понимать. Вообще, когда у тебя круто меняется жизнь, то есть ты шел куда-то прямо и не оглядываясь, но тебя вдруг остановили и заперли вот в таком помещении, – Виталий Ильич уныло окинул взглядом свою камеру, – то по прошествии некоторого времени к тебе приходит понимание того, что произошло. И понимание причин произошедшего. Пусть не вдруг, но вы постепенно находите потайной смысл во фразах, якобы случайно оброненных словах, взглядах и поступках людей, что вас окружали. Вы будто прозреваете. Туман рассеивается, с глаз спадает пелена… – Скарабеев замолчал, посмотрел в угол камеры, потом перевел взгляд на меня: – Вначале я думал, что все происходящее со мной – это происки поручика Депрейса, который приревновал меня к Юлии Борковской и вознамерился сделать так, чтобы выставить меня в невыгодном свете и рассорить нас. Думал, что подметные письма, якобы написанные мною, – его рук дело. И то, что генералом в оскорбительной форме и отнюдь не наедине мне было отказано от дома, я считал следствием наушничества поручика Депрейса и его козней. Но потом я изменил свое мнение…
– Когда случилось это «потом»? – не преминул я воспользоваться возникшей паузой.
– Когда мне предъявили обвинение еще и в надругательстве над Юлией Борковской, – просто и без обиняков ответил Виталий Скарабеев. – Будто бы я ночью проник в ее комнату по веревочной лестнице, повалил ее на пол, избил, изрезал ножиком ноги и бедра и намеревался совершить акт полового надругательства. И только, мол, горничная, когда стала стучаться в дверь, спугнула меня, и я убежал так же, как и пришел, – через окно… – Виталий Ильич криво усмехнулся: – Это ведь все с ее, Юлии Александровны, слов записано. Кроме нее, в той комнате меня никто не видел. И когда ворвалась горничная, будто бы сломав дверной запор, то в комнате кроме своей барыни она никого не увидела…
– То есть ничего этого, в чем вас обвиняют, вы не совершали? – приготовился я записывать. И записал: «Нет, не совершал».
Виталий Ильич поднялся с нар, подошел
