Валентин Лавров - Блуд на крови. Книга вторая
— Я ведь понимаю, что ты Олимпиаде не пара. Какой ты ей муж? Но, видать, судьба нам породниться. А ты, Ермолай, не зарывайся, помни свой насест.
Потом хлопнул себя по лбу, вспомнил:
— А эта, что живет у тебя, грезетка: детей с ней не нажил? Дашь ей отступных. — Наморщил лоб, размышляя. Затем достал из ящика письменного стола толстый бумажник, протянул две «катюши». — Возьми, это от меня ей…
— Ах щедрость какая, так и скажу: «От благодетеля нашего купца первой гильдии Федора Федоровича Скоробогатова-с двести рублев! Молись, дура, за его здравие!» — и от себя деньжат ей еще добавлю — по обстоятельствам дела. И не извольте насчет этой… как ее… грызетки, сомневаться. Это так, пустяк-с!
Уже на Рождество Пресвятой Богородицы срочно отгрохали свадьбу. Неделю гуляла, кажется, вся северная столица. Скоробогатов усердно бил поклоны перед образами: «Слава тебе, Господи, выпихнул замуж свое непутевое чадо!» Спешка эта имела серьезные основания: Олимпиада ходила уже с ребенком в чреве своем. Не зря казак Левченко гарцевал под ее окнами. Казаки попусту коней не утруждают.
Ермолай отмусолил окаменевшей от горя Анюте полсотни и съехал с квартиры на углу Гороховой. Он радостно потирал потные ладошки:
— Вот, черт, как все складно образовалось. Сделал-таки я свой карьер!
В АЛЛЕЯХ ЛЕТНЕГО САДА
В мгновение ока рухнули мечты о семейной жизни и налаженный быт Анюты. Она оказалась на улице: без угла, без заработка. Спасибо, приютила ее старушка, снимавшая комнатушку в подвальном этаже того же дома, где она жила с Ермолаем. Но при этом предупредила: «Пускаю, милая, на непродолжительное время, так как самой развернуться негде — теснота!»
Целые дни бегала Анюта по улицам, читала объявления, искала любое место: горничной, няней или хоть кухаркой. Везде отвечали: «Все места заняты!»
Деньги быстро таяли, старушка все чаще напоминала о тесноте каморки, скудный гардероб Анюты с каждым днем ветшал. Чувство несправедливой обиды и неизбывной горечи переполняло ее. Жизнь все более делалась мрачной.
После очередной бесплодной попытки найти место, возвращалась как-то Анюта Летним садом. Вдруг видит: идет навстречу изящный господин, тросточкой с серебряной конской головой вместо ручки поигрывает. На крупном румяном лице золотом очки поблескивают, а сам какую-то песенку весело напевает. Остановился, снял с головы котелок, отвесил Анюте поклон — будто сто лет знакомы, и начал что-то любезно, с улыбкой на французском языке тараторить.
Закраснелась Анюта, хотела мимо господина проскользнуть, а тот пуще прежнего шляпой размахивает:
— Ах, мадам, приношу извинительный пардон! Перепутал вас с княгиней Екатериной Алексеевной Урусовой. Такая же красавица и причесывается так же. Удивительно похожи! Да верно вы е ней знакомы, вам небось уже говорили об этом. Еще более смутилась девица, быстро отвечает:
— Позвольте, господин, мне пройти. Я по делам опаздываю.
— Если опаздываете, зачем свой экипаж отпустили? Впрочем, виноват, не смею в ваши личные дела мешаться. Но моя коляска к вашим услугам. Извозчик Корней — шустрый малый, гоняет как на пожар. Домчит в мгновение ока.
— Я пешком дойду.
— Зачем пешком? Вот и стихии начинают разыгрываться, того гляди небесные хляби разверзнуться. Нет, я вас отвезу. Более того, я очень перед вами виноват.
— Чем?
— Тем, что позволил себе задержать вас, тем, что фамильярно заговорил, не имея чести быть знакомым. Кстати, разрешите представиться: Семен Францевич Малевский, потомственный дворянин. Живу на Выборгской стороне. Вот моя визитная карточка. Если интересует место службы — директор Сампсоньевского завода. А как зовут мою милую собеседницу?
— Аня Кириллова.
— Очень приятно! Так вот, Аня Кириллова, я повторяю: я очень виноват и желаю искупить свою промашку, свое беспардонное амикашонст-во. Если вы не позволите купить для вас, ну, скажем, золотые сережки, то я застрелюсь.
Доверчивая девица испуганно воскликнула:
— Ах, нет, не стреляйтесь!
— Нет, мое слово кремень. Приеду домой и пущу себе пулю в лоб. И оставлю для газетчиков записку: «В моей смерти винить жестокосердную
Аню Кириллову». — Глаза господина сверкали свирепой решимостью.
— Не делайте этого!
— Тогда едем в ювелирный магазин, моя коляска, кстати, вон, та самая, у входа в сад. Да, с поднятым верхом. Мы отправимся к самому Фаберже. Я в приятельских отношениях с Петром Густавовичем.
Анюта покорно вздохнула. Подумала: «Может, у себя на заводе мне какое-нибудь местечко даст? Скажем, подметать в конторе?»
Господин поцеловал ее руку:
— Прежде ювелирного, давайте в этом ресторанчике пообедаем. Я ведь за тем сюда и приехал. Не будем намеченное рушить?
ДОГОРЕВШАЯ СВЕЧА
Швейцар, поясно кланяясь, распахнул двери:
— Милости просим, Семен Францыч! Метрдотель радостно спешил навстречу:
— Дорогие гости, ах, счастливый день! Семен Францыч, ваш кабинет свободен-с.
Анюта чувствовала себя смущенной. Ее поражали вышколенные официанты, блеск зеркал и хрусталя, дорогие картины по стенам, звон фужеров и богато одетые господа.
Малевского все знали, со всех сторон неслись приветствия, всем он радостно улыбался.
— Не хочу в кабинет! — заявил Малевский. — Будем гулять на всем честном народе.
Им тут же отвели удобный столик в углу, возле окна. Услужливо изгибаясь, подпоясанные красными кушаками с серебряными кистями, подскочили два официанта:
— Семен Францыч, сегодня у нас знаменитая стерлядь, в шампанском вареная. Жульены из птичьего ассорти желаете? Устрицы на льду све-жие, с острова французского Олерон доставленные — дюжина двадцать рублей. Галантин тетеревиный. Суп черепаховый. Тетерьки с грибами. Заливное из уток. Жаркое с каплунами-с. Артишоки. Да-с, чуть не запамятовали: нынче нежные куропатки на канопе. Прикажите с салатом «оливье» подать?
— Несите все самое вкусное! — лениво позевывает Малевский.
— Нас, Семен Францыч, мать бегом родила. Чихнуть, извините, не успеете, как мы вам на столе полный антураж изобразим.
— Тем временем на эстраде появился верткий господин в яркой плисовой рубахе, таких же шароварах и с гармоньей в руках. Он тряхнул смолянистыми кудрями, склонил по-птичьи голову набок, устремил куда-то вдаль мечтательный взор, рванул меха и высоким голосом затянул:
За— аче-ем я мальчик уро-одился? За-аче-ем тебя я полюбил? Ведь мне назначено судьбою идти в сибирские края…
К удовольствию Анюты, на столе как по волшебству появились блюда, бутылки с разноцветными наклейками. Но в то же время ей очень нравилась песня, которую выводил гармонист со слезою в голосе:
В Сибирь далекую жестокоСудом я в ссылку осужден,Где монумент за покореньеВ честь Ермака сооружен.
Анюта пила шампанское, на душе у нее просветлело, она с радостью думала: «Какое счастье, что я встретила такого человека! Это не какой-то магазинный приказчик — директор!»
Малевский произносил забавные тосты: «За вечнозеленую любовь!», «За пиршество чувств!». Потом он стал восхищаться:
— Какое изумительное имя — Анна! Вы, сударыня, будете моей наградой — звездой, лентой и орденом одновременно. Кстати, сейчас юбилей: ровно 140 лет назад, как вы помните, король Гольдштейн-Готторопский Карл-Фридрих учредил в память Анны Петровны, дочери Петра Великого, орден Святой Анны.
Анюта хлопала глазами и молчала.
— Выпьем за счастливую встречу с Анной, которая мне нынче дороже всех наград!
Они выпили, Малевский нежно поцеловал ее в плечо и ласково повторял, шептал в ухо:
— Вы моя золотая на красной муаровой ленте с четырьмя бриллиантами Анна! Вы — идеал мой!
…Потом он подсаживал ее в коляску. Она неясно, словно в тумане, видела мелькавшие мимо фонари и свет в окошках. В ювелирном Анюта выбрала себе золотые сережки в тут же повесила в уши.
Приехали к богатому дому на Никольском проспекте — с широкой мраморной лестницей и швейцаром в ливреи. Вновь пили шампанское в роскошной квартире Малевского. У нее сильно кружилась голова.
Очнулась она среди ночи. В громадные окна смотрели крупные звезды. Анюта лежала на широкой кровати. В подсвечнике догорала оплавленная свеча. В ее неверном мерцающем свете на стене танцевали легкие тени. Рядом с Анютой, слегка похрапывая, лежал, обнажив волосатую грудь, Малевский.
Жизнь перевернула свою очередную страницу…
НЕМНОГО О ФИЛОСОФИИ
В ту ночь, немного поплакав, Анюта вновь уснула — крепким ненарушаемым сноведениями сном. Проснулась она от солнечного луча, заглядывавшего в окно. Малевского не было. На столике лежала записка: «Не уходи. Жди меня. Приеду обедать. Что надо, тебе поможет горничная Лиза. Целую, твой Семен».
Горничная вскоре пришла к Анюте, показала расположение необходимых комнат. Завтракали они на кухне втроем — к ним присоединился тонкий, горбоносый, с висящими усами, похожий на кузнечика лакей Герасим.
