Золото Джавад-хана - Никита Александрович Филатов
— Извольте, господин помощник лекаря! — Солдат второго егерского батальона Гаврила Сидоров подал своему земляку большую кружку, наполненную до краев кипятком.
Так уж вышло, что он, получив основательную контузию при отражении конной атаки, задержался при лазарете и на протяжении всего дня помогал по хозяйству: таскал дрова и воду с речки, поддерживал огонь, переворачивал раненых, уносил покойников, даже советовал что-то при случае из своего многолетнего опыта службы. И отчего-то само собой повелось, что впервые в жизни не только этот земляк-старослужащий, но и все остальные солдаты, и даже некоторые унтер-офицеры начали обращаться к совсем еще юному Мишке на вы, именуя его хоть и не совсем верно, зато уважительно: «господин помощник полкового лекаря».
Так же называла его и армянская девушка Каринэ. Она пришла из штабного укрытия по своей собственной воле, в самом начале сражения, и тотчас же стала неоценимой помощницей и поистине добрым ангелом лазарета. Поначалу Каринэ только отмывала от крови ранения, да не слишком умело накладывала повязки. Однако с каждым разом это получалось у девушки лучше и лучше.
Но, что было намного важнее — в ее присутствии раненные солдаты намного легче переносили боль и страх близкой смерти, вели себя еще более стойко и мужественно. Непривычное русскому слуху армянское имя бесчисленное количество раз в этот день произносилось и в здравом сознании, и в бреду — и тогда Каринэ просто тихо подсаживалась к умирающему. Она брала его ладонь в свои крохотные, почти детские, ладошки и нашептывала что-то на своем языке — до тех пор, пока страдалец не уходил окончательно…
— Спасибо, дяденька Гаврила.
Прежде чем принять кипяток, Мишка непроизвольным движением вытер обе руки — он сегодня их мыл бесконечное множество раз, однако собственное тело постоянно казалось ему слишком грязным и липким от крови…
— А сухарика? Размочить его, да во рту подержать…
— Нет, не надо, не хочется…
Дым костра отгонял запах смерти, страданий и боли.
Слышно было, как неподалеку отец Василий отпевает новопреставленных воинов.
Мишка Павлов прикрыл на секунду глаза, но перед ними опять закрутилась кровавая, страшная карусель. Он тряхнул головой, отгоняя видение, и неожиданно для самого себя задал вопрос:
— Где твой брат? Почему ты не с ним?
— Брата в лагере нет, — ответила Каринэ. — Ваш полковник отослал его с поручением.
— Куда?
— Я не знаю, — девушка вздохнула тяжело и покачала головой. Сейчас она казалась очень взрослой, намного старше своих лет — хотя в действительности ей не так давно исполнилось тринадцать:
— Наверное, в крепость Шуша… или же в Аскаран… или еще куда-то…
— Опасное дело, — с уважением кивнул Гаврила Сидоров.
— Брат везде пройдет. И все сделает. И вернется! — В глазах армянки полыхнули отблески костра.
— Ну, понятно, вернется! — поторопился поддержать ее солдат.
— А откуда твой брат так хорошо знает эти места? — спросил Мишка Павлов.
— Мы здесь жили когда-то. Еще до начала войны… — махнула девушка рукой куда-то в темноту: — Весь наш род очень древний, он происходит отсюда, из Карабаха. Отец мой, Атабеков Арютин, и его отец, и отец его отца — все они передавали титул юзбаши по наследству. У нас это очень почетное звание, оно означает — «сотник», и его не стыдятся носить даже благородные люди при дворе шаха.
Каринэ рассказывала историю своего рода привычно и просто — так, как делала это, судя по всему, уже много раз. Речь ее была правильной, и армянский акцент лишь придавал словам девушки какое-то особенное очарование:
— Моя семья всегда была богатой, у нас всегда было много скота, земли еще несколько мельниц. Но потом напал Ага-Магомед-хан, и деревни вокруг опустели. Я помню по рассказам отца и матери, что жители тысячами бежали в разные стороны, а население Карабаха уменьшилось, как говорят, почти на сорок тысяч дымов. Вся страна тогда представляла собой одну громадную развалину, и на равнинах ее, прилегавших к персидским границам, никто не осмеливался даже селиться. Там повсюду виднелись только опустевшие села, остатки шелковичных садов, да запущенные и брошенные поля…
Мишка понял вдруг, что прислушивается в большей степени не к тому, что говорит Каринэ, а к ее голосу, мелодичному и красивому, как восточная песня.
— После того, как пало Гянджинское ханство, мой отец и моя мать, мои старшие братья Вани и Акоп со своими женами и детьми и еще двести пятьдесят армянских семей перебралась из Карабаха, из владений сурового Ибрагим-хана, в Елизаветпольский округ, под защиту российских штыков. Без домашнего скота, без имущества, почти без денег… Моих родных поселили в самом Елизаветполе, на форштадте. Полковник ваш Павел Михайлович Карягин тогда был начальником гарнизона и принял живое участие в судьбе переселенцев, и помогал всем, чем возможно — до тех пор, пока карабахский властитель Ибрагим-хан не был вынужден присягнуть на верность Российской державе. Моя семья смогла вернуться на родину, в Касапет, но не нашла там уже ничего: имущество было расхищено, разграблено, все говорило о неисходной бедности, которою судьба грозила моему семейству в будущем. Ваш полковник, однако, опять смог спасти нас и не дал опуститься до разорения. По его настоянию хан возвратил все, что было отобрано, и моя семья опять зажила спокойно, благословляя великодушную защиту русского правительства. И если бы не эта новая война… разве мог отец не отблагодарить полковника за все, что он для нас сделал? Потому он и послал в Елизаветполь своего старшего сына Вани, чтобы тот послужил русской армии верой и правдой.
Каринэ замолчала, и некоторое время все трое у костра сидели в тишине. Потом Мишка задал вопрос, который только сейчас пришел ему в голову:
— Каринэ, отчего ты вот так хорошо разговариваешь по-нашему?
— Я больше года прожила в Тифлисе, в семье его сиятельства князя Цицианова… Меня там приняли, когда моей семье пришлось бежать из Карабаха. А в конце этого лета я должна была поступать в пансион благородных девиц, но…
Неожиданно из темноты раздался пронзительный и протяжный крик кого-то из раненых, которого как раз в это мгновение покинуло спасительное забытье — и отважная девушка тотчас же устремилась на помощь, чтобы хоть ненамного утолить чью-то боль и страдания…
5. Измена
«Гордость Джавад-хана омылась кровью, и мне его не жаль, понеже гордым Бог противится. Надеюсь, что вы не захотите ему подражать и вспомните, что слабый сильному покоряется, а не мечтает с ним тягаться».
Из
