Валентин Лавров - Кровавая плаха

Валентин Лавров

Кровавая плаха

Посвящается Павлу Николаевичу Гусеву, стоявшему у истоков этой книги

Тайны уголовного мира,

или Краткое вступление автора

Появление на свет этой книги столь же невероятно, как и многие из тех историй, о которых из нее узнает читатель. Когда-то по предложению главного редактора весьма читаемой народом газеты «Московский комсомолец» Павла Гусева и его талантливого тогдашнего зама, а нынче — популярнейшего телеведущего Льва Новоженова, я написал на историческом материале детективный рассказ — «Двойное убийство в доме воеводы».

Читательская реакция была неожиданно бурной. Газету захлестнул поток писем: «Пусть автор продолжает эту тему!» Появился еще один рассказ, еще и еще… Я писал о знаменитых преступниках прошлого — от времен Петра до середины 20-х годов XX столетия, об их хитрых и жестоких замыслах, о невинных жертвах и похищенных сокровищах, о дымных трактирах и респектабельных столичных ресторанах, о любви — настоящей и продажной. И, конечно, о ловких российских сыщиках, которые сметкой, умением сопоставлять и анализировать не уступали заграничным Шерлокам Холмсам. Одним словом, постарался дать пусть и специфичный, но подлинный срез жизни ушедшей Руси.

Так возник сериал «Кровавая плаха», рассказы, которые публиковались в газете (невиданное дело!) без малого два года. Критики назвали их первыми русскими историческими детективами.

Собрав под одну обложку множество страшных историй, автор не желает, чтобы у читателя создалось ложное впечатление о наших предках. Они нисколько не были преступней, чем, скажем, граждане других просвещенных стран.

Конечно, тяжкие преступления случались, но были они крайне редки. К примеру, во всей Москве за половину 1846-го года не произошло ни одного убийства. Читатель возразит: «Однако в Сибирь еще с конца XV столетия шли этапы!»

Верно, шли. Но кого ссылали по судебным приговорам? Обратимся к первому и весьма серьезному труду по уголовной статистике — Е. Н. Анучин. «Исследования о проценте сосланных в Сибирь в период 1827–1846 годов». Он удостоен в 1869 году престижной Константиновской награды. За это двадцатилетие, по утверждению Анучина, в Сибирь проследовало 159 755 сосланных. Состав преступлений нынешнему читателю может показаться любопытным. На каторгу, в частности, отправляли «за ересь, за оскорбление родителей, ябеды, доносы, лживые посты, побеги за границу, возмущение и неповиновение».

В административном порядке ссылались за бродяжничество и «за дурное поведение».

Интересно наблюдение Анучина: «В России, в отличие от других стран, является одним из самых распространенных преступлений, особенно между детьми и женщинами, да притом преимущественно в Литовских, Малороссийских и некоторых приволжских губерниях, — зажигательство. Оказывается также, что в России детоубийство принадлежит к весьма редким преступлениям сравнительно с другими странами Европы и что на более заметную склонность к этому преступлению оказывается явно влияние вероисповедания: оно чаще всего встречается в трех прибалтийских губерниях».

Российские нравы и состояние государственной и судебной властей хорошо характеризуются отношением к смертной казни. Едва вступив на российский престол, Елизавета Петровна возбудила вопрос об отмене смертных приговоров.

В 1744 году Сенат усмотрел, что «в губерниях, и провинциях, и в городах, также в войске и в прочих местах Российской Империи, смертные казни и политическую смерть чинят не по надлежащим винам, а другим и безвинно…» По этой причине приказано было: «Впредь кто присужден будет к подобным наказаниям, о тех, прежде исполнения приговора, присылать в Сенат выписки».

Хотя указ об отмене смертной казни последовал, как известно, лишь в 1775 году — после приведения в исполнение приговора над Пугачевым и четырьмя главарями его банды, но уже с середины восемнадцатого века более 75 лет в России такие приговоры более не выносились — до казни декабристов. И лишь политический террор революционеров вызвал естественную реакцию государства.

Что касается остального цивилизованного мира, то там по приказу людей, облаченных в судейские мантии и считавших себя весьма гуманными, осужденных давили веревкой и гарротой, обезглавливали топором и гильотиной, пользовались «чудом прогресса» — электрическим стулом. Если до 1905 года смертная казнь в России — явление редкое, то во Франции с 1826 по 1909 год суды присяжных вынесли 3280 смертных приговоров. В Бельгии с 1800 по 1908 год казнили 519 человек, в Англии за время с 1838 по 1910 год палачи умертвили 934 осужденных и т. д.

Общество никогда не бывает более преступным, чем его правители. С 1826 по 1906 год в России были подвергнуты казни 600 человек. Что касается «самого прогрессивного» государства — СССР, то, по признанию бывшего КГБ СССР, с 1935 по 1941 год только в тюрьмах казнили семь (!) миллионов сограждан. Разум отказывается понять такое людоедство.

…Так что, дорогой читатель, не будем считать преступной ту славную ушедшую эпоху, о которой пойдет речь в настоящей книге.

Ошибка Соньки золотой ручки

Уже более столетия ее имя пользуется шумной известностью, но сведения о жизни и преступлениях этой красавицы весьма противоречивы. По имеющимся у нас документам, Сонька, тогда еще Шейва Соломониак, родилась в 1846 году. Долгие годы числилась «варшавской мещанкой». Обладала исключительными способностями: с семи лет свободно читала по-русски и по-немецки, в уме решала сложные математические задачи. Пробежав страницу книжного текста, могла воспроизвести ее на память.

Мимолетной встречи ей хватало, чтобы навсегда запомнить человека — особенности его речи, одежды, имя. Привлекательная внешность, богатые платья и украшения, умение с каждым найти верный тон помогали завоевывать доверие даже случайных знакомых. Но словно в насмешку природе, наградившей Соньку этими достоинствами, она обратила их во зло людям.

Сонька любила железную дорогу. Та помогала ей стремительно уноситься с того места, где в данный момент ей менее всего хотелось быть. Кроме того, путешествие по «железке» представляло замечательную возможность для случайных и быстролетных знакомств, суливших немало заманчивого.

На этот раз Соньке никак нельзя было оставаться в Петербурге. И причин тому было две.

Впрочем, поведаем все по порядку. В минувший четверг Сонька прикатила в северную столицу из Вены, в которой она облапошила, к слову говоря, какого-то местного инженера на одиннадцать тысяч марок. В Петербург она прибыла с двумя «соратниками» и бывшими официальными мужьями — румынскими подданными Хуней Гольдштейном и Михелем Блювштейном.

Сонька, неукоснительно соблюдавшая конспирацию, разогнала «соратников» по разным углам. Хуня остановился в номерах Баранова; что в Чернышевском переулке, а Михель в «Англетере» на Малой Морской, 1. Сама Сонька заняла «люкс» в «Пассаже» (Невский, 51).

— Будем отдыхать и наслаждаться красотами жизни, — обещала Сонька. — Вот вам, аристократы, на любовь и вино, — своими изящными пальчиками, со вкусом украшенными дорогими бриллиантами, она отмусолила им по полтысячи рублей. — Понадобитесь, я найду вас. Зай гезунд!

Увы, с отдыхом у наших тружеников ничего не получилось. Уже на другой день, прогуливаясь по Невскому проспекту, Сонька почти случайно познакомилась с высоким седовласым господином, одетым со старомодной чопорностью. Разговорились.

— Бывший директор мужской Саратовской гимназии Динкевич Михаил Осипович, — представился седовласый. — Двадцать пять лет беспорочной службы, а вот теперь, — в его голосе зазвучали нотки обиды, — вывели на пенсион.

Сонька внимательно и ласково глядела своими бархатными глазами на Динкевича, словно ободряя его к рассказу. И он продолжил:

— В Саратове я жил с дочерью, зятем и тремя внуками. Но я никогда не забывал своей родины — Москвы. Я родился и до женитьбы жил на Остоженке…

— «Город чудный, город древний! Ты вместил в свои концы и посады, и дворцы!» — белозубо улыбнулась Сонька. Это стихотворение она учила в десятилетнем возрасте. Память не подвела!

— Прекрасные строки Федора Глинки! — обрадовался Динкевич. — А вы, сударыня, тоже москвичка?

— Позвольте представиться: графиня Софья Ивановна Тимрот, урожденная Бебутова. У нас родовое гнездо в Москве.

— Ах, фамилии громкие! А я продал свой домик в Саратове и решил со всей семьей обосноваться в Белокаменной. Всех денег, считая нажитые, 125 тысяч. Дворец, конечно, не купишь, но…

— Без всяких «но»! — внушительно заявила Сонька. — На эти деньги нынче в Москве можно купить отличный дом с парком. — Она задумчиво положила руку на кисть собеседника и проникновенно сказала: — Считайте, вам повезло. Мой муж — гофмейстер Двора Его Императорского Величества. Так вот, Григорий Петрович только что получил назначение послом России в Париж. И мы уже решили продать свой московский дом…