Русский вечер - Нина Матвеевна Соротокина
Ну и что — квартира? Деньги на жизнь все равно приходилось зарабатывать самой. Спасла Риту феноменальная способность к языкам. Она переводила с русского на итальянский, с итальянского на английский, с английского на французский… Приходилось работать и синхронным переводчиком, а за это, как известно, хорошо платят. Беда только в том, что зачастую переводчиков было больше, чем работы. В черные дни Рита писала в журналы статейки про русскую культуру, незамысловатые, но броские, из которых следовало, что русские — такая нация, которая все делает наоборот. Например, люди культурного Запада при ожоге отдергивают руку, а русские держат ее у огня до тех пор, пока она не обуглится, при этом страдают и от страдания получают удовольствие. Конечно, в подобном изложении Риткиных работ есть некоторое преувеличение, но общее настроение было именно таким. Еще Рита устраивала выставки, что-то делала в кино и на радио, словом, волка ноги кормят.
Но ни лицом, ни фигурой, ни повадкой Рита не напоминала дочь вышеупомянутого хищного зверя. Она была дочерью Евы, то есть самой женственностью. Ритка не признавала современной моды. Ее нельзя было назвать толстой, скажем так, фигура ее была несколько расположена к полноте, и Марго драпировала эту фигуру с таким тщанием и экзотичностью, словно собиралась позировать Рембрандту: шелк, бархат, юбки в пол, меха, зачастую дешевые, а также бусы, браслеты и немыслимых размеров броши, на которые оглядывались прохожие. И не бижутерия, боже избави, все добротные произведения искусства. Просто Ритка любила перели́шить: если уж янтарные бусы, то длиной не менее двух метров, если кораллы, то в двенадцать рядов. Яркая женщина, двумя словами. Ритку легко было любить, хоть и виделись они раз в три года, не чаще.
Когда Яна прибыла в Милан, подруга выполняла заказ некого журнала по интерьеру. Статья должна была иллюстрироваться фотографиями нескольких русских уголков ее квартиры. Предполагался также ужин в русских традициях. Целый день Яна была предоставлена самой себе. Рита бегала как угорелая, мерила наряды, говорила по телефону, ставила цветы и двигала мебель. На кухне хлопотали две трудолюбивые итальянки. С них буквально пот катил градом, однако к вечеру выяснилось, что накулинарили они не так уж много: щи из крапивы, горку блинов, бефстроганов, картофель фри. Бублики, икру и красную рыбу принесли из магазина. Больше всего удивила Яну сервировка.
— Рита, с чего ты решила, что русские едят на черных льняных скатертях?
— Ах, оставь. Это красиво, это эффектно.
Металлические, яркие, как солнце, золотые тарелки были взяты напрокат, где-то хозяйка умудрилась достать ножи и вилки такого же желтого металла. И еще черные свечи, и темно-красные, почти черные розы в черной же вазе.
— Это не русский стол, это декадентский изыск, — насмешничала Яна. — А почему блины белые? Их надо было подрумянить до черноты!
— Что за узколобость! Ты рассуждаешь как провинциалка. А я не хочу, чтобы в Италии Россию считали провинцией. И вообще русские могут позволить себе все, что угодно. Такой здесь у вас имидж.
Долго обсуждали, кто же сядет за стол. Одна пара по каким-то причинам выбыла из игры, поэтому появление Яны было подарком судьбы. Рита сказала подруге, что она «великолепно вписывается», более русское лицо трудно вообразить, но красоту нужно подчеркнуть шалью. Шаль — это по-русски. Яну задрапировали в большой, вышитый розами черный плат. Рита щелкнула пальцами — подойдет! Вечером пара мужеска пола к черному платку была найдена — вот и все, что помнила Яна о своем соседе справа.
Застольным кавалером хозяйки дома был русский тенор Алеша, который находился на стажировке в Ла Скала. Он совершенно не соответствовал своему романтическому образу. Алеша выглядел как бас, эдакая двухметровая орясина с румяным веснушчатым лицом. Тенор скучал, интересничал, говорил, что разрывается между Киевом и Миланом, при этом ясно давал понять, что в Киеве пребывает только его душа, а тело с квартирой и гонорарами замечательно существует в Италии. И вообще все ему было скучно, и грустно, и совершенно некому, господа, подать руку.
Третья пара мнимых русских была представлена итальянцами — подругой Люлю с мужем-капиталистом, который производил то ли мебель, то ли макароны, не суть важно. Сама Люлю была похожа на немолодую куклу Барби: платиновые волосы до плеч, распахнутые в вечном удивлении глаза, худые холеные ноги. Она была разговорчива, любила искусство и собирала бегемотов в виде мелкой пластики, игрушек, рисунков на чашках, тарелках и на бумаге. Люлю казалось это остроумным, а Яна втайне решила, что она просто тиражирует изображения мужа. При неком допуске капиталист и правда смахивал на бегемота.
Вечер прошел преотлично. Фотограф быстро отщелкал интерьер, потом принялся за живых. Застолье не озвучивалось, поэтому за едой булькала в основном итальянская речь. Рита с удовольствием переводила подруге весь разговор. Выяснилось, что Яна помнит много подробностей этого вечера и только прилизанный сосед продолжает хранить инкогнито. А ведь у него было простое нашенское имя. Виктор или Валерий… Нет, пожалуй, Виктор. Что же он ей говорил целый вечер? Комплименты, это понятно, и еще он утверждал, что путешествовать по туристической путевке гораздо комфортнее. Яна сопротивлялась и говорила, что жить в частном доме несоизмеримо лучше, чем в гостинице, а Прилизанный спрашивал… Что же он спрашивал? Ах, да… он интересовался, отметилась ли она у карабинеров, то есть в полиции, о своем пребывании в Милане.
— А ведь они могут и не разрешить проживать у вашей подруги… (Поддразнивал или кокетничал?) Вы сколько времени проторчали в итальянском посольстве, получая визу? То-то же! А за туристов все документы оформляет фирма.
Тенора Яна помнила отлично, потому что он водил ее к «Тайной вечере» Леонардо. Потом они гуляли по городу. Замок Сфорци… и удивительное огромное дерево в парке. Оно цвело синими колокольчиками, целые гроздья колокольчиков, как тысячекратно увеличенная сирень. Колокольчики пахли фиалками. А Прилизанный больше не появлялся в их доме. Да и разговоров о нем не было.
Ах, Италия, чудное было время! Миланский собор… они зовут его Дуомо. Там лес колонн, мерцающие витражи, свечи, воткнутые в песок на подносах.
