Перст указующий - Пирс Йен
– Я вообще не хочу, чтобы это было сделано, благодарю вас. Более того, я убежден, что этого не случится.
– Помилование, вы так полагаете? – с интересом сказал Лоуэр. – Не думаю. Нет, боюсь, вас повесят, сударь. В конце-то концов, вы чуть не убили важную персону. Скажите, почему вы на него напали?
– Мне следует поспешить и напомнить вам, что меня еще не признали виновным ни в каком преступлении и уж тем более не приговорили, и я убежден, что вскоре вновь обрету свободу. Если я ошибаюсь, тогда будет время взвесить ваше предложение, но и в таком случае сомневаюсь, что смогу услужить вам. Моя мать, несомненно, будет против.
Полагаю, тут Лоуэру следовало бы вернуться к своей теме, но его пыл, казалось, поостыл. Быть может, мать юноши, подумал он, почтет, что разъятие и заспиртовывание еще больше опозорят его имя. Он с сожалением кивнул и встал, благодаря юношу за то, что тот выслушал его просьбу.
Престкотт сказал, что ему не в чем извиняться, а на вопрос, не нужно ли ему чего-либо, чтобы облегчить его пребывание тут, спросил, нельзя ли передать доктору Грову, одному из его наставников, просьбу посетить его тут. Он нуждается в духовном утешении, сказал он. Еще один галлон вина также будет принят с благодарностью. Лоуэр обещал, а я предложил доставить вино, так как мне было жаль беднягу. Что я и сделал, когда мой друг отправился к новому пациенту.
– Ну, попытаться стоило, – сказал он разочарованно, когда мы встретились позднее и разговор вернулся к теме упирающихся трупов. Я заметил, что этот отказ омрачил его недавнюю веселость.
– Но что он имел в виду, когда сказал, что на долю его семьи выпало достаточно позора?
Однако Лоуэр о чем-то задумался и, не обратив внимания на мой вопрос, продолжал сетовать на свою неудачу.
– Что-что? – сказал он внезапно, очнувшись от своих мыслей, и я повторил свой вопрос.
– А! Ничего, кроме правды. Его отец был предателем и бежал из страны, прежде чем его успели схватить. Отца тоже казнили бы, представься такая возможность.
– Ну и семья!
– Вот именно. Видимо, сын пошел в отца не только наружностью, увы! Просто черт знает что такое, Кола. Мне необходим мозг. Несколько мозгов, а мне на каждом шагу ставят помехи и препоны.
Затем после долгого молчания он спросил, какова вероятность, что мать Сары Бланди поправится.
Я довольно глупо вообразил, что он хочет узнать подробности о ее состоянии и о лечении, которое я избрал, а потому я описал характер раны, то, как я вправил кость и очистил плоть, и какую мазь применил.
– Потеря времени, – сказал он надменно. – Тинктура ртути, вот что вам требовалось.
– Вы полагаете? Возможно. Но я решил, что в данном случае, учитывая положение Венеры, ей скорее поможет более апробированное лечение…
И вот тут-то впервые по-настоящему дала о себе знать темная сторона моего друга, о которой я упоминал. Я еще не договорил, как он бешено вспылил на глазах у всех прохожих и с искаженным лицом встал передо мной.
– Не будьте таким глупцом! – закричал он. – Положение Венеры! Что за нелепая магия? Боже мой, или мы еще египтяне, что обращаем внимание на подобный вздор?
– Но Гален…
– Я плюю на Галена. И на Парацельса. И на любого заезжего мага с его слюнявым бормотанием. Они все ничтожные шарлатаны. Как и вы, сударь, если несете такую чушь. Вас не следует вообще подпускать к больным.
– Но, Лоуэр…
– «Более апробированное лечение», – сказал он с жестокой насмешкой, передразнивая мой акцент. – Полагаю, какой-нибудь католический поп набормотал вам все это, а вы исполняете то, что вам говорят? А? Медицина слишком важная область, чтобы с ней играл какой-нибудь богатый сынок вроде вас, который способен излечить простуду не более, чем перелом ноги. Занимайтесь подсчитыванием своих денег и своих акров, а серьезные дела предоставьте людям, которым они дороги.
Я был так ошеломлен этой вспышкой, столь непредвиденной и столь свирепой, что не нашел ответа и сказал только, что старался как мог и что никто лучше меня своих услуг не предложил.
– Убирайтесь с моих глаз! – воскликнул он со жгучим презрением. – Я не желаю вас больше видеть! У меня нет времени на невежественных лекаришек и шарлатанов.
Резко повернувшись на каблуках, он зашагал прочь, оставив меня стоять посреди улицы, пылающим от гнева и растерянности. С мукой я сознавал, что послужил дешевой потехой для окружавшей меня толпы лавочников.
Глава шестая
В глубоком расстройстве я вернулся в свою комнату обдумать, как мне поступить дальше, и попробовать понять, каким образом мог я навлечь на себя все эти язвительные обвинения. Ведь я принадлежу к тем, кто сразу же готов признать, что в подобных случаях вина лежит на нем, а мое незнакомство с английскими нравами и обычаями еще более усугубляло мою растерянность. Тем не менее я был убежден, что оскорбительная вспышка Лоуэра была чрезмерной. Но ведь настроения, господствовавшие тогда в этой стране, способствовали крайности мнений.
Я сидел у маленького очага в холодной комнате, вновь охваченный отчаянием и ощущением неизбывного одиночества, от которых совсем недавно словно бы избавился. Ужли мои новые знакомства оборвались столь скоро? В Италии, бесспорно, никакая дружба не выдержала бы подобного поведения, и при обычных обстоятельствах мы уже сейчас готовились бы к поединку. Ничего подобного я предпринимать не собирался однако взвесил было, стоит ли мне задерживаться в Оксфорде, поскольку отношение ко мне Бойля также могло претерпеть изменения, и я вновь остался бы совсем без друзей. Но куда мог я уехать? Возвращаться в Лондон не имело смысла, хотя еще менее – оставаться тут. Я все еще был в колебаниях, когда по лестнице прозвучали шаги и громкий стук в дверь отвлек меня от моих унылых мыслей.
Это был Лоуэр. Он вошел решительным шагом с торжественно-серьезным выражением лица и поставил на стол две бутылки. Я смотрел на него холодно и настороженно, ожидая нового града поношений, и ждал, чтобы он заговорил первым.
Но он театрально рухнул на колени и умоляюще сложил ладони.
– Сударь, – сказал он с торжественностью более чем театральной, – как могу я испросить у вас прощения? Я вел себя словно лавочник, и даже хуже. Я вел себя негостеприимно, злобно, несправедливо и плебейски грубо. Приношу вам мои смиреннейшие извинения, стоя, как вы видите, на коленях, и молю о прощении, которого не заслуживаю.
Я был не менее ошеломлен этим его поведением, чем прежним, и не знал, как ответить на раскаяние, которое было столь же чрезмерным, как и его ярость, час назад.
– Вы не в силах простить, – продолжал он с бурным вздохом, так как я молчал. – Не могу вас за это винить. Итак, выбора не остается. Я обязан убить себя. Прошу, передайте моей семье, что надпись на моей могильной плите должна гласить: «Ричард Лоуэр, врач и негодяй».
Тут я расхохотался, настолько нелепым было его поведение, и, увидев, что я сдался, он ухмыльнулся мне в ответ.
– Нет, правда, я чрезвычайно сожалею, – сказал он почти обычным тоном. – Не знаю почему, но меня иногда охватывает такой гнев, что я не могу совладать с собой. А мое разочарование из-за этих трупов было таким жгучим… Если бы вы могли вообразить мои муки! Вы принимаете мои извинения? Вы будете пить из той же бутылки, что и я? Я не стану ни спать, ни бриться, пока вы не примете их, а вы же не хотите быть повинным в том, что я буду мести пол бородой?
Я покачал головой.
– Лоуэр, я вас не понимаю, – сказал я откровенно. – Как и никого из ваших соотечественников. А потому я буду думать, что таковы нравы вашей нации, что я сам виноват, если не понимал этого. И выпью с вами.
– Благодарение Небу, – сказал он. – Я уж думал, что по глупости лишился друга. Вы сама доброта, если позволяете мне сохранить вашу дружбу.
– Но, прошу вас, объясните, чем я вас так рассердил?
Он помахал рукой.
– Ничем. Я неверно истолковал… и я был расстроен, что потерял Престкотта. Не так давно у меня произошла бурная ссора из-за астрологического предсказания. Колледж врачей свято в них верует, и один человек угрожал воспрепятствовать мне практиковать в Лондоне, потому что я на людях выражаю презрение к астрологии и отстаиваю новое лечение минералами. Все та же битва между новыми знаниями и мертвящей рукой прежних. Столкновение это свежо у меня в памяти. И я не вынес, услышав, как вы, именно вы, становитесь на их сторону. Столь высоко я вас ценю. Непростительно, я знаю.
