Виктор Мережко - Сонька. Продолжение легенды
Гостиница находилась совсем недалеко от Невского, ухоженная, помпезная, с надменными швейцарами при входе.
Поэт отпустил повозку, подхватил актрису под руку, быстро миновал высокую вертящуюся дверь.
Швейцары склонились перед импозантной парой, Рокотов направился к портье, сунул ему гостиничную визитку, получил ключ и повел девушку в глубь богатого вестибюля.
На какой-то миг поэт замешкался в поисках лестничного марша, затем быстро зашагал в сторону лифтовой площадки.
Сопровождающий лифтер поклоном поприветствовал гостей, поинтересовался:
— Какой этаж, господа?
Поэт мельком взглянул на ключ в ладони, бросил:
— Пятый.
Лифт на пятом этаже остановился, поэт бросил взгляд по сторонам, определяя, в какую сторону идти, взял девушку под руку и уверенно повел ее по длинному, выложенному ковровой дорожкой коридору.
Дверь открыл легко и привычно.
— Прошу.
Табба вошла в номер и с приятным удивлением спросила:
— Вы здесь живете?
Номер был не менее чем пятикомнатный, с хорошей мебелью, с тяжелыми шторами, с камином.
— Да, я здесь живу, — ответил Рокотов, снял пальто, бросил его в одно из кресел, повернулся к девушке. — Поэт иногда должен позволять себе некоторые роскошества. — Он крепко и решительно обнял Таббу и стал целовать ее.
Она полностью подчинилась ему, отвечала на поцелуи трепетно и страстно, трогала пальцами его лицо, задыхалась от тяжелых, хорошо пахнущих волос, ноги ее подкашивались.
— Я жажду любви!.. — бормотал он. — Скажите же что-нибудь, умоляю!.. Мне одиноко, мне страшно. Вы единственная, способная согреть, дать глоток счастья. Ну, любите же!
— Любимый… Любимый мой, — тихо стонала девушка. — Я схожу с ума… Не делайте этого сегодня… Умоляю… Не сегодня. Я и без того вас люблю.
Рокотов неожиданно остановился, удивленно и едва ли не испуганно посмотрел на актрису, отбросил волосы с лица, сел на кровать.
— Простите меня…
Посидел еще несколько секунд, затем поднялся и исчез в одной из комнат.
Табба, чувствуя дрожь в ногах, опустилась на стул, увидела свое отражение в одном из зеркал, поправила волосы.
Рокотов вскоре вышел в гостиную, рассеянный и чем-то озадаченный, взял с кресла пальто, вскользь бросил девушке:
— Буквально несколько минут, — и закрыл за собой дверь.
Актриса неуверенными шагами приблизилась к огромному, во всю стену, зеркалу, стала рассматривать свое лицо, красное, в пятнах. Чему-то усмехнулась, вернулась и села на стул.
Рокотов не возвращался.
Табба заглянула во все комнаты, осталась довольна увиденным, подошла к окну и стала бесцельно смотреть на подъезжающие и отбывающие экипажи.
Неожиданно в дверях послышался какой-то звук, Табба быстро направилась к своему стулу, и в это время в номер в сопровождении администратора вошел пан Тобольский.
Увидев в номере приподнявшуюся со стула актрису, он от неожиданности замер.
— А вас, сударь, оказывается, здесь ждет приятная дама, — усмехнулся администратор.
— Ступай, — бросил ему пан, положил шляпу на тумбочку, шагнул к нежданной гостье. — Какими судьбами?
Она, справившись с растерянностью, вполне достойно ответила:
— Меня пригласили.
— Кто?
— Почему я должна перед вами отчитываться?
— Но это мой номер, мадемуазель.
От такого сообщения Табба на миг растерялась.
— Ваш?..
— Да, из моего кармана вытащили гостиничную визитку. А вообще-то номер мой.
— Мне известно, что это ваш номер, — вдруг нашлась артистка. — Вы не ждали визита?
— Если честно, нет. Но мне более чем приятно видеть вас здесь. — Тобольский кивнул на стул. — Присаживайтесь… Велите что-нибудь принести?
— Нет, спасибо. Мне скоро в театр.
Табба опустилась на стул, мужчина сел напротив.
— Как вы попали в номер?
— Мне помог мой знакомый.
— Кто же?
— Вам важно знать, кто мне открыл номер или по какой причине я здесь? — Девушка отчаянно искала выход из ситуации.
Поляк снисходительно улыбнулся.
— Пожалуй, второе.
Табба вновь замялась.
— Вы помните свой визит в театр?
— Конечно.
— Вы интересовались некоей мадам Блювштейн.
— Да, я ищу ее.
— Ваш визит был в высшей степени бестактен.
— В чем же?
— Вы могли серьезно подорвать мою репутацию в театре.
— Если это так, прошу меня простить. — Тобольский приложил руку к груди.
Актриса посмотрела на пана в упор.
— Вам известно, что мадам Блювштейн воровка?
— Да, мы вместе были на Сахалине.
— Вы тоже вор? — подняла брови Табба.
— Нет. Там была другая история, — ушел от ответа мужчина. — Значит, вы приехали в отель предупредить, чтобы я больше не переступал порог театра?
— Именно так.
— Всего лишь?
— Вам этого недостаточно?
— Пожалуй, достаточно, — усмехнулся Тобольский. — Жаль только, что я вынудил вас коротать здесь время в одиночестве. — Он развел руками. — Но в этом моей вины нет.
— В этом нет и моей вины, — ответила девушка и поднялась. — Благодарю, что постарались понять меня.
— Да, я вас понял, — склонил голову пан. — Может, спустимся в ресторан?
— Нет, я и без того опаздываю.
— Дай бог, мы еще встретимся.
— Не думаю.
— Мир тесен, госпожа Бессмертная.
— Да, именно Бессмертная, а не Блювштейн! — подтвердила Табба и с гордо запрокинутой головой покинула номер.
Был поздний час, и церковь была пуста. Батюшка ждал Таббу.
Она пересекла большой, сверкающий позолотой и редкими огоньками свечей зал, подошла к священнику. Он молча протянул ей руку, она приложилась к ладони, смиренно опустила голову.
Молчала Табба, молчал батюшка.
— Говори, — произнес наконец он.
— Не знаю, с чего начать.
— Начинай с больного.
Она подняла большие красивые глаза.
— Во мне поселился черный дух.
— Мужчина?
— Мужчина. Он едва не ввел меня в грех.
— Он пытался овладеть тобой?
— Пытался. Но не это главное. Он едва не толкнул меня на тот путь, от которого я бегу. Путь распутства.
— Это его грех.
— Это мой грех. Я сама пошла за ним.
— Ты его любишь?
— Да.
— Значит, вступай с ним в священный союз.
— Он не сможет. Он болен душой. И меня это манит.
— Юродивый?
— Почти.
— Через юродивых Господь иногда произносит истину.
— Мне не нужна истина. Мне нужен он. Но я боюсь его. Боюсь и не понимаю. Не понимаю речей, не понимаю поступков. Боюсь взгляда, теряю рассудок от прикосновения… Что мне делать, батюшка?
Священник подумал, вздохнул, осенил голову девушки крестом.
— Это не твой господин, милая. Оставь его. Он может испепелить тебя, и ты потеряешь все.
— Умом понимаю, сердцем — нет. Я не в силах забыть о нем.
— Молись, проси у Спасителя защиты, и Он поможет тебе.
Телефон, стоявший в углу на мраморной тумбе, зазвонил резко и как-то неожиданно. Сонька и Михелина, обедавшие в просторной столовой, переглянулись, и мать махнула Слону, выглянувшей из кухни.
— Возьми.
Та, переваливаясь могучими бедрами, подплыла к аппарату, зычным голосом произнесла:
— Вас слушают… — Удивленно вытаращила глаза, посмотрела на хозяев, переспросила: — Кого желаете?.. Какую еще Анну?.. Извините, здесь нету таких.
Хотела было повесить трубку, но тут с места сорвалась Михелина.
— Не вешай трубку!
— Так ведь Анну просят!
— Слон, ты дура…
Девушка выхватила из рук горничной трубку, приложила к уху.
— Анна слушает… — И с улыбкой объяснила: — Это новая горничная, не привыкла еще.
Слон обиженно поплыла на кухню, под конец повертела пальцем у виска и с силой захлопнула дверь. Из столовой вновь послышалось приглушенное «Боже, царя храни…».
Сонька напряженно слушала разговор дочери.
— Кто это? — щебетала та. — Настенька?.. Дочь князя? Никак не ожидала, здравствуйте. Рада вас слышать… А как удалось узнать мой номер?.. У папеньки подсмотрели? Кланяйтесь ему. Нет, что вы?! Очень рада. В гости?.. Когда?.. Завтра? Вполне возможно. У вас праздник или просто так? Хорошо, я подумаю и непременно позвоню. Всего вам доброго.
Михелина повесила трубку, озабоченно посмотрела на мать.
— Ждут в гости.
— Вот и первая проблема, — поджала губы та. — Знают номер телефона, могут узнать и адрес.
— Ну и что делать?.. Менять квартиру?
— Подождем. Но если зовут в гости, надо, дочь, ехать, — развела руками Сонька.
Из кухни вдруг решительно вышла Слон, широко уперлась руками в дверные наличники.
— А дурой себя обзывать не позволю!.. Ежели вы такие умные и благородные, а к тому же еще и евреи, то мне, дуре, делать здесь нечего! — Развязала фартук, бросила его на стул. — Платите заработанные мною полтора рубля, и чтоб ноги моей здесь боле не было.
