Незнакомец. Суровый батя для двойняшек - Регина Янтарная
Я же с восхищением смотрю на него и понимаю, что он умеет общаться с детьми. Жаль, что не со своими!
Маленькая Машенька радостно кивает, быстро бежит вперед, увлекая за собой нас. Она уже забыла о шарах, ее привлекла яркая декорация справа.
– Давайте я вас двоих сфотографирую, – показываю Миру и Маше не постамент с декорацией, используемый для классного фото.
Мирон берет на руки племяшку и взбирается с ней, не позволяя девчушке даже подняться по ступенькам.
Снова в сердце неприятно екает. Ловлю себя на безумной ревности. Тут же ругаю. Какой надо быть эгоисткой, чтобы завидовать и ревновать к маленькой девочке!
Ничего не могу поделать с собой. Сердце разрывается.
Почему так? Почему у него в руках не Аленка?!
У Маши есть свой папа!
А это наш папа!
– Маш, всё нормально? Фотографируй! Очередь уже собралась, – одергивает меня Седой. И я прихожу в себя и в реальность. Делаю два фото и небольшое видео.
– Девушка, – моей руки касается женщина. – Забирайтесь к своей семье, я вас вместе сниму!
Шокировано оглядываюсь, хочу возразить, сказав, что это не моя семья. Не успеваю. Кто-то сзади, похоже, муж женщины, подталкивает меня в спину и через секунду я уже стою рядом с Мироном. Улыбаюсь натянуто в камеру, руками касаюсь худеньких плечиков Машеньки.
– Готово! – незнакомка протягивает мне телефон.
Спускаемся, забираем телефон, молча направляемся в зал. Машуня торопится, заслышав звонок, боится пропустить хотя бы минуту шоу.
Мы же с Миром снова переглядываемся, понимая, что наше с ним шоу давно началось и сейчас находится в самом разгаре.
– Тебе переслать фото или не стоит? – спрашивает тихо мужчина.
Касаюсь его руки нежно пальцами, говорю спокойно:
– Да.
Это фото должно быть у меня. Когда дети вырастут, я обязательно покажу им их настоящего отца.
Глава 37
Маша
Вокруг нас звучат радостные голоса детей, перешептывания взрослых, играет мягкая ненавязчивая музыка. Все затихают в предвкушении шикарного циркового шоу – дети, их родители. Сейчас все похожи на маленьких детей, потому что цирк превратил нас в них.
– Кто «плидет»? – интересуется у нас малышка.
И я зачитываю программку:
– Дрессированные собачки, попугайчики, медведи, козы, воздушные гимнасты, эквилибристы, канатоходцы, акробаты на роликах, жонглёры.
– Клоуны будут?! – интересует Седой, заглядывая мне в глаза. – Или одного достаточно?
– Что??? – силюсь понять сарказм, с которым разговаривает со мной мужчина. Конечно, ему тридцать два, мне двадцать четыре, и я ощущаю эту разницу между нами. Она как пропасть, потому что Седой очень часто разговаривает так, что я не понимаю, ведь он пропускает очень важную часть предложения, не договаривает.
– Машуня обожает клоунов и дрессированных животных – обезьянок, упрямых коз, собачек, стоящих на задних лапках.
– Милая, – глажу девочку по спине, успокаиваю. – Клоуны будут и собачки, и кошечки, и обезьянки.
– Значит, как и малая, любишь клоунов! – выдыхает как-то двусмысленно Седой и смотрит вдаль.
Злюсь, потому что не понимаю его намеков.
– Что ты хочешь сказать, спроси открыто, – говорю я.
– Тебе нравится в цирке? – Мирон обращается ко мне, поворачивая голову.
Мы сидим на первом ряду, снова что-то жуем, и я не свожу радостного взгляда с маленькой Маши.
– Моим детям очень нравится цирк, – щебечу я.
– Я не про них, про тебя! – Мир протягивает руку и пальцем проводит по моей верхней губе. Тут же достает салфетку и вытирает измазанный шоколадом палец об салфетку.
В шоке смотрю на него. Что это было? Когда мы вошли в цирк, он не снял даже темные солнечные очки, так боялся запалиться. А сейчас не только не прячется, а показывает окружающим, что мы вместе, что мы семья.
– Я… люблю радоваться вместе со своими детьми, – отвечаю на вопрос, как умею.
– А без детей ты умеешь радоваться жизни? – спрашивает жестко, заглядывая мне в глаза.
– Без детей? Без Аленки и Алешки? Как это? – хлопаю на Мирона удивленно глазами.
О чем он говорит? Я даже представление смотрю глазами своей дочери. По-другому нельзя!
– Понятно, – цедит сквозь зубы Седой, так и не понявший моих глубоких материнских чувств. Ему не понять, что мои дети – это лучшее, что случилось со мной за последние пять лет. С того самого момента, как я переехала к отцу, моя жизнь разделилась на «до» и «после». И Мирон знает это! Зачем же мучает меня вопросами? Настроение портится, но я не позволяю ему рухнуть окончательно, глажу Машеньку по головке и моментально переношу эти теплые чувства на своих детей. Никому не позволю разрушить мой внутренний мир снова. Даже Миру!
Наконец зрители занимают места, и на арене, обитой красным ярким материалом происходит что-то невероятное. Гимнасты взмывают в воздух, летят на трапециях, словно птицы парят под куполом цирка. Затаив дыхание, глядим на невероятные прыжки и пируэты стройных женщин и рельефных мужчин.
– Я бы хотела так уметь! – выдыхаю я. Меня топит эмоциями, которые я не хочу прятать от Седого, он должен понять, что я – открытая книга для него. Кому, если не ему, я могу открыть то, что хочу на самом деле.
– Надо было не на журналиста учиться, а в цирковое идти, – отвечает Мир.
– Я на психолога выучилась, скоро диплом получу, – мягко улыбаюсь мужчине. Надо же он забыл, на кого я учусь.
– Чтобы уметь как они, надо много тренироваться. В принципе, так в любом деле. Хочешь быть идеальным, много трудись!
– А ты идеальный? – неожиданно спрашиваю Седого.
Вскидывается, смотрит на меня, прищурившись.
– Нет, – наконец выдыхает он. – А ты? – кидает мне в ответку тот же вопрос.
– Забыл? – хихикаю я нервно. – Я родилась Угрюмой, ты меня априори считаешь бракованной, сломанной. Ты же так сказал моему отцу, что не хочешь иметь от меня детей, потому что у них будет с рождения мой угрюмовский набор генов!
– Копец! – Мирон явно злится. – Егор рассказал тебе всё…
– Он мой отец.
– «Волсебник»! – кричит громко Машенька, отвлекая нас от ругани.
Поворачиваю голову в сторону арены, где уже появились два клоуна в ярких комбинезонах – желтом и зеленом. Машуня порывается соскочить с места, точь-в-точь как это делает моя дочь, чтобы выбежать на встречу любимым персонажам.
Крепко сжимаю ее маленькую теплую ручку.
Клоуны прыгают, танцуют, хохмят. Их лица разрисованы так ярко и нелепо, что меня они немного пугают. Особенно, когда их рты растягиваются в широкой улыбке Джокера, становится совсем не до смеха.
Впрочем, после разборок с Мироном, мне действительно совсем не хочется смеяться. Но каждый жест
