Виктор Мережко - Сонька. Продолжение легенды
— Могу лишь пожелать вам храбрости и осторожности, — произнесла Табба.
Он вновь усмехнулся, ударил ладонями по бокам.
— Храбро — да, осторожно — нет. Моя жизнь потеряла всякий смысл. Выживу — вновь буду любить вас. Погибну — страсть моя будет еще сильнее. Но уже на том свете. — Он пронзительно, просяще посмотрел на девушку. — Ну, скажите же что-нибудь на прощание?
— Берегите себя, — повторила Табба.
— Вы это искренне говорите?
— Конечно. Не могу же я желать вам смерти?
— Благодарю. — Изюмов по-военному склонил голову и по-военному же прищелкнул каблуками. — Я буду беречь себя. Чтобы выжить и вновь увидеть вас.
Он развернулся и быстро пошел прочь.
Табба проводила его взглядом, махнула извозчику стоявшей неподалеку пролетки, стала спускаться по ступенькам и тут увидела, что через площадь, с другой стороны, к ней спешит Петр Кудеяров.
Он был чем-то взволнован, излишне суетлив, разгорячен от быстрого шага и гнета какой-то тайны.
— Табба, милая, боялся опоздать… — Поцеловал руку, помог спуститься на мостовую, кивнул в сторону уходящего за угол обоза. — Видите?.. Все смешалось в этом мире! Война, убитые и раненые, а рядом праздный люд, развлечения, похоть и разврат!
— У вас дурное настроение, граф? — удивилась с улыбкой девушка.
— Отвратительное!.. Я не понимаю, что происходит в стране, во что превращаются русские люди! Я на грани сумасшествия! — Петр вытер ладонью мокрый лоб, неожиданно предложил: — Согласитесь составить компанию отобедать?
— У меня вечером спектакль, граф, — покачала головой Табба.
— Буквально пару часов. Будет замечательная… исключительная компания. Вам будет интересно. Я предупредил, что прибуду с вами.
Артистка взяла за руку Петра, мягко улыбнулась.
— Нет… Лучше после спектакля.
— Но это не просто светский обед!.. Вам как яркой личности нашего общества положено знать, чем живет Россия!.. Вы не можете, не имеете права находиться в стороне.
— Там будут… революционеры? — с открытой наивностью спросила Табба.
Граф быстро огляделся, зашептал в самое лицо испуганно и страстно:
— Да, да, да!.. Там будут люди, за которыми будущее! Вы увидите их, услышите, и вам многое станет понятно!
— Ваш брат не разделяет ваших устремлений?
— Ни в коем разе!.. Более того, осуждает меня и всех господ, зовущих к мятежу!.. Ему это тошнотворно!
— А вам зачем это, Петр? — с укоризной произнесла Табба, не отпуская его руку. — Вы ведь относитесь к высшему свету! Вам должны быть чужды все эти призывы к бунтам и терроризму!
— Они мне чужды. Более того — отвратительны! Но дальше страна так жить не может! Что-то надо делать, миленькая! Лица и речи данных господ убедят вас во многом!.. Там не только простолюдины!.. Там достаточно светлых личностей! Идемте же!.. — Он силой потащил артистку в сторону поджидавшей пролетки, помог забраться внутрь, и экипаж понесся в сторону Лиговки.
Перед домом, в стороне от Лиговки, в котором помещался ресторан «Горацио» и где проходила сходка, стояло несколько повозок, возле которых с вороватым видом расхаживали мрачные мужики, одетые в черные суконные лапсердаки.
Навстречу вышедшим из пролетки Кудеярову и Таббе направился лысый мужик, Петр что-то полушепотом бросил ему, тот кивнул и жестом указал в сторону входа в ресторан.
Когда Табба и граф спустились в прокуренное помещение подвального кабака, в уши ударил чей-то пронзительно-скандальный голос.
— …Мы должны отчетливо понимать — Отечество в опасности! И опасность эта исходит не от внешнего врага, а прежде всего от властей предержащих!.. Страна раскалывается на две части — на сытых и беспечных, с одной стороны! И озлобленных и голодных — с другой! Вы только подумайте — талантливый народ, богатейшая страна, а каков результат?! Результат один — в воздухе пахнет, господа, революцией. Любая революция — это кровь, беспорядки, возможная катастрофа для государства!.. Но ведь катастрофы можно избежать, если мы сейчас решимся на самый радикальный шаг…
Кудеяров, не выпуская из руки теплую ладонь девушки, протолкался в полумраке поближе к говорившему, и Табба с некоторым удивлением обнаружила, что оратор был неказист и мал ростом, хотя голосом обладал резким и проникающим.
Петр усадил артистку на свободное место, сам куда-то исчез, и она не спеша, никак не вникая в суть речей, стала рассматривать присутствующих.
Лица действительно здесь были самые разные — от простых до породистых, да и по возрасту народ был разнообразный. Глаза ее постепенно привыкали к полутьме, и вдруг она увидела среди прочих того самого господина, который приходил давеча к ней в театр.
Да, это был пан Тобольский. За его спиной, почти вплотную, темным силуэтом выделялся поэт Рокотов.
Он тоже обнаружил ее, смотрел с интересом и удивлением. Табба оглянулась в поисках Кудеярова, поднялась и стала довольно решительно проталкиваться к выходу.
Неожиданно ее кто-то остановил, и она от приблизившегося к ней темного лица даже вздрогнула.
Поэт Рокотов смотрел на нее тяжело и едва ли не агрессивно.
— Что вы здесь делаете? — спросил он.
— Хочу уйти, — прошептала она.
— Правильно делаете.
Он крепко перехватил ее руку сухой ладонью, повел к выходу.
По пути спросил:
— Кто вас сюда привел?
— Граф Кудеяров.
— Идиот…
— Вы дружны с господами, здесь собравшимися?
— Ни в коем разе. Шапочно…
— Там находился некий господин… он однажды предлагал мне покровительство.
— Могу даже предположить, кто это… Некий пан Тобольский, очень состоятельный господин, хотя и со странностями.
— Вы с ним тоже знакомы?
— Более чем. Очень богат, все ищет смысл собственного существования, и, по-моему, плохо кончит.
Они выбрались на улицу, поэт крепко взял ее за плечи, приблизил, негромко произнес:
— Я все дни думаю о вас.
Она неловко улыбнулась, промолчала.
— Я действительно много думаю о вас, — повторил Рокотов, не отпуская девушку.
— Я о вас тоже, — тихо ответила Табба.
— Мы сейчас отправимся в гостиницу, и вы не должны здесь больше появляться. Никогда.
— В гостиницу? — приостановилась растерянно девушка. — Зачем?
— Вы должны, вы обязаны поехать со мной. Вам надо знать, где я живу, чем дышу, куда выходят мои окна!.. Я не могу вас отпустить, тем более после лицезрения этого сборища варваров и проходимцев!
— У меня вечером спектакль.
— Успеем. Все успеем.
Рокотов махнул одному из извозчиков, тот мигом подкатил к ним, они забрались внутрь, и пролетка понеслась прочь.
Они успели сбежать вовремя. Почти в тот же момент, будто по сигналу, к «Горацию» с трех сторон ринулись повозки, наполненные жандармами, их немедленно поддержали конные казаки из переулка. Мужики в лапсердаках частью бросились врассыпную, частью нырнули предупреждать находящихся в ресторане, кто-то болезненно завопил, раздалось несколько выстрелов, и Табба, сидя в несущейся пролетке, видела, как жандармы уже тащили к повозкам некоторых задержанных, среди которых был и граф Кудеяров, глуша их прикладами и полосуя плетьми.
Колеса тарахтели по камням, Нева блестела свинцом, солнце висело над Петропавловкой туманно и тревожно. Когда карета выскочила на Николаевский мост, Табба огляделась, повернула голову к поэту.
— Зачем мы едем к вам?
Тот, по-прежнему не отпуская ее от себя, молчал.
— Марк, ответьте же! — повторила девушка.
— Я вам неприятен? — спросил глядя в никуда Рокотов.
— Напротив.
— Так в чем же дело?
Он повернул к ней голову, лицо его перечеркнула ироничная и дьявольски завораживающая улыбка.
— Вы видели плакаты, расклеенные по городу? — оскалился он. — Огненный дьявол сидит на метле, а далеко, в дымке, едва виден Спаситель… Знаете, к чему это?
— Нет.
— Мир рушится, наступает вселенская катастрофа. Поэтому надо любить, наслаждаться, писать стихи, читать их всякому быдлу, которое ни черта не понимает в поэзии, но все равно читать, рыдать, проклинать все на свете, поднимать тщетно руки к небу, прося у Господа пощады!.. Ненавижу власть, ненавижу страну, народ! Ненавижу и боюсь революцию, к которой призывают безумцы! Я боюсь, милая! Но спасение есть. Спасение только в одном — в любви!
Табба, зачарованно глядя на него, какое-то время молчала, затем прошептала:
— Я люблю вас.
Он взял ее за подбородок, приблизил девичье лицо к себе.
— Молчите… Любить надо молча!.. Молча… — Резко отодвинулся и стал смотреть на темную речную воду за мостом.
Табба вдруг вжалась в самый угол пролетки, боялась вздохнуть, пошевелиться, глохла от грохота колес по булыжникам.
Гостиница находилась совсем недалеко от Невского, ухоженная, помпезная, с надменными швейцарами при входе.
