Виктор Мережко - Сонька. Продолжение легенды
Из Ялты в сопровождении трех конных жандармов несся тюремный тарантас. От копыт и колес вздымалась горная галька, встречные повозки торопливо уступали дорогу едущим, и ездоки потом долго смотрели вслед арестантскому экипажу.
Руки Соньки и Михелины были схвачены наручниками, по бокам от них сидели хмурые жандармы, кучер лупил лошадей безжалостно и с нехорошим удовольствием.
Воровок от тряской и быстрой езды укачивало, они безразлично и устало смотрели на ускользающую под тарантасом дорогу, лишь изредка переглядываясь и чему-то печально усмехаясь.
Впереди показался кортеж из трех дорогих белого цвета карет.
Несся он навстречу так весело, быстро и бесшабашно, что даже конные жандармы и арестантский тарантас слегка осадили бег, будучи вынужденными посторониться.
Сонька и Михелина с безразличным видом подняли головы, чтобы поглядеть на летящие навстречу праздничные кареты, мать с сочувствием перевела взгляд на дочку, и вдруг, когда кортеж уже почти промелькнул мимо, воровки узнали едущих.
По горной дороге в Ялту мчались те, кого они не дождались. Княжна Анастасия, князь Андрей, Табба…
Михелина рванулась вперед, закричала, с силой оттолкнула жандарма, едва не вывалилась из тарантаса, но ее успели перехватить, вернули на место, и в следующий миг воровку с двух сторон снова держали крепкие мужицкие руки.
Белые кареты уносились к морю легко и изящно.
В противоположную от них сторону грохотал по тряской дороге арестантский тарантас.
Сахалин. 1906 год
Пан Тобольский прибыл на Сахалин поздней осенью.
Было воскресенье, поэтому работы в этот день не проводились.
Поляк неподвижно сидел на каменистом берегу моря, смотрел на бескрайний свинцовый простор, и понять по его состоянию, о чем он думал, было невозможно.
Услышал сзади чьи-то шаги, оглянулся.
Это был Михель. Следом за ним стаей семенили бродячие собаки.
Пан Тобольский улыбнулся божевольному, жестом пригласил:
— Присаживайся, Михель.
Тот поколебался слегка, тяжело опустился на камень. Собаки остались в стороне.
Михель показал рукой на море, промычал:
— М-мо-оо-еее…
— Да, море, — согласился пан. — Холодное и страшное.
Божевольный снова показал на воду и снова промычал:
— С-со-оо-ня… У-у-у…
— Да, Соня далеко, — усмехнулся Тобольский. — Очень далеко.
— Сс-со-о-оня…
Поляк посмотрел на него.
— Любишь Соню?
— Да, да, да, — радостно закивал Михель.
— Я тоже люблю ее. Очень люблю… Мы с тобой братья по несчастью.
— Лл-у-у-блу…
— Ты любишь, и я ее люблю.
— Со-о-оня… Сс-о-оня… — Божевольный ткнул себя в грудь. — Мо-оя… Сс-о-оня. Ма-ама…
— Пусть будет твоя, — согласился пан. — Хотя она теперь и не твоя, и не моя. Ничья.
— Мо-о-оя!..
— Хорошо, твоя. Каждый год ждешь?
— Да… Да… Да! Мо-о-оя.
— Успокойся, Михель. Твоя.
Вдалеке, на самом горизонте, вдруг возник пароходный дымок, он все рос, увеличивался, приближался.
Первым пароход увидел Михель. Он радостно запрыгал, высоко поднимая ноги, стал обеими руками махать в сторону моря.
— Со-о-ня!.. С-о-о-ня!.. Мм-ма-а-ама!
Собаки, по-своему поняв радость сумасшедшего, возбужденно залаяли, забегали по берегу.
Тобольский привстал, стал с волнением всматриваться в медленно приближающийся пароход.
— Ма-амма-а-ма! — продолжал прыгать и радоваться божевольный.
Судно увеличивалось на глазах. Уже можно было прочитать его название и рассмотреть железные клетки с людьми.
Пан встал на колени, сложил ладони перед лицом, закрыл глаза и стал тихо читать молитву.
Пароход был совсем близко, до слуха доносились привычные команды конвоиров на берегу.
На Сахалин прибывала новая партия каторжан.
Персонажи и события, описанные в романе, не претендуют на историческую достоверность или реальность.
Примечания
1
Георгий Иванов.
2
Николай Гумилев. «Чужое небо».
3
Т. Зульфикаров. «Песня о русском мече».