Запретные воспоминания - Людмила Мартова
А сейчас, кажется, было уже поздно, потому что она сидела на пассажирском сиденье очень прямо и неотрывно смотрела вперед, на дорогу, не удостаивая Владимира Радецкого даже взглядом. Ладно, с этим позже разберемся. Он с самого начала знал, что с ней точно не будет легко, вот и приходилось теперь терпеть перепады настроения невыспавшейся и, кажется, обиженной женщины. Что ж, он тоже предупреждал, что с ним непросто, поэтому ей придется либо принять его всего целиком, такого, какой есть, либо сдаться. Отчего-то он был уверен, что она не сдастся.
На больничной парковке Радецкий поздоровался с начмедом, заведующей терапевтическим отделением и еще парой-тройкой сотрудников, каждый из которых с интересом осмотрел вылезшую из машины Владу с собакой. Внутренне он усмехнулся, эта встреча гарантировала высококачественные слухи как минимум на день, а то и на неделю. Впрочем, на любые пересуды ему было наплевать. Влада же, похоже, и вовсе не думала о том, какое впечатление производит их совместное появление у больницы ранним утром.
– Сейчас мы пройдем в мой кабинет, оставим собаку в комнате отдыха, а потом отправимся проведывать вашу знакомую, – сказал он.
– Вместе?
Он пожал плечами.
– Я по утрам все равно выборочно обхожу отделения, поэтому не вижу препятствий сегодня начать с нейрохирургии. Или вы предпочитаете сначала зайти в неврологию, чтобы проведать нашего общего приятеля Костю Корнилова? Как думаете, у нас есть шанс успеть раньше господина Зимина?
Влада внимательно посмотрела на него.
– Зимин запретил нам это делать, тем более если Корнилов преступник, то наш визит может его вспугнуть.
– Еще раз, я обхожу отделения с полным на то правом. Нет ничего необычного или тревожного в том, что я появился на очередном этаже и зашел в палату своего приятеля, которого туда и устроил. Не думаете же вы, что я в лоб спрошу, не он ли убил старушку?
– Старушку-процентщицу, – задумчиво сказала Влада.
– Да уж, в этом случае очень точное определение.
– Соглашусь с тем, что в вашем визите в палату Корнилова нет ничего необычного, но мое появление там объяснить невозможно. По логике, я даже знать не должна, что Костя в больнице.
– Тогда давайте разделимся. Я пойду к Корнилову, а вы к своей домработнице. Я предупрежу, чтобы вас пропустили. Хорошо?
За разговором они дошли до кабинета Радецкого, секретарши еще не было, поэтому, переодевшись в больничный костюм, он прикрепил к ее компьютеру записку, что в комнате отдыха заперт симпатичный мопс. Комнатой отдыха второй в его владениях кабинет можно было называть с большой натяжкой, но там был шкаф, в котором хранилась сменная одежда, диван, на котором можно было переночевать, когда приходилось проводить ночи в больнице, и маленький холодильник, обычно пустой.
Владе он выдал халат, который она послушно натянула, накинув свою шубку сверху. Позвонив в отделение нейрохирургии с просьбой пропустить Владиславу Громову в палату к пациентке Надежде Верховцевой, он с легкой тревогой отпустил ее туда. Нейрохирургия располагалась в соседнем корпусе, и Радецкий сильно надеялся, что по дороге с Владой ничего не случится.
Тревога, поселившаяся где-то в районе солнечного сплетения, была ему несвойственна. Точнее, не так. Она всегда появлялась в преддверии серьезной опасности и никогда по пустякам. Путь по очищенной от снега дорожке между корпусами областной больницы в разгар дня точно не был опасным. Из одного здания в другое постоянно ходили люди, а въезд для сторонних машин был перекрыт шлагбаумом. Неоткуда было взяться тревоге, совершенно неоткуда, но тем не менее она почему-то сидела внутри, покусывая, как заведшаяся невесть откуда блоха.
Отгоняя эту блоху, Радецкий отправился к художнику Корнилову, в виновность которого внутренне не верил. Константин, или, как его звали в художественных кругах, Корень, человеком был мирным, да к тому же глубоко погруженным в мир искусства, который, как знал Радецкий, не мог быть совмещен с никаким насилием. Да и деньги в прямом смысле слова Корнилова не интересовали. Работы свои, очень самобытные, он, конечно, продавал, но мог и подарить в каком-то случайном порыве и без какого-либо намека на корысть.
Бизнес-процессами, связанными с продажей картин, рулила его жена, то ли третья, то ли четвертая по счету, Радецкий не помнил. Сама она, будучи писательницей и литературным критиком, тоже была не очень прагматична и ухватиста, но ее умение держать под контролем приступы необузданной щедрости мужа все-таки позволяло им не голодать и обеспечивало приемлемый уровень жизни.
Не мог Костя Корнилов убить ради денег, какими бы большими они ни были. И ради того, чтобы отомстить за обманутого отца, тоже не мог, потому что был крайне незлобив по натуре, принимая философски течение жизни и любые ее негативные проявления. Именно поэтому Радецкий шел к нему вопреки запрету Зимина. Корень мог что-то знать, и если к убийству был причастен кто-то из сотрудников больницы, то Радецкий предпочитал услышать про это первым.
Впрочем, эта надежда растаяла сразу, как только он переступил порог палаты, где лежал Корнилов. На стоящем у окна стуле с удобством расположился следователь Зимин, деловито заполняющий разложенные на подоконнике бумаги.
– Здравствуйте, Владимир Николаевич, – сказал он. – И почему я не удивлен увидеть вас здесь в столь ранний час?
– Были уверены, что я приду?
– Убежден. И именно поэтому явился на полчаса раньше вас, хотя мой ранний подъем и не вызвал особого восторга у моей жены и тещи. У дочери очередные зубы режутся, так что ночью практически никто не спал.
– То есть вы уже успели поговорить? Костя, привет.
Корнилов был одним из немногих малознакомых людей, к которым Радецкий обращался на «ты» и по имени, просто так его звали все. Несмотря на то что был он примерно ровесником пятидесятичетырехлетнего Радецкого, он так и остался для всех Костей.
– Привет, док, – приветствовал тот Радецкого в ответ. – Поговорили, да. Только я так товарищу следаку и сказал, что вообще не при делах. Док, ты-то мне веришь, я надеюсь?
– Пожалуй, верю, – сознался Радецкий. – Но, Костя, ты же можешь что-то знать. Ну, о тех событиях двадцатилетней давности.
– О тех событиях-то конечно. Я, правда, тогда в Москве обитал. С первой своей женой. Она у меня дочерью генерала была, но к искусству тянулась всей
