Джорджетт Хейер - Шаги в темноте. Убийство Адама Пенхаллоу (сборник)
– Так сделай это! Для него нет ничего страшнее, чем жить в доме, где его все презирают!
– Чтобы он позорил мое доброе имя? Нет! Он останется здесь, под моим присмотром, и выучится всему, что должен уметь Пенхаллоу. Если Рэймонд не захочет с ним возиться, так Барт его вышколит за милую душу. Он, конечно, наездник похуже Рэймонда, но хотя бы излечит мальчишку от трусости. Не брать в голову и ничего не бояться – вот чему я учил своих сыновей! И стоит им только вскочить в седло, как всем становится ясно, что с ними шутки плохи! Кроме разве что этой твоей профурсетки.
– Адам! На свете есть что-то кроме лошадей!
– А что еще? Женщины, но ведь этот тюфяк и на них не смотрит.
– Он и мой сын тоже! – воскликнула Фейт, нервно сжимая руки. – Ты его совсем не понимаешь! И никогда не старался понять! Он весь в меня – не терпит грубости, теряется, когда на него кричат. А ты всегда с ним так грубо обращался! Если бы я не уговорила тебя отправить его учиться, ты бы уже давно сломил его дух!
– Вздор! Там и ломать-то нечего!
– Нет, есть! – истерично вскрикнула Фейт. – Но у него деликатная, нервная натура, а ты обращаешься с ним без сочувствия! Поощряешь насмешки и издевательства! Заставляешь Клэя заниматься тем, что он ненавидит! И не желаешь понимать, как это губительно для его нервной системы!
– Вот она, современная молодежь, – усмехнулся Пенхаллоу. – Ничего, попрыгает через барьеры и забудет про свои нервы.
– Адам, умоляю тебя, позволь Клэю доучиться в Кембридже и самостоятельно выбрать профессию!
– Опять ты за старое? Пусть немного отдохнет, но работать он будет у Клиффорда, заруби себе на носу! Он мне еще спасибо скажет. Какого черта мы опять толкуем о Клэе? С ним все в порядке. Сейчас меня больше волнует Барт и девка, которую ты забрала с кухни.
Фейт порывисто вскочила:
– Тебе наплевать на Клэя, Адам! А мне дела нет до Барта и его делишек. По мне, так Лавди даже слишком хороша для него!
Она двинулась к двери, но крик мужа заставил ее испуганно оглянуться:
– Вернись! Я еще не все сказал.
– Нет. С меня хватит.
Фейт попыталась открыть дверь, и тогда он с угрозой произнес:
– Если ты уйдешь без моего разрешения, я тебя все равно верну. Прикажу Джимми притащить тебя обратно.
Беспомощно всхлипнув, Фейт с ужасом посмотрела на Пенхаллоу.
– Ты сошел с ума, – прошептала она.
– Иди сюда!
Фейт неохотно приблизилась к кровати. Схватив жену за руку, Пенхаллоу рывком усадил ее на постель, и она застыла, вся дрожа.
– Послушай меня, Фейт, моя девочка. Ты, конечно, сглупила с этой Лавди, но сделанного не вернешь. Но если я узнаю, что ты подначиваешь ее женить на себе Барта, ты у меня пожалеешь, что на свет родилась. Поняла?
– Да. Я не хочу, чтобы она вышла замуж за Барта! Зачем мне подначивать?
– Потому что ты сентиментальная дурочка! Нечего смотреть на меня, как кролик на удава. Не таким уж плохим мужем я был тебе все эти годы.
– Иногда мне кажется, что ты убил во мне душу!
– Убирайся немедленно, чтоб тебе провалиться! – заорал он. – Душу ее убил, видите ли! В какой паршивой книжонке ты это вычитала? Иди ко всем чертям! Слышала? Вон отсюда!
Вскочив с кровати, Фейт торопливо вышла из комнаты, сознавая, что опять не смогла помочь Клэю. В холле остановилась перед портретом Рейчел. Уж она-то не спасовала бы перед мужем. Жесткий взгляд нарисованных глаз как бы говорил ей: «Ну и дура же ты! До сих пор не научилась обращаться с Пенхаллоу?»
Фейт стала размышлять о новом несчастье, свалившемся на их семью. Хотя она и сказала в запальчивости мужу, что Лавди слишком хороша для Барта, мысль о его женитьбе шокировала ее. Одно дело приблизить девчонку к себе как любимую горничную и совсем другое – стать с ней на равных в качестве свекрови. И потом, выйдя замуж за Барта, она наверняка уедет из Тревеллина, оставив хозяйку без всякой поддержки. На Клэя надежды мало – он слишком озабочен собственной жизнью. Фейт почувствовала себя покинутой и, стоя посередине холла, глотала горькие слезы, медленно катившиеся из глаз. Она предчувствовала, что семья ополчится на нее из-за этой истории. Лавди поступила коварно, злоупотребила ее доверием и, вероятно, только притворялась, что сочувствует ей, ведя свою тонкую игру.
Однако это в сравнение не шло с тем кошмаром, который произошел в спальне Пенхаллоу. Присовокупив случившееся ко всем его прежним жестокостям (хотя за ним не числилось физическое насилие) и вспомнив, как безупречно она выполняла свой долг за двадцать лет замужества, Фейт сочла себя безвинной страдалицей. В ней настолько укоренилась привычка к самообману, что она была не способна видеть собственные недостатки. Начав супружескую жизнь с нелепого представления, что приличный муж обязан считать жену совершенством, холить и лелеять ее, она так и не изменила убеждений. А поскольку Пенхаллоу не соответствовал ее идеалу, она возомнила себя мученицей. Фейт принадлежала к тем женщинам, которые хотят видеть в муже любовника и отца в одном лице. Поэтому ее всегда влекло к мужчинам гораздо старше себя, и в итоге она попала в ловушку, выйдя замуж за Адама. Он не оправдал надежд Фейт, а ее вялый темперамент и недостаток ума не позволили ей искать причины своих неудач в себе.
Услышав приближающиеся шаги, Фейт вышла в сад, где к ней вскоре присоединился Клэй, нетерпеливо ожидавший, чем закончится разговор матери с отцом. Взглянув на Фейт, он сразу понял, что ее миссия провалилась.
– О боже, – пробормотал Клэй, шлепнувшись на скамью и уныло уставившись на бордюр из фуксий.
Мать села рядом и, приложив к покрасневшим глазам платок, сказала:
– Я сделала все возможное. Но он и слушать ничего не хочет.
Клэй помолчал, кривя рот и нервно потирая руки. Потом тихо произнес:
– Мама! Я этого не вынесу.
– А может, работа окажется не столь уж противной? Клиффорд славный. Он будет добр к тебе, и я уверена…
– Дело не в работе, хотя меня от нее тошнит. Здесь я жить не смогу.
– Но ты же будешь тут со мной, солнышко. Кто знает, как все обернется?
– Мама, я… ненавижу отца, – тихо промолвил Клэй.
– Дорогой, ты не должен так говорить!
– Он тоже ненавидит меня и превратит мою жизнь в ад. И близнецы постараются. Сейчас еще ничего, но когда начнется охотничий сезон! Они заставят меня скакать на самых буйных жеребцах, будут изводить советами, насмехаться. Послушать Рэймонда, так неумение брать барьер – преступление похуже, чем ограбить банк. Я ненавижу лошадей и охоту! Но разве я могу сказать, что осуждаю их кровавые развлечения? Представляю, что начнется! Они все кажутся мне дикарями, но что я могу сделать?
– Я сама всегда боялась лошадей, – бестактно поддержала его мать.
Клэй покраснел и высокомерно заметил:
– Дело не в боязни. Я просто не одобряю подобного рода развлечений. А люди не в состоянии этого понять! Их интересует только охота! Если тебе не повезло и ты родился Пенхаллоу, то обязан скакать как бешеный, рискуя сломать себе шею! А если не захочешь брать барьер, тебя объявят трусом и засмеют. По правде говоря, с прыжками у меня связаны дурные предчувствия.
– О чем ты?
– Так, ни о чем. Мне кажется – некоторые называют это интуицией, – что у барьера я найду свой конец.
Мрачное пророчество сына привело Фейт в ужас, и Клэю пришлось долго успокаивать ее, уверяя, что страшные видения, где его бездыханное тело лежит распростертым под высокой изгородью, его пока не посещали. Он взял с матери обещание, что она ничего не расскажет братьям, иначе они изведут его насмешками или заставят прыгать в загоне, отрабатывая технику, пока он не сойдет с ума. Отяготив Фейт очередным грузом забот и печалей, он безжалостно добавил, что теперь, когда его жизнь разбита, смерть станет ему утешением, после чего отправился на пруд, чтобы излить свою горечь, кидая в воду камешки.
Вот так неутешительно обстояли дела в семье, когда двое оставшихся отпрысков Пенхаллоу, Обри и Чармин, прибыли в Тревеллин, чтобы отметить шестьдесят второй день рождения отца.
Они приехали поездом, на вокзале их встретил Ублюдок Джимми. Брата с сестрой отделяла друг от друга всего пара лет – Чармин было тридцать, а Обри двадцать восемь, – и оба жили в Лондоне, однако виделись редко и о родственных чувствах вспоминали, лишь возвращаясь под родительский кров. Там они заключали оборонительный альянс против местных варваров – остальных членов семьи.
Оба были темноволосы, с орлиным профилем, но Чармин была крепкого сложения и всеми силами старалась подчеркнуть свой мужеподобный облик – коротко стригла жесткие волосы и одевалась в мужскую одежду; Обри же, худощавый джентльмен с экзотическим вкусом в выборе свитеров и носков, напротив, имел множество чисто женских слабостей – боялся мышей и приводил в возмущение своих грубоватых братьев изысканными манерами девятнадцатого века. Он считался самым умным в семье и уже издал два романа, имевших скромный успех, и множество стихотворений, столь современных по форме, что они ставили в тупик читающую публику. Сейчас Обри вместе с одним из своих богемных приятелей трудился над либретто для сатирического ревю. Жил неподалеку от Сент-Джеймс-стрит, в просторной квартире, обставленной в турецком стиле, регулярно скакал на эффектной лошади в Гайд-парке, раз в неделю выезжал на охоту, а остальное время делил между богемными и спортивными друзьями. Иногда он сводил их вместе на вечеринках, после чего интеллектуалы восхищались его эксцентричностью, граничащей с раздвоением личности, а спортсмены поговаривали, что не будь Обри заядлым охотником, всякое можно было бы подумать о его наклонностях.
