Смерть и креативный директор - Рина Осинкина
– Или на паласе по-турецки сидеть! – залилась смехом девчонка. Ей стало весело, после того как мама Лёля ей подмигнула.
– Итак, – проговорила гостья, усевшись на краешек пухлого кресла возле журнального столика.
Коновалов, с ухмылкой на физиономии, развалился в кресле напротив и принялся на нее смотреть.
Она сидела, словно чопорная дама английского королевского двора, выпрямив спину и плотно сдвинув коленки. Движения ее были элегантны, голос размерен. Неторопливо развязала тесемки на папке, раскрыла картонные створки, принялась методично извлекать бумаги наружу.
– Вот это, – проговорила она, передавая Максиму лист с какой-то распечаткой, – копия моего свидетельства о рождении. Это – сканы аттестата о среднем образовании и диплома о высшем. Здесь ксерокопия паспорта, справка из банка об отсутствии невыплаченных кредитов и справка их жилищного управления об отсутствии задолженностей по квартплате. Это выписка из трудовой и…
Не дав ей закончить, Коновалов заржал:
– Ты зачем мне все это демонстрируешь, Леся? Я не отдел кадров, да и специальность в дипломе у тебя не совсем…
И тогда уже гостья его перебила:
– Брак, Максим, знаешь ли, вещь посерьезнее, чем очередная ступенька в карьере.
После этих слов она, легко поднявшись с кресла, отошла к противоположной стене, плавно покрутилась на каблуках, разведя руки в стороны, и объявила:
– Так я могу выглядеть на торжественном приеме. Как я выгляжу в повседневной обстановке, вам обоим известно. При необходимости – например, когда и если в дом должны прийти сослуживцы мужа, оденусь достойно. Стол приготовлю, буду вести непринужденную светскую беседу без малейшего намека на флирт.
– Классно, – оценил Максим. – А при чем тут я?
Повисла тишина.
– То есть, как причем? – возмущенно спросила она. – Ты так прикалываешься что ли? Или я сейчас ухожу!
– Ничего не понимаю, – пробормотал Коновалов. – Настюш, а ты понимаешь что-нибудь?
И взглянул на дочь.
Она неуверенно улыбнулась и помотала головой.
Олеся, как бы горячась, но пока как бы сдерживая негодование, проговорила:
– Четыре недели назад, ровно четыре, ты явился ко мне в дом и предложил выйти за тебя. Я ответ не дала, потому что пожелала взять тайм-аут, чтобы все взвесить. Ты по этому поводу устроил безобразную сцену, но я решила ее забыть. А теперь, оказывается, ты не приходил, не предлагал, и уж тем более скандал не устраивал! Спасибо. В такой идиотской ситуации я никогда еще не оказывалась.
Голос ее зазвенел от подступающих слез, и вот как раз они были не притворными.
Она чувствовала, что еще немного, еще минут пять или десять, и нервы ее не выдержат. Не ее это стезя – играть водевиль. Ей бы за ноутом сидеть, потягивая кофеек из любимой чашки, и рекламные стратегии строить, и макеты баннеров сочинять. Непосильную задачу она поставила перед собой, посему ждет ее неминуемый позор, и особенно стыдно ей будет перед Максимовой дочкой.
Настя уставилась на нее огромными глазами. Ее папаша смотрел колюче, прищурившись, пожевывая губу. Сказал:
– А ты смешная.
И добавил:
– Я все прекрасно помню.
Олеся глаз не отвела. Если уж она явилась сюда, если все акты своей пьесы, кроме финальной сцены, отыграла, то следует и ее исполнить: плохо ли, хорошо ли – неважно. Теперь неважно.
Смешная, говоришь? Она не будет спорить.
– Да, забавная. Так вот, Максим… Если ты все еще не понял… Я принимаю твое предложение. Более того, считаю его взвешенным и во всех отношениях разумным. Развивая твой рациональный подход, я решила предоставить тебе для ознакомления все эти документы. Товар лицом, и никаких секретов от жениха.
Коновалов хмыкнул:
– И вправду забавная.
И, резко подавшись вперед, спросил, посмотрев в упор на собеседницу:
– А ты хотя бы меня любишь, Лёля?
Она ляпнула:
– Это еще зачем?
Максим встал, прошелся по комнате. Подошел к окну.
– А у тебя уютно, – сообщила Олеся ему в спину. – Кое-что, конечно, придется переделать, но это уже…
– Пап! Папуль! – зазвенел взволнованный голосок. – Я знаю…
Олеся предостерегающе махнула рукой! Хорошо, что Макс не увидел.
Настя прикусила язычок. Ведь это их с мамой Лёлей секрет – про то, что она любит папку. Нужно молчать, раз обещала!
– Что ты знаешь, стрекоза? – спросил дочку Коновалов, не оборачиваясь. Как-то невесело спросил, устало.
– Я знаю… – растерянно залепетала Настя. – Пап, я забыла! Я вспомнила! Мы же хотели тетю Лёлю вкусной едой угостить…
– Да-да, конечно, – проговорил Коновалов рассеянно.
Зачем ему надо, чтобы она его любила? Абсолютно незачем.
А ему-то, дурню, мерещилось, что любит.
Кретин самоуверенный.
И что дальше делать будешь? О чем говорить? Ответы на какие вопросы тебя еще интересуют?
Происходящий фарс не поддавался анализу – вот главное.
Что этой девке надо? Опять поиздеваться решила? Развлечение такое у нее теперь?
Не похоже. Вон как ее колбасит.
Он не мог ее видеть, но улавливал накрывшую ее панику. Наверно, топчется на месте, и не знает, куда руки деть, и это ее злит. И щеки раскраснелись от стыда, и…
Погоди. Какого еще стыда?
Он не успел додумать, Настя помешала.
– Пап! – сердито и отчаянно выкрикнула дочка и подскочила к нему, и ухватила за руку, и затрясла. – Да какая тебе разница, пап!
– Ты о чем? – без улыбки и без интонации поинтересовался Максим, обратив к ней невеселое лицо.
– Какая тебе разница, любит она тебя или нет! Она же пришла, понимаешь, пришла! И уйдет сейчас!
И Настя, плюхнувшись на пол, расплакалась.
Олеся заторопилась к ней, присела на корточки, хотела обнять, но девочка отпихнула ее руки, и отцовские руки отпихнула.
Максим грузно уселся рядом. Привалился к книжному шкафу, вытянув одну ногу, вторую согнув в колене. Мрачно взглянул на Олесю.
Она тут же вскочила, заозиралась, как будто искала выход – хотя бы дверь.
Максим ухватил ее запястье, не позволив сделать ни шагу. В висках стучали маленькие молоточки.
Как же трудно слово дается. Никогда и никому его не говорил. Почему?
Берег вот для нее – этого солнышка – длинноногого, курносого, конопатого? Для Олеси берег?
Да брось ты! Хоть самому себе не ври.
Не на тех смотрел, не того добивался.
Он легонько потянул ее за руку, другой ладонью похлопал по паласу, приглашая сесть. Подождал, когда она, неловко спустившись, устроится поодаль, поджав под себя ноги.
С усилием отведя взгляд от ее круглых колен, обтянутых глянцевыми колготками, нервно усмехнулся на свой счет и проговорил:
– Вот она, – и тукнул пальцем в сторону дочери, – самый важный мой свидетель.
И снова умолк.
Настя перестала хлюпать, но ладошек от лица не убрала. Между растопыренными пальчиками показались настороженный
