Русский вечер - Нина Матвеевна Соротокина
Его обижала излишняя Надина заботливость, злили «взрослые» вопросы: «Кем ты хочешь быть?» — «Поэтом», — хмуро бросил он первое, что пришло в голову. Поверила… Эта Надина доверчивость тоже была оскорбительна. За дурака она его, что ли, принимает? Разве может нормальный человек, если он не Пушкин, может вот так бухнуть: «Я хочу стихами зарабатывать на жизнь»? Теперь она, конечно, спросит, что мы проходим по литературе. Спросила. И про любимого поэта спросила. Костя зло и насмешливо отрапортовал: «По литературе проходим Кафку, любимый поэт — Сологуб Федор». — «Скажи пожалуйста, а я их не читала», — призналась Надя. «Я сам их не читал, но очень люблю». А потом вдруг: «Костенька, самое лучшее в тебе — это правдивые глаза. Ты их береги». Это уже откровенная насмешка! «Хорошо, теть Надь, я куплю очки». С Борисом она, небось, так не разговаривает. С Борисом она тихая.
Три последних дня туристы провели на насухо продутом островке в полуразрушенном сарае, где когда-то солили и вялили рыбу. От прошлой кипучей жизни на острове остались скособоченный причал, засыпанные песком остовы лодок, гнилые сети, сарай с огромными, бурыми от соли чанами, да еще старый слепой осел. Целыми днями он бродил среди колючек, ощупывал их мягкими губами, пил воду из тихой заводи, а на закате замирал неподвижно, провожая слепыми глазами солнце. Экзотика! Но как грустно…
День проходил незаметно — рыбалка, уха, а ночь казалась Косте бесконечной. Ночь — самое бесполезное время в походе. Дневная жара сменялась совсем не майским холодом. Ставить палатки никому не хотелось. Укладывались в сарае на полу, надев на себя все теплые вещи, и без обычных прибауток и смеха, тесно прижавшись друг к другу, засыпали. Костя лежал с краю, дальше Борис, потом Надя в пестром спальнике.
Три ночи — как они были похожи! В два, а может, в три часа ночи Костя просыпался, голова была ясной, и ни малейшего желания спать. Через дыру в крыше виднелся кусок неба с яркой звездой. И черное небо, и звезда казались нарисованными, они были словно неотъемлемая часть кровли. Костя смотрел на этот кусок вселенной, слушал ветер и обдумывал прожитый день.» Эх, Костик, если бы я могла выбирать из двух братьев, я бы выбрала — тебя…» Как это понимать? Подумаешь, шмотки постирал. И куда это она собирается меня выбирать? И уж совсем непонятное: «У тебя, Костя, удивительный дар. Рядом с тобой люди ощущают себя более хорошими, чем есть на самом деле». И заметьте, это было сказано без обычной снисходительной усмешки. Это было сказано даже грустно.
Потом дыра в кровле светлела, проступали очертания рваных ее краев. Костя поднимался на локте и через плечо брата внимательно рассматривал Надино лицо. В предрассветной мгле оно казалось голубоватым, круглый подбородок тонул в пушистом свитере, темная косынка перечеркивала лоб. Даже во сне ее лицо постоянно менялось — то чуть морщился лоб, то ресницы начинали напряженно трепетать, и Костя с тревогой думал, что ей неудобно лежать и надо бы голову положить повыше — резиновые матрасы все дырявые, и за ночь воздух из них выходит полностью.
Костя смотрел в Надино лицо до тех пор, пока льющийся из дыры в кровле свет не собирался в яркий, насыщенный пылью луч. Этот луч будил ласточек. Острохвостые, легкие — как они были крикливы! Пронзительно горланя, они начинали метаться под крышей сарая; и, зная, что этот гомон и бьющий прямо в лицо луч непременно нарушит еще чей-то сон, Костя закрывался с головой, утыкался в теплую макушку брата и тяжело засыпал. Десять дней, десять ночей — как скоро они окончились.
В Москву добирались поездом.
— Костя, я к тебе очень привязалась, — сказала Надя на вокзале. — Приходи ко мне с Борей в гости. Я буду тебе очень рада. Придешь?
— Скорее всего, нет, — строго сказал Костя, потоптался смущенно и ушел по перрону не оглядываясь.
3
После весенних плавней возвращение к прежней жизни — к урокам и тетрадям — Костя воспринял как недоразумение. Надевать по утрам школьную форму было так же нелепо, как влезать в сброшенную, мертвую кожу. Он и думать забыл, что через месяц поедет в стройотряд, что после лета предстоит ответственный и грозный — десятый! «Он решает все, — говорили дома, — десятый класс — поворотная точка в жизни». А у Кости было такое чувство, что он уже стоит на этой поворотной точке, и виной тому — байдарочный поход.
Целыми днями он ждал появления Нади, но она не приходила. Борис не упоминал о ней даже в разговорах. Ее присутствие в мире было пока тайной для родителей. Надя ушла в ту землю обетованную, куда Косте не было доступа. Ясно, она встречается с Борисом, но где, когда?
— Костя, у тебя совершенно отсутствующий взгляд, — говорила мать. — Ты как в воду опущенный. Дай лоб.
Лоб был холодный, но эти слова — «в воду опущенный» — как нельзя лучше определяли его общее состояние. Он словно нырнул в теплую, расслабляющую ванну, и все голоса звучали словно издалека, не для него. Ему казалось, что в его мозгу хозяйничают по-кошачьи ласковые пальцы, нажимают на какие-то клапаны, и он уже не принадлежит себе, ни на чем не может сосредоточиться, а так… грезит, весь отдавшись изнурительному ожиданию. Чего он может дождаться? «Вот бредятина, — твердил он себе, — это как корь. С этим надо бороться». Но мягкие пальцы держали крепко, и даже в школе, даже на уроке химии — знал ведь, что спросят, — он не мог отделаться от мыслей о Наде.
Только бы вспомнить ее лицо. Тогда, на ферме, насмотревшись на нее всласть, он закрывал глаза и тут же мысленно воспроизводил ее образ. Одной недели хватило, чтобы память размыла черты милого лица. Он пробовал представить себе ее подбородок. При всей Надиной хрупкости, если не сказать — худобе, у нее был мягкий подбородок, а под ним нежная складка, перетекающая в розовую тень ямки под горлом. «Если удастся точно представить этот круглый подбородок, — думал он, — тогда уже вспомнится ее взгляд — вверх и чуть-чуть вбок». Косте
