Валентин Лавров - Блуд на крови. Книга вторая

Ели серебряными приборами с богатого сервиза. Прислуживала кухарка. Анюте все это стало казаться удивительным сном — такой роскоши она никогда не видела.

…После завтрака Анюта рассматривала цветы в горшочках, стоявшие на широких подоконниках. Горничная Лиза, миловидная, вся утянутая в талии девица лет двадцати трех, приказала Анюте вытирать пыль с листьев трех пальм, стоявших в громадных кадушках в гостиной.

Анюта работу эту выполняла долго — видать, от непривычки, боясь повредить сухо шуршавшие листья. Потом она полила цветы и села за рояль. Откинув тяжелую крышку, робко, боясь побеспокоить прислугу одним пальцем извлекла звуки.

За этим занятием и застал ее приехавший обедать Малевский.

Он был выходцем из старинной дворянской фамилии, жившей с незапамятных времен в Кракове. В нем текла кровь польских, немецких и русских предков. Малевский находился в каком-то родстве со знаменитым гетманом Куницким, который в конце XVII века громил турок в Молдавии, выжигал посады в Белгородчине и около Тягина (Бендер). Но за оставление войска во время сражения, казацкой радой был обезглавлен. Может от воинственных предков, Малевский был бесшабашно храбр, любил порой гулять по ночным окраинам Петерберга в поисках опасностей. Однажды повторил гусарский подвиг, когда уселся на краю подоконника своего высокого этажа и до дна осушил громадный кубок с вином.

Окружающих он чаровал своей любезностью, безудержной щедростью, веселостью. Никто никогда не видел его унывающим. «Жизнь для меня — это сплошной праздник, — любил повторять Малевский. — Как жаль, что человек не живет хотя бы лет пятьсот!»

У него была острая память и блестящие способности к наукам. Ему оставалось учиться чуть больше года в Николаевской военной инженерной академии, как там произошли какие-то студенческие волнения. Хотя Малевский не имел к этим беспорядкам ни малейшего отношения, он в знак протеста против исключения нескольких зачинщиков из академии тоже ее покинул. Это произошло в 1862 году, Малевскому был 21 год.

Образование он продолжил в Технологическом институте, полный курс которого окончил за четыре года. Затем по своей воле отправился

на Кавказ. Здесь показал удивительное усердие и работоспособность во время работ на Поти-Тифлисской железной дороге, а затем и Киево— Брестской. Вернувшись спустя несколько лет в Петербург, сразу был поставлен директорствовать на Сампсоньевский завод. Позже, во время суда свидетели скажут о Малевском: «Везде он успевал, всякая работа кипела в его руках… Деятельность его на заводе была изумительна: он являлся на завод в семь утра, покидал лишь поздно вечером. Прибыль завода при Малевском резко возросла, жалование рабочих и служащих увеличилась. Все его любили, недоброжелателей у него не было».

И еще: «Малевский любил общество женщин, причем исключительно „легкого поведения“. В пирушках с ними он словно находил источник отдохновения. Он никогда не искал сердечного чувства, не требовал ни верности, ни постоянства». Такой была его жизненная философия.

…Увидав за роялем Анюту, он весело расхохотался:

— Ты играешь, кажется, прелюды Листа? Браво! Хорошо сделала, что дождалась меня.

Обедали они вдвоем. Выпив бокал хорошего легкого вина, Малевский торопливо увлек Анюту в спальню:

— Как я опаздываю, дружок, если бы ты знала! Через двадцать минут он вскочил в коляску, поджидавшую у подъезда, и покатил на завод.

ВЕЧЕРНИЙ ЧАЙ

Три дня Анюта провела в доме Малевского. На обед он больше не приезжал, зато вечернее время они делили вместе. Лаская ее молодое, полное жизненных соков и энергии тело, страстно отдававшееся любви, он с улыбкой говорил:

— Благодаря тебе, дружок, я открыл в себе нечто новое.

Она вопросительно поднимала пушистые ресницы:

— И что же это?

— Я был уверен, что уже не способен на такие жаркие чувства. Но встретил тебя и потерял голову.

Она начинала игриво хохотать, явно счастливая его признанием:

— Такую голову терять нельзя — от этого Империя пострадает.

— Да нет, я серьезно! Но, дружок, я все обдумал. Уважая твою честь, я не могу оставлять тебя в доме — твое положение было бы двусмысленное. Я тебе сниму квартиру. И мы часто будем видеться.

Глаза Анюты стали наполняться слезами:

— И что потом?

— Потом? — удивился Малевский. — Я и сам не знаю — что будет потом. Жизнь сама все образует. Я дал зарок до сорока лет не удручать себя узами Гименея. Я хочу свободы. Так что еще, по крайней мере, лет пять мне предстоит пребывать в печальном одиночестве.

— А я?

— Прости за оговорку: вместе с тобой я, конечно, не одинок. Тебе, дружок, я буду давать «на шпильки», скажем, сто рублей. Столько на нашем заводе чернорабочий получает за три месяца. Согласна?

Анюта слабо улыбнулась, обнимая и целуя Малевского:

— Я согласна на все, лишь быть бы с вами рядом.

— Вот и отлично, — облегченно вздохнул он. — По воскресеньям у меня собираются друзья. За столом, за вечерним чаем, ты будешь хозяйкой.

…На другой день Анюта поселилась в хорошо обставленной двухкомнатной квартирке на одной из петербургских окраин — в Нарвской части. Добираться до Малевского было далековато, но он обещал оплачивать извозчиков. Навестили они магазины на Невском, накупили модные женские наряды. Малевский денег, верный своей натуре, не жалел.

Воскресным вечером к Малевскому приехали три респектабельных господина. Двое из них — лысый, лет 50-ти, с большим животом в поношенном фраке, и почти юноша, с мягкими пушистыми усами и розовым лицом, недавно окончивший тот же институт, что и Малевский, работали у него на заводе инженерами. Третий — друг детства, с которым учился еще в гимназии, Коновалов. У него были белесые редкие волосы, зачесанные назад за розовые ушки, тонкий хрящевидный носик и бесцветные навыкате глаза.

Гости с нескрываемым интересом разглядывали Анюту. Лысый сочно причмокнул губами:

— Ваш вкус безупречен, Семен Францевич! Коновалов был еще более откровенен. Не стесняясь присутствия горничной, внесшей горячий

самовар, он хлопнул Анюту по округлости зада и плотоядно ощерил зубы:

— Семен, сколько тебе обходится это сокровище? Я готов платить в два раза больше!

Малевский недовольно поморщился, но ничего не ответил.

До чая было выпито достаточно шампанского, которое и разогрело гостей. Шел горячий спор о месте женщины в современном обществе.

С прямотой, близкой к цинизму, Малевский убежденно доказывал:

— Мужчина во всех отношениях превосходит женщину — ив физическом, и в психическом, и в умственном развитии.

Коновалов лениво возражал:

— Но согласись, Семен, женщины ближе к земле, к реальной жизни…

— Это само собой разумеется. И ближе не только к земле, к самому космосу. Но как природа служит человеку, так служит ему и женщина.

Лысый понимающе покачал головой:

— Стало быть, мужчина, или, как вы изволили, Семен Францевич, выразиться, человек — это господин, а женщина — слуга, раба его?

И опережая еще не успевшего родиться Освальда Шпенглера, Малевский жарко продолжал:

— Это так! И более того: женщина не только служит источником мужского наслаждения. Она сохраняет на земле человечество, а для государства расу.

Преодолевая некоторое смущение, но желая участвовать в общем разговоре, еще более зардевшись, молодой инженер спросил Малевского:

— А как же относительно идеалов? Неужели у женщины их нет?

Малевский, наслаждаясь собственной мудростью и словно со стороны наблюдая себя и оставаясь собой весьма довольным, важно кивнул:

— Идеалы, говорите? Как же, как же, они есть — и, повернувшись к Анюте, спросил: — Скажи, ведь у вас, женщин, есть идеалы? То есть, — пояснил Малевский, — какая-то высокая цель, к которой женщина стремится?

— Конечно!

Малевский азартно хлопнул в ладоши:

— И я скажу вам, господа, какая это цель: найти богатого мужа и прижить с ним кучу сытых, здоровых детишек!

Анюта вопросительно посмотрела на своего возлюбленного:

— А что ж в том плохого: муж и детишки? Малевский досадливо поморщился:

— Я не говорю, хорошо это или плохо, тем более что эти категории весьма относительные. Речь идет о другом: у мужчины идеалы более возвышенные. Это развитие собственных способностей и служение обществу.

Коновалов спросил:

— Так что, вечный антагонизм?

— Правильно, Владимир Алексеевич, вечный антагонизм! Мужчина самим Провидением призван подавлять женские инстинкты, подчиняя их собственым целям.

Молодой инженер счел необходимым вставить слово:

— Вы хотите сказать, Семен Францевич, что мужчина борется с самой природой? Надо ли?

Вместо ответа, Малевский устало потянулся. Он был глубоко убежден, что его нынешнее положение директора много ниже его достоинства и его выдающихся способностей. Анюте он откровенно скажет: «Если бы смолоду в голове у меня было больше ума, то я не ушел бы из академии, встав тем самым в опозицию правительству. Был бы я теперь министром или сенатором…»